Сцена представляет собой небольшой внутренний двор школы. Булыжник, которым вымощен двор, разогрелся на солнце, на клумбах-яркие цветы. На невысокой стене, опираясь на локти, лежит девочка, она сосредоточенно разглядывает книжку. Неподалеку от нее другой ребенок[3] старательно поливает цветы, а третий сидит, прислонившись к стене, с блокнотом на коленях. Он, по-видимому, рисует или пишет что-то и, подобно девочке, поглощен своим занятием. По всему двору, внутри здания, на специально оборудованных площадках много детей, и каждый занят своим делом, учителя прогуливаются между ними, разговаривают с детьми, улыбаются им, подбадривают их.

Когда я наблюдала эту сцену майским утром в 1977 г., мне вдруг пришло на ум, что, если бы школу посетил некто, ничего не знающий о нашем обществе, он бы мог подумать, что попал в Утопию, особенно если бы ему сказали, что дети, которых он видит, принадлежат к далеко не привилегированным семьям одного из наших больших городов.

Я позволила себе развить эту мысль, и мне захотелось представить, что подумал бы наш посетитель, если бы понаблюдал поведение и послушал разговоры детей, уже заканчивающих школу (может быть, старших братьев и сестер тех малышей, что он увидел вначале), детей, искренне радующихся тому, что со школой скоро будет покончено. Я представила себе, как этот человек читает наши газеты и смотрит наши телепрограммы с их неумолкающими причитаниями о больных местах образования: падение его уровня, подростки, тысячами покидающие школы без достаточного умения читать и считать, неспособные заработать себе на жизнь в мире, куда они вступают, недовольные, разочарованные, отказавшиеся от борьбы без всяких попыток ее начать. Несомненно, этот человек очень скоро оставил бы идею об Утопии, но он, конечно, еще более запутался бы, если захотел бы понять, что приводит к столь нежелательной ситуации.