Поиски истины

Одной из предыдущих глав я упомянул о том, что существуют, по-видимому, два главных подхода к поиску истины. Первый заключается в удалении «не - истины». Достаточно устранить неправду и всякое «зло», и тогда истина и добро откроются нам во всей чистоте.

Я попытался исследовать некоторые последствия такого подхода: чрезмерная любовь к критике, система ведения споров и решение проблем через устранение их причин.

Теперь перейдем к прямому поиску истины.

Давайте сначала вернемся к платоновской метафоре о пещере. Ради удобства я вкратце повторю ее. Человек прикован так, что может видеть только заднюю стену пещеры. В пещеру входит некто. Прикованный не может видеть вошедшего, но видит лишь тень, отбрасываемую им на заднюю стену пещеры. Аналогично и мы, идя по жизни, не можем видеть «истину»: мы видим лишь ее тени или отражения. Однако существует фундаментальная вера в то, что истина где-то есть и ее надо искать.

И до Платона философы, как, например, Парменид и Гераклит, вели борьбу (в чем-то подобную сегодняшнему театрализованному шоу под названием «Борьба») с проблемой перемен. Гераклит считал, что все переменчиво, что нельзя ступить в одну и ту же

Реку дважды. Парменид был уверен, что у всякой вещи существует неизменное внутреннее ядро. Платон соединил оба эти взгляда с помощью теории «внутренних форм», или «сущности». Сущность является абсолютной и неизменной, в то время как внешние проявления могут меняться.

Следует также помнить о скептицизме и релятивизме софистов, которые ставили во главу угла «восприятие». Истина для каждого человека — то, что он воспринимает или во что верит. Истина — вопрос личного мнения, из чего следует, что мастера убеждения, наученные софистами, способны влиять на людей и правительства.

Нельзя сказать с полной уверенностью, что было первично: то ли преподавательская деятельность софистов привела к необходимости такого рода верования, то ли, наоборот, они стали профессиональными учителями риторики, логически следуя своим убеждениям.

В этот интеллектуальный хаос Платон с его фашистскими наклонностями постарался привнести порядок. Абсолютная и конечная истина существует, даже если мы не видим ее. Поскольку она существует, ее следует искать. Круговорот этой конкретной «системы убеждений» содержал в себе ключевые ингредиенты любой успешной религиозной системы (фрейдистской в том числе).

За переменчивостью внешности скрывается схожесть вещей. Так, при всем многообразии кошек всех их объединяет единая фундаментальная сущность — «кошка».

Треугольники могут быть самых разных размеров, у них могут быть самые разные углы, но все они имеют фундаментальную форму треугольника.

В этот интеллектуальный хаос Платон с его фашистскими наклонностями постарался привнести порядок.

Следует также упомянуть, что Платон находился под сильным влиянием Пифагора, математика и мистика, занимавшегося описанием универсальных математических истин, одну из которых школьники изучают по сей день (теорема Пифагора о прямоугольных треугольниках). Раз непреложные истины существуют в математике, значит, они должны быть во всем (если мы только сможем обнаружить их). Аргументация по аналогии была одной из ключевых форм аргументации «Банды Трех».

Разумеется, отчасти Платон был прав. Сегодня мы знаем, что все кошки имеют, по существу, одинаковую генетическую структуру. То, что Платон называл внутренней формой кошек, мы могли бы назвать генетическим строением. Все столы — хоть и не так, как кошки, — также имеют общую «сущность», потому что если вы закажете столяру изготовить стол, он действительно будет делать «стол» как таковой.

В своих диалогах Сократ не раз подчеркивает, что «видимое» всегда изменчиво, но «невидимое» (внутренняя форма) никогда не меняется. Платон настаивает на том, что в кошке мы всегда узнаем кошку, потому что у нас в мозгу сложилась перманентная форма «кошки» и в каждой кошке мы видим проекцию этой формы (как тень на стене пещеры).

Из этого извечного постоянства форм рождается представление о том, что знания являются лишь «припоминаниями» или проявлением в сознании форм, которые были всегда. В «Федоне» Сократ прямо об этом говорит, рассуждая о бессмертии. Если знания являются припоминаниями, значит, они должны быть заложены в нас еще в прежней жизни. Или, по крайней мере, в период предсуществования души. Это представление о «душе» стало — через Павла — важнейшей христианской концепцией.

В записанных Платоном диалогах Сократ просит своих слушателей предположить, что есть «абсолютная красота» и, только приобщаясь к этой абсолютной красоте, прекрасные вещи становятся прекрасными. Затем он предлагает своим ученикам представить, как что-либо могло бы возникнуть «иначе чем в силу собственной сущности».

Итак, есть убежденность, что существует внутренняя истина, которая скрыта, но является абсолютной, верховной, универсальной и неизменной. Теперь задача — найти ее.

В отличие от софистов, которые сомневались в нашей способности когда-либо отыскать подобные конечные истины и считали, что каждый человек создает свои собственные истины, Сократ упрямо верил, что истину можно отыскать, применяя его исследовательский метод. В то же самое время Сократ был убежден в собственном невежестве и даже несколько кичился им.

Сократ видел добродетель как итог открытия истин и придерживался мнения, НТО людей можно и должно учить искусству приобретения знания.

Таким образом, существует вершина горы, пусть даже скрытая облаками. Есть методы восхождения, которые мы можем освоить, чтобы с их помощью подняться наверх. Но сам Сократ не относился к числу умелых альпинистов и сознавал это (или, по крайней мере, так утверждал).

Именно в этой связи Сократ называл себя всего лишь «повитухой», задача которой — помочь рождению «истины» из головы мыслящего человека, где она существует изначально, но скрыта.

Почему же Сократа так волновал вопрос рождения истины? Потому что, по его глубокому убеждению, познание истины изменило бы поведение людей. Он свято верил, что «знание есть добродетель» и что человек, преисполненный знания, не может вести себя дурно. Сократ полностью соглашался с софистами в том, что уровень добродетели можно повысить силой «учителей и учения», но если софисты считали, что добродетели можно учить более или менее напрямую, Сократ видел добродетель как итог открытия истин и придерживался мнения, что людей можно и должно учить искусству приобретения знания. Стоит ли удивляться тому, что подобный взгляд — при всей его ограниченности и неадекватности — лежит в основе современной системы образования.

Из всего этого проистекает необходимость «бесконечного поиска и исследования», что стало видимой основой прогресса западной цивилизации в целом и особенно прогресса в науке и технологии. За эту нашу привычку к вечным поискам мы совершенно справедливо считаем себя обязанными Сократу и остальным участникам «Банды Трех». Представление о существовании высшей истины и о том, что в результате поиска мы можем приблизиться к ней, стало главным двигателем науки. Мы должны возносить хвалы этой привычке и лишь чуть-чуть сожалеть о том, что единственной областью, к которой этот бесконечный поиск не применяется, является сам метод познания.

Всякому, кто видел на экране компьютера прекрасные и удивительные «фракталы», очень трудно поверить, что это «чудо» строится на простых математических соотношениях. В том случае, если бы мы начали с этих соотношений, мы смогли бы обнаружить, к каким поразительным и сложным результатам они могут приводить. Однако мы в бесконечном научном поиске начинаем с другого конца. Мы смотрим на сложные результаты и верим, что в конечном счете за ними кроются простейшие «высшие истины», как за фракталами кроются простые математические соотношения.

Главная ирония в том, что хотя Сократ пренебрегал наукой как чем-то бесполезным и считал ее пустой тратой времени (что также находит отражение в традиционных взглядах на образование), в наибольшей мере польза от его философского наследия проявилась именно в сфере науки.

Но сам Сократ пытался сделать предметами научного поиска этику, политику и другие социальные сферы. Он надеялся обнаружить универсальные законы и истины (как в математике), которые поместили бы исследуемые объекты на абсолютный фундамент, тем самым оберегая их от манипуляций со стороны недобросовестных людей вроде софистов.

Интересно, что Аристотель думал иначе. Этот третий член греческой «Банды Трех» пытался делать различие между «точностью», или истиной, в изучении наук и «практичностью» в изучении человеческого поведения. Аристотель не очень-то верил, что знания автоматически приведут к добродетели. Он считал, что важнее не «познать добродетель», а помочь людям стать «добродетельными». Он утверждал, что наука является линейной системой, а человеческое поведение — нелинейно. И только в последние десятилетия, по прошествии веков, современные математики наконец признали тот факт, что мир в основной своей массе не является линейным (обладая сложными взаимодействиями, самопересечениями, самоорганизующимися системами и т. д.).

Мы можем распространить это утверждение Аристотеля на все вопросы, связанные с человеческим поведением.

Фрейдовская модель заключается в том, чтобы, копнув поглубже, попытаться понять подспудные процессы: «Что на самом деле происходит?», «Какова истинная причина такого поведения?» Временами, однако, мы должны задаваться вопросом, что же в действительности пытается сделать психотерапевт: докопаться до глубинной истины или просто навязать свою (что может иметь не меньшую терапевтическую ценность)? Если верно второе, это ближе к конфуцианскому подходу непосредственного воздействия на поведение человека. Некоторые из последних тенденций в психотерапии действительно связаны с отходом от модели обнаружения «глубинной истины» в сторону когнитивной терапии, призванной помочь человеку обрести практический взгляд на вещи. То есть происходит более прямое воздействие на поведение, что отличается от окольного сократовского пути, связанного с «познанием истины».

С другой стороны, при шизофрении поиск гена, ответственного за болезнь, и его возможного химического повреждения («глубинной истины») может привести к прорыву в лечении этого заболевания. Пока же этот ген не найден, применяется «поверхностный» подход, призванный облегчить жизнь людям, страдающим шизофренией.

В отношении «глубинной истины» и «поверхностной истины» между Западом и Востоком всегда был разительный контраст. На Западе придерживаются мнения, что о человеке следует судить по его душе, или внутренней истине. На Востоке более интересуются внешностью и предпочитают судить о человеке по его поведению в обществе и семье. На Западе честь является внутренней ценностью, а на Востоке честь видят только в «честном поведении».

Как вы понимаете, между «глубоким массажем» и «поверхностным массажем» разница большая.