II БАЛЬЗАК-ОЧЕРКИСТ

Бальзак был профессиональным литератором,— в отличие от большинства современных ему писателей, людей состоятельных или имевших вторую специальность,— литература являлась для него единственным источником существования. Он прошел через все стадии и виды книжного и газетного дела, побывал даже типографом и издателем, сотрудничал в газетах и журналах, редактировал журнал, работал фельетонистом, литературным критиком, писал романы, повести, рассказы, новеллы, сказки и очерки, в молодости писал и драмы в стихах и лирические стихотворения (стансы «Не созданы мои душистые страницы» и ода «К ней», вложенные в уста Люсье-на, принадлежат самому Бальзаку — первая часть «Утраченных иллюзий»). Гораздо меньше своих современников чуждался он «низких» видов литературы, к которым писатели, мнившие себя поэтами, стоящими над толпой, причисляли газету и сатирический еженедельник. Как раз в этих давно забытых парижских еженедельниках и следует искать первые реалистические опыты Бальзака. В работе над коротеньким законченным очерком формировался его реалистический стиль. Работа в ка-

345


Честве очеркиста, вероятно вынужденная, окаЗалась прекрасной школой для беллетриста. Еще до сотрудничества в парижской пресСе Бальзак в собственной типографии напечаТал брошюру «Критический и анекдотический Словарик парижских вывесок» под псевдониМом Бездельник (1826). Тогдашний Париж отЛичался живописностью вывесок и причудлиВыми наименованиями торговых фирм. КонКуренция заставляла торговцев называть свои Заведения как можно необычайнее, заставляла Прислушиваться к заглавиям прошумевших Романов и изображать их героев на вывесках. Традиции стиля «ампир» вступали в борьбу с романтизмом, классика сменялась экзотикой на вывесках, где, помимо названия, фигурировали поясняющие его картины, стихотворные девизы и аллегорические изображения. Если торговец фаянсом назвал свою лавочку пышным, но устаревшим именем «Отчаяние Жокриса», героя старинных фарсов, то на вывеске модной лавки уже изображен «Отшельник», герой одноименного, имевшего скоротечный, но шумный успех романа д'Арлен-кура, напечатанного в 1821 году; однако модную лавку опередил виноторговец своею вывеской «Жоко с улицы Монтань» — роман герцогини Де Дюра О негритянке Урике и ее Обезьяне Жоко вышел только в 1824 году; Опередил ее и колбасник, назвав свое заведеНие «Ипсиланти» — именем героя греческого Восстания. Эффектны вывески кондитерских: «Земной рай» (Бальзак комментирует: «Адам И Ева написаны на этой вывеске. О! Если бы Вывеска сходственно изобразила их! Тогда не Говорите, что человечество вырождается. До

346


Чего они уродливы! Спешите же взглянуть на них, любители смородинового желе по 80 сантимов фунт»), «Верный пастушок», «Данаиды» (вероятно, в честь оперы Сальери, умершего в 1825 году). Неплоха вывеска у скобя-ника — «Кузница Вулкана», у портного — «Триумф Траяна», но разнообразнее и привлекательнее все же модные лавки: «Баядерка», «Две кузины», «Хромой бес», «Солнечное затмение 1820 г.» (Бальзак комментирует название фирмы: «Какой ужас охватил парижан в 1820 году; помилуйте, предстоит схватка солнца с луной, а пострадает от этого только земля, уничтожен будет земной шар. Мужья, встревоженные хрупкостью своих жен, заперли их на ключ, так как не хотели отправляться в небытие иначе, как среди наслаждений, обещанных полною тьмою... Однако все уладилось: луна поздоровалась с солнцем, мужья распростились с женами, а торговец модными товарами г-н Бурдилье увидал, как под покровительством тех и других его торговля процветает... пока не настанет заминка в делах»). «Джоконда», «Мария Стюарт», «Гордиев узел», «Пигмалион», «Вампир», «Весталка», «Голубая птица»—этими романтическими названиями побеждают модные лавки. Но и другая струя романтизма, экзотическая, успела уже отразиться в коммерции: один обойщик назвал свое заведение «Два индейца», другой— «Два китайца», а мастерица дамских чепчиков еще экзотичнее—«Самоеды».

Из перечня без малого трех сотен курьезных или неожиданных, смелых названий торговых фирм и пересказа изображений на вывесках состоит эта небольшая книжка, сохра-

347


Нившая для нас один из обликов старого Парижа.

В последующие годы полубезработный Бальзак, вероятно, продолжал бродить по Парижу и наблюдать. Подобно герою «Утраченных иллюзий» Люсьену, который намеревался выступить со сборником стихов «Маргаритки» и с историческим романом «Стрелок Карла IX», сам Бальзак также пытался писать стихи,— только немногие из них увидели свет,— и исторический роман. Вообще невзгоды Люсьена в Париже несомненно автобиографичны, так же как и мансарда де Валан-тена из «Шагреневой кожи». Те же романы «Отшельник», «Урика», опера «Данаиды», ресторанчик «Голубой циферблат», игорные дома в Пале-Рояле, которые попали в «Словарик вывесок», встретятся и Люсьену.

Правда, роман, которым был занят сам Бальзак, не уводит читателя в такую глубь истории, как роман Люсьена, но все же «Шуаны» — это еще не подлинный путь Бальзака, а дань времени. Бальзаковского больше в тех картинах Парижа и в очерках, которых много он напечатает в еженедельниках 1830— 1831 годов. Скоротечные сатирические еженедельники возникали один за другим: перед Июльской революцией «Мода», «Силуэт» и сейчас же после нее «Вор», «Карикатура». Во всех них деятельно сотрудничал Бальзак, в то же время создавая свою великолепную, мрачную «Шагреневую кожу». Авторское предисловие к ней определяет тогдашнюю позицию Бальзака. Он пишет здесь, отвергая все виды романтизма: «Со всех сторон слышны сожаления о том, какими кровавыми становятся

348


Современные писания. Жестокости, казни, выброшенные в море люди, повешенные, виселицы, осужденные, пытки огнем и холодом, палачи,— каким шутовством стало все это! Еще недавно публика отказывалась сочувствовать больным или выздоравливающим юношам и сладостным сокровищам меланхолии литературных лазаретов. Она распрощалась с печальными героями, с прокаженными, с томительными элегиями. Она устала от туманных бардов и сильфов, а теперь она пресытилась Испанией, Востоком, казнями, пиратами и французской историей на вальтерскоттовский лад. Что же нам остается?»

Положительная часть литературной программы молодого Бальзака менее ясна, хотя в конце предисловия он отвечает на вопрос «Что же нам остается?»: «Авторы часто бывают правы в своих наглых выходках, направленных на современность. Свет требует от нас красивых картин. Но где же мы найдем типы? Ваши жалкие костюмы, ваши неудавшиеся революции, ваши буржуа-краснобаи, ваша мертвая религия, ваши угасшие правительства, ваши короли на половинной пенсии — достаточно ли они поэтичны для того, чтобы стоило их преображать? Теперь нам остается только насмехаться. Насмешка — вот к чему сводится вся литература умирающего общества».

Несколько раньше, в декабре 1830 года, он печатает пародию «Романтические акафисты» (еженедельник «Карикатура»). Дело происходит в модном литературном салоне мецената, который хочет прослыть самым передовым ценителем искусства и который даже о Гюго

349


Отзывается так: «Это еще слишком ясно, слишком объяснено, ни о чем не приходится догадываться», упрекает Ламартина: «Прекрасные аккорды!.. У него однострунная лира... Этот поэт неустанно пережевывает будущее!.. Но порою у него красивые облака». В этом салоне молодой поэт читает свое произведение, «фрагментированное» стихотворение в прозе, умышленно туманное, недосказанное, все из обрывков фраз, едва позволяющих угадать связь их между собою:

«То были неявственные голоса... слабые, величественные, ясные, богатые оттенками — смутная гармония, подобная звукам колокола в поле, донесшимся весенним утром сквозь молодую листву под голубым небом; то были белые фигуры, прекрасные волосы, цветы,— простодушный смех,— игры без мысли, без устали... глиняные замки на берегу ручья, белые, зеленые, желтые камешки в воде; вода! — трепещущая на босых ногах вода.— Без видимой причины слезами смочены оживленные взоры...»

Затем появляется смерть, «похищает мать, бабушку, кормилицу честного фермера» (о которых до сих пор не говорилось). Потом — любовь, о которой повествуется в таком обрывистом стиле:

«Вот мысли человеческие. Сирота... книги, занятия. Познать прошлое, настоящее, закон, религию, благо, зло.— У человека тридцать два позвонка. Лилия из семейства лилейных... Появляется женщина, прекрасная, как желание, юная, как цветок, едва распустившийся. Маленькая ножка.— Великая буря в сердце.— Тут старик.— Убейте его! — Он мертв.— Его

350


Труп служит изголовьем для любовников.— Дизнь проходит меж них, как раскаленное железо.— Они познали друг друга в преступлении, но не познают во благе». И так далее, в таком же неясном (импрессионистическом — сказали бы в начале XX века) стиле.

Посетители салона, доступного лишь для избранных, в восторге. «Это библично! Это пирамида, отягощенная иероглифами! Это мрачно и великолепно, как зимняя ночь! Это энциклопедично! Это башня, изваянная из слоновой кости! Это весь Платон на одной красочной странице! Это Гомер, Данте, Мильтон и Ариосто, переданные средневековой виньеткой! Это апокалипсис!» и т. д.

Пародия написана очень тонко, жало ее останется острым гораздо дольше, чем мог предполагать Бальзак. В самом деле, когда в России поднялась волна вторичного романтизма, взявшего себе имя символизма, то ко многим его созданиям эта пародия также оказалась вполне применимой: проза, роднящаяся со стихами, фрагментарность, потуги охватить все имена мировой культуры, тяга к преступному и к «башням из слоновой кости». Особенно у эпигонов символизма, едва ли знавших о давно забытой пародии Бальзака, встречалась поэтика, осмеянная им.

В одном из своих «Писем о Париже», печатавшихся в еженедельнике «Вор», Бальзак констатирует полный провал «Эрнани» и говорит о ряде книжных новинок. Незадолго перед тем Альфред де Мюссе выпустил перевод книги Томаса де Квинси «Исповедь курильщика опиума», перевод, где текст автора был настолько переделан переводчиком, ме-

351


Стами дополнен, местами сокращен, что Бальзак справедливо называет ее книгою самого Мюссе. В 1830 году вышла «История боген-ского короля» романтика Нодье и в начале 1831 года «Красное и черное» Стендаля. Бальзак отвергает безысходный скептицизм юного Мюссе, он относит Нодье к «школе разочарования» и говорит, что «Стендаль вырывает у нас из рук последний лоскуток человечности». «Во всех этих литературных замыслах чувствуется дух эпохи, трупный запах умирающего общества». «Все люди, появившиеся на сцену до июльских событий, постарели на десять лет. Им придется еще раз быть крещенными под каким-нибудь новым тропиком, ибо Восток, Испания, Италия, море, Бурбоны — все это разломано».

Так Бальзак отмежевывается от романтических тем, не находя пока собственного пути. Он пробует стать профессиональным фельетонистом. Иногда политическая сатира достигает у него значительной резкости и остроты. В качестве образца приведем сценку, изображающую Николая I («Карикатура», 17 марта 1831 года). Она не вошла во французские собрания сочинений Бальзака и не переводилась на русский язык.