Когнитивные артефакты

С точки зрения Майкла Коула, когнитивная антропология должна представлять собой систему концептов, которые выражают содержание культурного познания. Выдающимся примером такого подхода Коул считает концепцию Роя Д'Андрада о культурных моделях как когнитивных схемах, в которой внешняя среда рассматривалась, как имеющая физическую и социальную составляющую, а культура признавалась, с одной стороны — частью окружающей среды, а с другой — механизмом организации нашего познания. Посредством культурно организованного познания мы получаем информацию о внешнем мире. Когниция, — считает Коул, — может быть описана как взаимодействия между нашим сознанием и внешним миром. Наиболее естественный способ, которым культура включается в поле зрения когнитивной науки, — это понятие артефакта[430].

Здесь Коул обращается к известной монографии Герберта Симона, который предложил рассматривать человеческую мысль в рамках дисциплины, посвященной артефактам. По предположению Симона, ядром «семейства артефактов» является физическая символическая система. «Символическая система, — пишет он, — является практически центральным артефактом, обеспечивающим адаптацию к окружающей среде»[431]. Симон выдвинул четыре критерия, отличающие артефакты от природных явлений: 1) Артефакты всегда являются порождением человека (синтезированы человеком). 2) Артефакты могут имитировать природные явления, которые отсутствуют в реальности.

3) Артефакты могут быть охарактеризованы в терминах функций, целей, адаптационных механизмов.

4) Артефакты часто обсуждаются, прежде всего в тех случаях, когда им дается определение, в императивных или дескриптивных терминах[432].

Приравнивание Симоном артефактов к «синтезированным вещам» обнаруживает глубокое сходство между этими двумя концептами. Мы имеем дело с творениями чье-то ума, с «гибридами, наполовину природными, наполовину культурно-историческими. Остальные приведенные Симоном пункты также предполагают интересное соприкосновение между его определением артефактов и определением артефактов, вытекающим из культурно-исторической теории. Артефакты в некотором роде являются моделями. Структуры, содержащиеся в них, являются, если можно так сказать, и «теориями» человека, который использует их, и ранжированными аспектами внешнего окружения, в котором они должны быть использованы. В то же самое время артефакты могут трансформироваться, подвергаться метаморфозам, в ходе которых мы переносим наши внутренние

Представления на внешние предметы. Ведь артефакты непосредственно связаны с человеческими целями, руководящими действиями, они — функциональный аспект всех опосредованных действий. Поэтому артефакты воплощают ценности (должное); в этом смысле все культурно опосредованные действия являются, по меньшей мере имплицитно, моральными действиями[433].

В 1990 г. Дон Норман написал статью под названием «Когнитивные артефакты», целью которой было подчеркнуть ту роль, которую обработка информации играет в случае, когда вырабатывается когниция физических артефактов. Этот процесс переработки информации был назван «когнитивным артефактом». Такой подход способствует интеграции теории артефактов в теорию человеческого познания (теорию когниции).

«Есть два пункта, по которым подход Дона Нормана отличается от моего собственного, — пишет Майкл Коул. — Во-первых, я привлекаю внимание к идее, что культурный артефакт «играет роль когниции для индивида». Норман настаивает на том, что мышление — автономная человеческая деятельность, и артефакты являются чем-то внешним для человеческого мышления. Они воздействуют на него, но не конструируют его, не могут быть активны внутри его самого. Во-вторых, Дон Норман противопоставляет два вида артефактов, которые он называет личностным и системным. Я же полагаю, что артефакт действует внутри когнитивной системы. Когниция — это процесс, совершающийся в голове у индивида. Когнитивные артефакты устанавливают механизмы обработки информации, которые когнитивные науки рассматривают в качестве объекта своего исследования»[434]. Когнитивные артефакты всегда воплощены в широких социокультурных системах, которые организуют практическую деятельность людей, в которой эти артефакты используются, как об этом писал Эдвин Хатчинс, выработавший понятие «распределения когниции» (см. раздел «Культурная психология»).

«Я полагаю, — пишет Коул в одной из своих недавних работ, — что смысл моей собственной работы состоит в создании подхода, связанного с распределением когниции. Однако это только одна часть спектра возможных способов исследования опосредования человеческой деятельности с помощью «интеллектуальных средств», в которых скрыты огромные резервы культурного понимания. Я, мои коллеги и студенты в буквальном смысле создаем систему деятельности, ее создание является нашей основной задачей. Мы — участвующие наблюдатели создания совершенно нового уникального подхода. И я полагаю, что мы нуждаемся в идее, которая была бы общей и для культурно-исторической традиции, и для исследования искусственного интеллекта. Однако мы не воплощаем это в ложной компьютерной модели параллельно расположенных обрабатываемых схем, которые включают в себя смешение естественных и культурных процессов, или же в этнографических наблюдениях, в которых компьютероподобные когнитивные артефакты трактуются как функциональные системы искусственного интеллекта. Напротив, я собираюсь создать теорию системы деятельности, которая воплотит принципы культурно-историчес - кой психологии, и проверить мои концепции трансформационных артефактных форм, которые в вышеупомянутой теории займут место «центрального процессора». Мой подход отличается от других современных разработок о роли культуры в человеческом разуме изучением артефактно опосредованной активности. Дон Норман утверждает, что он стремится изучать, как артефакты создаются, приобретаются и трансформируются. С точки же зрения культурноисторического подхода к когниции этого недостаточно. Если, как это утверждает Э. Хатчинс, когниция является процессом распространения структур повсюду внутри сложных динамических функциональных систем, то познания о процессах трансформации во времени жизненно необходимы, чтобы понять, как артефакты внедряются в процесс человеческого мышления. Этот процесс не может фокусироваться на самих по себе артефактах. Скорее необходим анализ способа, посредством которого объект-активность 393

И ее контекст развиваются как часть единого процесса изменений»[435].

Обращаясь к активным системам, Коул следует Максу Вартофскому, понимая их как «третичные артефакты». Вартофский идентифицирует третичные артефакты как особый класс артефактов, который может конструировать относительно автономный мир, в котором правила, конвенции и выводы не являются практическими или, более того, конструируют непрактическую арену действия свободной игры или игровой активности. Это воображаемые миры, — подчеркивает М. Вартофский, — могут «окрашивать» тот способ, которым мы видим «актуальный» мир, и предоставлять нам средства для изменения текущей практики[436]. Отсюда Майкл Коул делает вывод, что способ поведения, проистекающий из взаимодействия с третичными артефактами, может трансформироваться в непосредственный контекст. Вартофский применяет свою концепцию третичных артефактов к работам по искусству и к изучению процесса перцепции. Однако она может быть расширена и перенесена на всю человеческую деятельность.

Когнитивная наука, — полагает Коул, — движется к признанию идеи опосредования через когнитивные артефакты, включая искусственно созданные системы деятельности, но она окажется ограниченной и в своей теории, и в своей практике, если не распространит свой интерес на всю культурную систему и будет игнорировать основные тезисы культурно-исторической школы[437]. «Когнитивная наука, которая включает артефактное опосредование в культурный контекст в качестве своей фундаментальной составляющей, добьется прекрасного результата в понимании человеческого мышления, как активности человека, воплощенной в окружающей среде, которая также активна, и ее активность воплощается в человеке»[438]. Этот подход близок к подходу Э. Хатчинса, который полагает, что когнитивная антропология должна стать наукой, изучающей культуру во всех ее аспектах[439].

И Основной вклад Майкла Коула в антропологию. Коул ставит традиционную для психологической антропологии последних лет проблему о соотношении внутренних и внешних культурных значений. В его интерпретации эти решения не просто неразрывно связаны друг с другом, а фактически слиты воедино через опосредующий механизм артефактов. Трактовка Коулом термина «артефакт» является широкой и удобной для использования. Если использовать многоступенчатую иерархию артефактов, то с ее помощью можно объяснить многие ключевые моменты антропологической теории. Психология и культура также неразрывно связаны, культура является одним из важнейших компонентов, под влиянием которых формируется человеческая психология. Характерно обращение Коула к российской культурноисторической школе в психологии, что является общим для целого ряда культурных психологов и что приводит к заметному влиянию российской психологической школы на американскую психологическую антропологию. Характерно также обращение Коула к достижениям когнитивной психологии и когнитивной антропологии, его свободное оперирование терминами «схема», «сценарий» и т. п. Эти понятия следует признать плодотворными для теории социализации.

В рамках когнитивной антропологии понятие артефактов трактуется все шире, помогая разрешать все более сложные теоретические задачи. Если в качестве «чистого» культурного психолога Майкл Коул затрудняется дать убедительную концепцию культурного контекста, то вступая на поле когнитивной антропологии, принимая понятия когнитивного артефакта Д. Нормана (отчасти перетолковывая при этом концепцию М. Вар - тофского о третичных артефактах) и понятие распределенной когниции Э. Хатчинса, Коул разрешает проблему контекста практически автоматически.

Следует отметить также внутреннее противоречие, содержащееся в рассуждениях Коула. Если он приходит к заключению, что человек рождается с предрасположенностью к восприятию культуры, как Хомский в свое время пришел к выводу о врожденной предрасположенности человека к освоению языка, то между человеком и животным миром (обезьяной) лежит столь глубокая пропасть, что от идеи сопоставления филогенеза и онтогенеза необходимо отказаться, несмотря на то, что марксисты, верившие, что человек произошел от обезьяны, Выготский и Лурия (учеником последнего и был Коул), выставляли ее на первый план.