ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ НОРМАЛЬНОГО ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

В. Н. ПАВЛЕНКО

Отечественные и зарубежные исследователи, связанные по роду своей деятельности с нарушениями психики, неоднократно приходили к необходимости определиться в содержательном наполнении понятий «норма» и «патология». Спектр предлагаемых дефиниций был необычайно широк. Высказывалось также мнение о принципиальной невозможности дать определение понятию «нормальное поведение», отчетливо сформулированное, например, А. Фрезером [6]. Большинство предлагаемых подходов тщательно проанализированы в фундаментальной монографии Б. С. Братуся «Аномалия личности» [1]. В ней также сделана попытка обосновать определение нормального развития психики как «такого развития, которое ведет человека к обретению им родовой человеческой сущности» [1; 50]. Данное положение совершенно справедливо, тем не менее представляется, что выделению и описанию условий и одновременно критериев нормального развития должен предшествовать анализ деятельности, специфичной для «родовой человеческой сущности», как первопричины, из которой с неизбежностью должен вытекать искомый набор критериев. Вне такого анализа любые самые правдоподобные утверждения о критериях останутся лишь предположениями.

Вряд ли имеет смысл доказывать, насколько сложна поставленная задача. Попытке ее обсуждения и поиску возможных подходов к ее решению посвящена данная статья. Прежде всего вернемся к исходному постулату. Если принять положение, согласно которому нормальное развитие психики «есть такое развитие, которое ведет человека к обретению им родовой человеческой сущности», то, очевидно, его можно переформулировать так: нормальное развитие психической деятельности есть процесс утверждения специфически человеческих форм психической деятельности и, соответственно, вытеснения, преодоления форм деятельности, неспецифичных для человека. С целью раскрытия данного тезиса введем ряд постулатов-допущений, которые станут основой и каркасом предлагаемого анализа.

Во-первых, это материалистическое понимание единства внешней (практической) и внутренней (психической) деятельности. В данном контексте это означает, что психическая деятельность, будучи производной по отношению к практической деятельности и являясь ее отражением, формируется, сохраняя принципы построения последней. Поэтому вопрос о развитии (нормальном — аномальном) психической деятельности не может быть решен без анализа развития поведения.

Во-вторых, развитие деятельности в онтогенезе (психической в том числе), безусловно, имеет свою специфику по сравнению с эволюцией форм деятельности в филогенезе. Ни о какой постулируемой, например, Г. Холлом полной тождественности [7] речь не идет и идти не может. В то же время в онтогенезе воспроизводятся, пусть в неизбежно трансформированной и свернутой форме, основные этапы развития деятельности в филогенезе. Поскольку же в последнем варианте этот процесс носит более последовательный и развернутый характер, он может стать удобной моделью для изучения развития деятельности.

Таким образом, для изучения вопроса о развитии психической деятельности в онтогенезе предлагается проанализировать его корни — эволюцию внешней практической деятельности в филогенезе. При этом основные варианты практической (и, соответственно, психической) деятельности могут быть вычленены только на основании генетического подхода с восстановлением основных этапов в развитии изучаемого явления. Вычленение этапов должно базироваться на содержательно-структурном подходе, прообразом которого является инструментальный метод Л. С. Выготского [2]. Это означает, что каждый новый этап в развитии деятельности связан с усложнением ее структуры за счет введения качественно нового опосредствующего звена. Соответственно, внимание будет сконцентрировано на описании поэтапного усложнения деятельности, анализе специфичных для каждого этапа структурно-содержательных характеристик.

Опираясь на эти принципы, попытаемся, пусть достаточно схематично, вычленить и описать основные этапы эволюции структуры деятельности, а также понять, на каком этапе деятельность обретет специфичные для родовой человеческой сущности черты.

Если принять определение Ф. Энгельса, согласно которому жизнь «есть способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой», то очевидно, что наиболее древней и простейшей деятельностью является взаимодействие организма со средой, в ходе которого и осуществляется обмен веществ. Не случайно именно это взаимодействие стало объектом анализа и в теории деятельности А. Н. Леонтьева. Все остальные деятельности (за исключением разве что размножения, проходящего аналогичные этапы структурных трансформаций[1]) возникают на более поздних ступенях эволюции, и поэтому некоторые стадии в их структурном развитии не представлены.

Исходя из вышесказанного, можно допустить, что генетически исходным вариантом деятельности, наиболее простым по своей структуре, будет неопосредствованный вариант взаимодействия организма со средой, при котором субъект и объект деятельности выступают в неразрывном единстве, а обмен веществ осуществляется в форме внутренней деятельности простейших клеточных структур. На этом уровне и сегодня находятся многие одноклеточные и многоклеточные организмы, в том числе большинство растений.

Последующее развитие (и, соответственно, усложнение) деятельности связано с изменением ее структуры — возникновением опосредствованных форм. В качестве первого, и на этом этапе единственного, опосредствующего звена выступили различные варианты внешней двигательной активности организмов. Это нововведение, значительно расширившее возможности субъектов деятельности в борьбе за существование, означало качественно иную ступень эволюции. Данная структура деятельности, реализующая различные способы передвижений, освоение пространства, является очень распространенной в животном мире.

Вместе с тем некоторые виды животных смогли осуществить и следующий шаг в развитии деятельности. Он связан с появлением второго, принципиально иного звена в структуре деятельности. Это звено выступает у различных видов животных в двух своеобразных формах: у одних — в форме предметного опосредствования, у других — в форме общественного опосредствования деятельности. Учитывая то, что данная точка зрения не является общепринятой, более того, данные способы опосредствования большинство ученых связывает с возникновением человечества, остановимся на ней несколько детальнее.

Отталкиваясь от идей Ф. Энгельса, А. Н. Леонтьев полагал, что спецификой труда как истинно человеческой деятельности в отличие от деятельности животных является то, что это «процесс, опосредствованный орудием и вместе с тем опосредованный общественно» [3; 277]. Акцент ставился на втором факторе — коллективном характере деятельности. Действительно, качественный скачок в развитии деятельности у человека заключается в вычленении действий, что, в свою очередь, связано с разделением труда, а значит, общественным характером опосредствования. И еще один аргумент: орудийная деятельность, согласно представлениям А. Н. Леонтьева, существует и у животных, но «как бы ни была сложна «орудийная» деятельность животных, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношений общения осуществляющих ее индивидов» [3; 277]. Таким образом, сам по себе характер орудийной деятельности ничего не решает, он обретает свое значение лишь постольку, поскольку включен в общественный по характеру процесс производства.

Рассмотрим теперь более подробно понимание А. Н. Леонтьевым общественного опосредствования. Автор признавал, что у животных также существует инстинктивная деятельность, которая выполняется ими совместно. Можно наблюдать у животных и наличие некой примитивной иерархии отношений между особями. Однако принципиальное отличие их совместной деятельности от истинно человеческой заключается в том, что совместная деятельность животных никогда не носит «производственного характера». А. Н. Леонтьев не дает подробных объяснений того, что скрывается под термином «производственный характер», однако, судя по контексту, речь идет о том, что совместная деятельность у животных существует только в сфере заботы о потомстве, совместного сооружения жилищ и т. п., но не в сфере добывания средств пропитания.

А. Н. Леонтьев особо подчеркивал значение разделения труда. Так, у животных на высших ступенях развития наблюдается расчленение деятельности на две фазы: подготовительную и фазу реализации. Однако коренное отличие деятельности человека заключается в том, что у него эта сложная двухфазовая деятельность, осуществляемая у животных только одной особью, может быть осуществлена несколькими участниками или группами участников. При этом одни реализуют подготовительную фазу и на этом прерывают свою деятельность, а другие начинают сразу со следующей фазы. Именно так происходит процесс трансформации операции в самостоятельное действие, которое только по отношению к коллективному трудовому процессу продолжает оставаться звеном единой цепи.

Таким образом, в отличие от классических положений трудовой теории антропогенеза, для которой изготовление орудий было если не главным, то по крайней мере рядоположенным, равноценным критерием грани между человеком и животным, А. Н. Леонтьев, формально не отрицая значения орудийности, основной акцент фактически перенес на второй фактор — коллективное опосредствование, возникновение общественного разделения труда.

Вместе с тем при анализе как классических положений, так и концепции А. Н. Леонтьева возникает целый ряд вопросов, например, по поводу отсутствия общественного опосредствования у животных. Тезис о том, что у животных нет разделения труда в производственной сфере, не согласуется с современными данными, например, с описанием охоты у волков, которая, как утверждают биологи, построена именно на этом принципе. Остается неясным, в чем качественное отличие разделения функций у них от разделения труда у человека.

Несколько слов о взаимосвязи общественного и предметного опосредствования. Вспомним тезис о том, что труд, связываемый с изготовлением орудий, «и вместе с ним членораздельная речь» (или общественное разделение труда, по А. Н. Леонтьеву), были факторами, способствующими становлению человека. Обратимся к данным археологов и антропологов. Как известно, в 1960 г. английский ученый Лики в Олдувайском ущелье вблизи Найроби в Африке нашел орудия из гальки, изготовленные неким существом, которое впоследствии было названо «Человек умелый». Его возраст был датирован 1 млн. 750 тыс. лет, и сторонники трудовой теории антропогенеза сочли его первым человеком. Но уже тогда многих смущал мозг этих существ. Морфологи отмечали, что не только объем (680 см3), но и макроструктура их мозга ближе к обезьяньему. Трудно было сочетать умение изготавливать орудия (чисто человеческий способ) и явно неразвитый мозг «Человека умелого». Появились исследователи, которые на этом основании перестали считать данных существ людьми и от трудовой концепции антропогенеза вернулись к поиску морфологических критериев грани между человеком и животным. Открытие в Олдувайском ущелье заострило и другую проблему — вопрос взаимосвязи изготовления орудий и появления членораздельной речи. Последнее исследователи датируют по-разному, однако мало кто всерьез предполагает, что речь могла появиться столь рано. Но в таком случае остается открытым вопрос о том, можно ли считать людьми тех ископаемых предков, которые обладали только одним из двух признаков — умели изготавливать орудия труда, однако не имели членораздельной речи и общественного разделения труда (если считать два последних феномена взаимосвязанными).

И, наконец, тезис об изготовлении орудий труда как специфически человеческой деятельности. Публикации последних десятилетий, например, широко известные исследования Д. Лавик-Гудолл, описавшей, как обезьяны очищают ветки от листьев, чтобы использовать их для выуживания термитов, и прочие простейшие способы изготовления орудий животными, значительно поколебали данный тезис.

Таким образом, налицо несогласуемость классических схем и новой информации. Представляется, что поиск выхода из создавшейся ситуации возможен через переосмысление понятия «орудия труда», которое традиционно, особенно в контексте антропогенеза, связывалось с каменными рубилами, скребками, обожженными палками и прочими подобными инструментами, функция которых заключалась в более совершенном выполнении функций естественных органов человека, и прежде всего рук, путем их «удлинения», «усиления» и т. п. Поэтому их иногда называют естественными орудиями. Некоторые исследователи, например Б. Ф. Поршнев, считают такие орудия чисто природными образованиями, как гнездо у птиц или плотина у бобров. Такая точка зрения заставляет их раз и навсегда отказаться от принципа орудийности как критерия, отделяющего человека от животных, и искать эту грань в какой-либо иной сфере. Очень показательно в этом плане и высказывание В. А. Скоробогатова: «Хотя в основе труда и лежит орудийность, но не она сама, а коллективность характеризует специфику и новизну трудовой формы деятельности» [5; 97].

Таким образом, есть две точки зрения на орудия труда. Более распространенная — когда исследователи видят в них главный, а часто и единственный критерий, отделяющий человека от мира животных, и, менее распространенная, согласно которой орудия труда — предпосылка будущих качественных преобразований деятельности. Постараемся снять кажущуюся несовместимость этих позиций. Так, можно согласиться с Б. Ф. Поршневым и В. А. Скоробогатовым в том, что на самых ранних этапах антропогенеза, во времена «Человека умелого», орудийная деятельность ископаемых предков ничем принципиально не отличалась от орудийной деятельности иных животных. Ее роль в антропогенезе заключалась в том, что она заложила необходимый фундамент, без которого были бы невозможны дальнейшие трансформации деятельности.

Представляется верным также положение В. А. Скоробогатова о том, что следующим важнейшим приобретением наших предшественников был коллективный характер деятельности, приведший в ходе своего развития к общественному разделению труда. Но в отличие от большинства исследователей, мы считаем, что в самой по себе общественной деятельности и даже в разделении функций также еще нет ничего специфически человеческого. Общественное опосредствование может наблюдаться и в животном мире, ранее уже был приведен такой пример. Однако здесь очень важно подчеркнуть другой момент, обычно остающийся вне поля зрения: фактически на данном этапе развития у наших ископаемых предков встретились и переплелись два совершенно различных способа опосредствования деятельности — предметное (посредством естественных орудий труда) и общественное (в качестве опосредствующего элемента выступает представитель того же вида). Каждый из этих двух способов опосредствования достаточно широко представлен в животном мире, но их сочетание, когда у одной и той же особи встречаются оба способа опосредствования деятельности, является крайне редким, если не уникальным, явлением.

Отмеченное сочетание предметного и общественного способов опосредствования в рамках одного вида выступило необходимой основой для появления третьего, специфичного только для человека, способа опосредствования деятельности. Выше уже говорилось о том, что понятие «орудия труда», употребляемое в контексте антропогенеза, традиционно ассоциируется прежде всего с естественными орудиями, т. е. орудиями, функция которых заключается в том, чтобы «усилить», «увеличить», «удлинить» естественные органы человека. Но очевидно, что этим содержанием объем данного понятия не исчерпывается. Логично предположить, что на основе сочетания двух способов опосредствования деятельности — предметного и общественного — у человека, и только у человека, возникает принципиально новый способ — опосредствование с помощью орудий труда, функция которых состоит в замещении другого человека в процессе трудовой деятельности. В этом способе творчески синтезировались два предшествующих способа опосредствования, поскольку, будучи предметным (орудийным), он в то же время является заменителем общественного опосредствования, берет на себя его функции. Таким образом, не орудие, совершенствующее, увеличивающее возможности органов, и не другой член сообщества, а орудие, замещающее этого другого — вот новый, специфически человеческий способ опосредствования деятельности, потребовавший и новых, качественно иных способов отражения действительности.

Используя классический хрестоматийный пример А. Н. Леонтьева с охотой, в которой деятельность разделена между охотниками, вспугивающими и преследующими добычу, и охотниками, поджидающими ее в засаде, выполняющими конечную операцию, необходимо отметить, что данный пример не несет в себе ничего специфически человеческого (на что неоднократно указывали биологи, приводя в качестве аналога волчью охоту, основанную на подобных принципах разделения функций в стае, или охоту шимпанзе по описаниям Д. Лавик-Гудолл). Однако картина принципиально изменится, если в этот пример ввести орудия охоты. Речь идет не об обожженных палках, не о палках-копьях или аналогичных естественных орудиях низшего уровня, увеличивающих возможности руки, а об орудиях специфически человеческих, высвобождающих при своем появлении других участников охоты — имеются в виду, например, простейшие сети или ловчие ямы, которые берут на себя функции участников конечной операции.

Таким образом, описание основных стадий эволюции деятельности должно быть дополнено еще одним, качественно новым этапом, во время которого структура деятельности обогатилась третьим опосредствующим звеном — орудиями, функция которых в отличие от естественных орудий предыдущего этапа заключается в замещении других представителей сообщества и, следовательно, в вытеснении общественного опосредствования.

Соотнесение приведенной максимально упрощенной схемы с принципом единства внешней и внутренней деятельности позволяет предположить, что психическая деятельность человека в своем развитии повторяет (в измененной, превращенной форме) основные этапы структурных изменений внешнего поведения. Аналогами опосредствующих звеньев практической деятельности выступают образы ощущений, восприятия, воображения, значения понятий и прочие психологические феномены, возникновение и развитие которых происходит в соответствии с изменениями внешнего поведения.

Структура психической деятельности на третьем этапе качественно отлична от строения деятельности предшествующих стадий, характерных для мира животных, и универсальна для всех представителей человечества. Однако наличие развернутой структуры деятельности с тройным опосредствованием в какой-либо сфере жизни и потенциальная возможность распространения структуры высшего типа на иные сферы вовсе не означает, что в разных культурах она существует во всем многообразии жизнедеятельности. Деятельность каждого этноса в определенной сфере (и соответственно ее психическое отражение) под воздействием экологических, исторических, культурных и прочих факторов становится более или менее уникальным явлением. При этом в ней в разнообразной форме и причудливом соотношении переплетаются структуры и опосредствующие звенья высшего и низшего порядка со специфичным для данной культуры набором характеристик.

Таким образом, нормальное развитие деятельности (и психической в том числе) в данном контексте означает последовательное освоение каждым индивидом достигнутого в его культуре уровня развития деятельности в той или иной сфере, т. е. возможно полное воплощение в своей жизнедеятельности ее наиболее развитой структуры.

Что же означает переход к такой деятельности на феноменологическом уровне? Согласно схеме, основным признаком деятельности третьего этапа есть продуцирование орудий, замещающих деятельность другого человека. Это означает, что если отношение к Другому на этапе общественного опосредствования объективно не могло быть иным, чем отношение к любым другим средствам достижения цели, то на этапе замещающих орудий впервые появляется объективная возможность отнестись к Другому как к Субъекту, как к самоценности. Таким образом, возникает объективная возможность перейти на тот способ отношения к человеку, который был определен Б. С. Братусем как главный системообразующий критерий нормального развития: отношение к другому человеку как к самоценности, а не как к средству.

Помимо этого отношения из предложенной в статье схемы эволюции деятельности могут быть выведены и другие отношения и характеристики. Так, например, принятие данной точки зрения означает, что специфичным для деятельности человека является ее творческий характер. Действительно, исходя из определения специфики деятельности, воплощающей родовую человеческую сущность, в ней должно последовательно осуществляться замещение участников деятельности орудиями труда, сокращение и вытеснение механической рутинной работы, в которой функции человека могут быть безболезненно переданы технике. Само же продуцирование орудий, вытесняющих общественное опосредствование, — процесс, по сути, творческий и не имеющий пределов, вечно незавершенный.

Описание деятельности, специфичной для человека, может быть дополнено и новыми отношениями. Например, последовательное развитие деятельности связано не только с введением новых опосредствующих звеньев, но и с преобразованиями субъекта и объекта. Так, в ходе эволюции присваивающий характер взаимодействия организма со средой замещается производящим. В частности, это может выражаться в том, что на полюсе объекта в качестве предметов потребления могут выступать не только натуральные, естественные объекты, но и синтетические, искусственные. Это означает, что сама среда, необходимая человеку для жизнедеятельности, постоянно развивается и изменяется, более того, на определенном этапе появляется объективная возможность изменения отношения не только к другому человеку, но и к среде обитания: природа также перестает восприниматься лишь как средство, объект потребления, начиная выступать и в своем ценностном качестве. Может быть, поэтому проблемы экологии, экологического воспитания в ряде стран начинают занимать приоритетное положение. В контексте же данной статьи это означает, что бесцеремонное потребительски-хищническое отношение к природе может выступать одним из критериев аномалии психического развития, не менее равноправным, чем другие отношения, вытекающие из деятельности, воплощающей в себе родовую сущность человека.

Развиваемые в статье положения об эволюции деятельности и вытекающее из них понимание нормы-патологии могут быть использованы как теоретическая основа для психокоррекции. Патология в данном контексте может иметь несколько источников: она может быть связана с отсутствием в силу каких-либо причин перехода к более сложным по своей структуре деятельностям с соответствующим недоразвитием психики; с деформацией структуры деятельности, введением несоответствующих ей опосредствующих звеньев и, наконец, с регрессом — возвратом к более простым, менее опосредованным формам деятельности. Однако независимо от источника психокоррекционная деятельность может быть успешной только в случае изучения и ясного осознания не только психических аномалий, но и их деятельностной основы. В процессе коррекции должны быть последовательно воссозданы и закреплены отсутствующие или искаженные формы деятельности. В этом случае возможны реальные и устойчивые улучшения в соответствующей психической сфере.

1. Братусь Б. С. Аномалии личности. М., 1988.

2. Выготский Л. С. Инструментальный метод в психологии // Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1982.

3. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1981.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21.

5. Скоробогатов В. А. Развитие форм отражения. Л., 1984.

6. Fraser A. V. Concepts of normal behaviour in the light of psychoanalysis // Man and his culture: Psychoanalytic anthropology after "Totem and Taboo". L., 1969. P. 101—111.

7. Strickland С., Burgess С. Health, growth and heredity. N. Y.: Teachers College Press, 1965