Картины межкультурной коммуникации в повести Л. Н. Толстого «Казаки»

И. Л. Багратион-Мухранели

В повести Л. Н. Толстого «Казаки» с момента ее появления в печати (журнал «Русский вестник», 1863, № 1) главной стала проблема отношения к цивилизации. Современники упрекали автора за идеализацию и предпочтение «простой, естест-венной» жизни казаков, за несостоятельность героя как перед «станицей», так и пе-ред «образованностью». П. Анненков видел в авторе «Казаков» «скептика и гонителя не только Русской Цивилизации, но и расслабляющей, причудливой, многотребова-тельной и запутывающей цивилизации вообще»1.

Между тем, в этой повести, почти за сто лет до появления межкультурной коммуникации как науки, Л. Н. Толстой дает образцы этнолингвистики и лингвост-рановедения, примеры кросскультурного подхода, отказа от лингвистического им-периализма и многое из того, что является сегодня предметом исследования и мето-дом новой науки. Художественная интуиция писателя развертывает не только лин-гвистически точную картину языка казачьей станицы, особенности их «наречия». В повести воплощена широкая панорама современных Толстому культурных кодов, проблема идентичности русского сознания, представлены мировосприятие через призму культуры, относительность в восприятии пространства и времени, этикетные и индивидуальные проявления вербальной коммуникации героев.

«Санкт-Петербургские ведомости», 1863, №№ 144, 145

88 Вопросы Этно-, Социо- И Психолингвистики

Напряженная работа над повестью — первоначальный замысел возник в 1852 году во время пребывания на Кавказе — сопровождалась мучительными поисками жанра произведения2. Менялось заглавие кавказской повести (первоначально «Бег-лец», «Казак»). Толстой последовательно отказывался от формы этнографического очерка, поэмы в стихах, остросюжетной повести и произведения в письмах. Сильное впечатление в разгар работы над повестью производит чтение «Илиады» Гомера3. Ре-зультатом становится многоплановое, емкое произведение, разворачивающее эпичес-кую картину различных цивилизаций, органически «слитых» гением писателя.

Во-первых, это мир возвышенный, «горний»: мир удалых казаков и чеченцев, их врагов-джигитов. Женский мир станицы. Затем — срединное царство — «кордон» — граница, где несут службу казаки и вскользь упоминаемая передовая линия, место службы русской армии, в основном, пехоты, к которой казаки относятся с долей пре-зрения. Вероятно, сюда же можно отнести и тех героев, которые джигитами не яв-ляются — слуга Оленина Ванюша, который периодически произносит французские фразы, сослуживец Оленина Белецкий, почему-то прозванный в станице «дедуш-кой». И, наконец, оставленный Олениным московский и петербургский мир, самая отторгаемая героем и автором часть мира, — цивилизация. Миры расположены по мере их подлинности. Самый настоящий и ценный — это горы, самый фальшивый и пустой — городская культура.

В начале повести Оленин едет на Кавказ полный мнимых чужих представлений и романтических штампов. «Воображение его теперь уже было в будущем, на Кавка-зе. Все мечты о будущем соединялись с образами Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей. Все это представлялось смутно, неясно» (159)4. На фоне этого ожидания Оленин «подумал, что горы и облака имеют совер-шенно одинаковый вид и что особенная красота снеговых гор, о которых ему толко-вали, есть такая же выдумка, как музыка Баха и Любовь К женщине, в которые он не верил, — и он перестал дожидаться гор». После того, как герой, наконец, видит их и оказывается в состоянии почувствовать красоту и величие, Толстой только повторяет, что фоном к новым впечатлениям остаются горы. Пять раз автор начинает рисовать природу и обрывает картину незаконченными словами «а горы…», предоставляя чи-тателю самому воображать реальность и красоту величественных снежных вершин.

Плавный переход из мира цивилизации в мир дикой природы кроме этих по-вторяющихся слов написан скорее в стиле военного донесения, чем романтических повестей Бестужева-Марлинского. К моменту путешествия героя Толстого Кавказ уже был хорошо освоен в русской литературе. «Кавказский пленник» и «Путешест-

2 В письме П. В.Анненкову Л. Н.Толстой писал: « Ту серьезную вещь, про которую я вам го-
ворил как-то я начал писать в 4-х различных тонах, каждого написал листа по 3 – и остановился,
не знаю, что выбрать или как слить, или должен я все бросить» Л. Н.Толстой. ПСС, т. 60, С.182.

3 «Читал «Илиаду». Вот оно чудо!.. Переделывать надо всю «Кавказскую повесть», — за-
писывает Л. Н. Толстой в Дневнике 15 августа 1857 года. (ПСС. т. 47, С.152); «Илиада» заставляет
меня сосвем передумывать «Беглеца»». Там же, 17 августа.

4 Здесь и далее цитаты (в круглых скобках даны номера страниц) по Л. Н. Толстой. Собр.
соч. в 22 томах, М, «Худ. лит.», 1979, т. 3.

Багра Тион-Мухранели И. Л. Картины Межкультурной Коммуникации… 89

Вие в Арзрум», лирика Пушкина, «Герой нашего времени» и поэмы Лермонтова соз-дали канон и штамп, в том числе, лингвистический и жанровый в восприятии Кавка-за. Любовь путешественника «к дикарке», вослед Байрону разрабатывали авторы ро-мантических повестей-путешествий на Восток.

Л. Н. Толстой знакомит читателя с замкнутым станичным миром, который на-ходится на части Терской линии. Автор предваряет рассказ географическими и ис-торическими сведениями о владениях казаков, тонко вплетая в деловую прозу автор-скую интерпретацию. «На север от них начинаются песчаные буруны Ногайской или Моздокской степи… На юг за Тереком — Большая Чечня, Кочкалыковский хребет, Черные горы, еще какой-то хребет, и, наконец, снежные горы, которые только видны, но в которых никто никогда еще не был.» (С.164) Последнее утверждение является чистой идеализацией, но способствует созданию у читателя ощущения первозданно-сти, в том числе и от описания Кавказа.

В «Казаках» Толстой знакомит читателя с новыми реалиями, пространством и народами. Причем особенно подробно прорабатывает вербальную сторону разноли-ких персонажей. Что же представляют из себя в лингвистическом отношении эти миры? Они даны и в коллективном, народном варианте и в плане индивидуального словоупотребления.

Казаки описаны наиболее полно. Толстой дает курсивом их слова и выражения, снабжая их сносками:

Абреком Назывется немирной чеченец, с целью воровства или грабежа перепра-вившийся на русскую сторону Терека.

Посидеть — Значит караулить зверя.

Лопнет — Выстрелит на казачьем языке.

Душенька — Как называют казаки любовницу.

В точности и проработанности сносок Толстой следует за Пушкиным, в «Кав-казском пленнике» пояснявшем, что Аул — так называют деревни кавказских наро-дов, а Шашка — черкесская сабля. «Черкесы, как и все дикие народы, отличаются пе-ред нами гостеприимством. Гость становится для них священною особою. Предать его или не защитить почитается меж ими за величайшее бесчестие. Кунак (т. е. при-ятель, знакомец) отвечает жизнию за вашу безопасность, и с ним вы можете углу-биться в самую середину кабардинских гор», — писал Пушкин.

Ко времени появления «Казаков» многие слова «кавказского» происхождения, типа «шашка» или «кунак», вошли в русский язык.

Толстой ставит себе сложную задачу — сохранить яркость красок Кавказа, но рассказать не о горцах, а о русских жителях приграничных мест, перемешавшихся с местным населением, вобравших черты различных этносов. Казаки находятся (по терминологии В. Тернера) в стадии ритуала перехода — от архаических русских тра-диций к современным, от замкнутых горских обычаев, ритуалов, одежды к общеим-перским. И эти явления представлены в повести.

Если у alter ego автора Оленина казаки вызывают острый интерес и восхищение цельностью и инаковостью своего бытия, в повести находим и противоположный

90 Вопросы Этно-, Социо- И Психолингвистики

Взгляд на казаков. «На третий день … две роты кавказского пехотного полка пришли стоять в Новомлиновскую станицу… следовательно, роты были дома. Зачем стоять тут? Кто такие эти казаки? Нравится ли им, что будут стоять у них? Раскольники5 они или нет? … острят и потешаются, над казаками и казачками, что живут они со-всем не так, как русские» (188). Обвинение в расколе предполагало в XIX веке не только конфессиональные, но и общегражданские ограничения. Раскольники вос-принимались как чужие, чужеродные члены общества. Тему эту продолжает слуга Оленина Ванюша « …а вы подитее-ка сами поговорите с этим народом: не дают тебе хода, да и шабаш. Слова, так и того не добьешься… Не русские они какие-то… Хуже татар, ей-богу. Даром, что христиане считаются. На что татарин, и тот благород-ней».(190). Позже мысль о том, что «татарин благородней» Толстой повторит еще раз.

Эпитет «нерусские» у Толстого многозначен. Он работает в и оппозиции «свой/чужой», как ценностная социологическая характеристика, и как предметная констатация. Внешность Марьяны дана не только глазами влюбленного Оленина, но и его слуги-Ванюши «Ему ужасно смешно казалось, что на ней одна рубаха, обтянута сзади и поддернута спереди, и еще смешнее то, что на шее висели полтинники. Он думал, что это не по-русски и что у них в деревне то-то смеху было бы, кабы такую девку увидали. «Ла филь ком се Тре Бье, Для разнообразия, — думал он, — скажу те-перь барину».

Повторив мысль о том, что казаки «нерусские», (среди которых эксплицитно присутствуют для читателя и французы), Толстой удивительно уважительно (за ис-

5 На Кавказе были представлены баптисты, последователи Юнг-Штиллинга, скопцы, прыгуны и т. д. и т. п. На Толстого, в отличие от Н. В.Гоголя, практически не оказывают влияния творения отцов церкви. Религиозные взгляды Толстого, в частности теория непротивления злу насилием, очень близка доктрине духоборов. Главным правилом духоборства является общее положение рационализма – полное отрицание всей религиозной внешности, во имя поклоне-ния Богу «духом и истиной». Отрицая соборы, отцов церкви, иерархию, все таинства, Св. Пи-сание, сектанты признают единственным безусловным источником веры и спасения слово Бо-жие внутреннее, живущее в каждом человеке. Духоборцы хотя верят в исторического Христа, но в то же время допускают, что можно спастись и без веры в Него, с одною верою во внутрен-нее слово, которое одно и то же с Сыном Божиим. В учении о грехопадении они отступили от христианского воззрения, отрицают воскресение мертвых, будущую жизнь и мздовоздаяние. Более взрослым истолковываются правила веры изустно. Вместе с догматами веры заучиваются с детьми нравственные правила. Вот основныя их правила нравственности: 1) смирение, 2) ра-зумение, 3) воздержание, 4) милосердие, 5) братолюбие, 6) совет и 7) любовь.

Из наиболее высших добродетелей у духоборцев считаются искренность и непротивле-ние злу. Огня огнем не тушат, говорят они, воды водой не сушат, тьмы тьмою не осветишь, так в мире ни порядка, ни покоя, ни свободы, ни любви, ни правды насилием не утвердишь. Войну и убийство считают не христианским делом; уклоняются от суда, клятвы, присяги; осуждают распутство, пьянство, курение табаку, пляски, мирские песни, осуждают роскошь в пище, оде-жде и пр. Особенно строго воспрещаются желание славы и почестей в виду того, что все люди по естеству равны между собою. На том же основании духоборцы не признают властей: чада Божии сами-де исполняют, что следует, без принуждения, власти нужны не для них, а разве для укрощения злых, татей и разбойников. Знаменательно, что для переселения духоборов в Канаду Л. Н. Толстой дал 12000 рублей, полученные за роман «Воскресение», а самих духоборов сопровождал С. Л. Толстой, сын Льва Николаевича.

Багра Тион-Мухранели И. Л. Картины Межкультурной Коммуникации… 91

Ключением французов, которые выступают символом прогнившей западной циви-лизации), описывает этнически нерусские национальности, в частности горцев.

Характеризуя представителей нерусских национальностей, Л. Н.Толстой дости-гает подлинно эпической объективности и широты, или, пользуясь современным языком, политкорректности. Вот как он описывает межэтнические отношения на Кавказе: «Влияние России выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там. Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защитить его станицу, но который закурил табаком его хату. Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видал в заходящих торгашах и переселенцах-малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами… Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже с братом говорит по-татарски» (164-165). Интерес Л. Н.Толстого к татарскому и другим восточным язы-кам, возможно, был связан с желанием стать востоковедом во время учебы писателя в Казанском Университете. Следы этого находим в «Казаках». Знание местных языков будет служить чертой, положительно характеризующей персонажей: Лукашку, дя-дю Ерошку. Это будет и авторской характеристикой персонажа, и демонстрацией отдельных нерусских слов в речи героев. Например, Лукашка говорит «Ныне пилав (а не русск. «плов») сделаем» (176). Целую лекцию читает дядя Ерошка Оленину об иностранных наречиях.

«Дядя Ерошка поклонился образам, расправил бороду и, подойдя к Оленину, подал ему свою черную толстую руку.

— Кошкильды! — Сказал он. — Это по татарски значит: здравия желаем, мир вам, по-ихнему.

Кошкильды! Я знаю, — отвечал Оленин, подавая ему руку.

—Э, не знаешь порядков! Дурак! — сказал дядя Ерошка, укоризненно качая го-ловой. — Коли тебе Кошкильды Говорят, ты скажи Алла рази Бо Сун, Спаси бог. Так-то, отец мой, а не Кошкильды. Я тебя всему научу» (195). Кроме того, дядя Ерошка любит повторять грузинское слово «Карга» (искаженное «карги»), что значит — хорошо.

Тем не менее, религиозная идентичность является главной и для казаков, и для характеризующего их автора. Несмотря на владение местными обычаями и языками «несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окружен-ный полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя на высокой степени развития и признает человеком только одного казака» (165). В наиболее зна-чительные моменты жизни они могут произнести «Отцу и сыну и святому духу», но верят они, скорее, в природу, чем в Бога. ««Помолить» на казачьем языке значит за вином поздравить кого-нибудь или пожелать счастья вообще; употребляется в смыс-ле выпить». Христианство казаков ритуально-бытовое и, скорее, языческое. Характе-рен в этом отношении дядя Ерошка. «А я кто был? Я был Ерошка-вор; меня, мало по станицам, — в горах-то знали. Кунаки-князья приезжали. Я, бывало, со всеми кунак:

92 Вопросы Этно-, Социо- И Психолингвистики

Татарин — татарин, армяшка — армяшка, солдат — солдат, офицер — офицер. Мне все равно, только бы пьяница был…А муллу или кадия татарского послушай. Он го-ворит: «Вы неверные, гяуры, зачем свинью едите!» Значит, всякий свой закон держит. А по-моему, все одно. Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше, и в нашем живет. Куда придет, там и дом…Сдохнешь, говорит: трава вырастет на могилке, вот и все».

Отдав дань этнографической самобытности лексики казаков, Толстой показы-вает, что за всем этим сохраняется глубинный пласт русской фольклорной культуры, русского народного языка. В разговоре двух станичных женщин Толстой употребляет глагол «Баять» (Сказывать). «У них, баит, опять абреков ищут», — говорит мать Лу-кашки. В этом разговоре двух соседок автор передает не только лингвистическую, но и этикетную, ритуальную сторону общения. «Ну и слава богу, — говорит хорунжиха. — Урван — одно слово.»

Лукашка прозван Урваном За молодечество, за то, что казачонка вытащил из во-ды, Урвал. И хорунжиха помянула про это, чтобы с своей стороны сказать приятное Лукашкиной матери… Хорунжиха знает намерение Лукашкиной матери, и, хотя Лу-кашка ей кажется хорошим казаком, она отклоняется от этого разговора, во-первых, потому, что она — хорунжиха и богачка, а Лукашка — сын простого казака, сирота. Во-вторых, потому, что не хочется ей скоро расстаться с дочерью. Главное же потому, что приличие того требует.» После этого этикетность поведения поддерживается словесными формулами. «Пришлю сватов, пришлю, дай сады уберем, твоей мило-сти кланяться придем, — говорит Лукашкина мать. — Илье Васильевичу кланяться придем.

— Что Ильяс! — гордо говорит хорунжиха, — со мной говорить надо. На все свое время». В этом диалоге Толстой употребляет традиционную формулу сватовст-ва «твоей милости кланяться придем» и повторяет ее дважды. В ответ на что, хорун-жиха отходит от ритуала и показывает, кто обладает в доме реальной, а не формаль-ной властью, она, а не муж. К тому же, вместо уважительного Ильи Васильевича она называет его Ильясом на татарский манер.

Толстой чрезвычайно чуток к речевому разнообразию своих персонажей. Хо-ружий Илья Васильевич является учителем. Придя к Оленину и застав там дядю Ерошку, «он, видимо, боялся, чтобы его не приняли за обыкновенного казака, и же-лал дать ему сразу почувствовать свое значение.

Это наш Нимврод египетский, — сказал он с самодовольной усмешкой обраща-ясь к Оленину и указывая на старика. — Ловец перед господином. Первый у нас на вся-кие руки. Изволили уж узнать?» (218). Причем несколькими абзацами ранее автор дает достаточно развернутую характеристику персонажа. «Хорунжий, Илья Василье-вич, был казак Образованный, побывавший в России, школьный учитель и, главное, Благородный. Он хотел казаться Благородным; Но невольно под напущенным на себя уродливым лоском вертлявости, самоуверенности и безобразной речи чувствовался тот же дядя Ерошка. Это видно было и по его загорелому лицу, и по рукам, и по красноватому носу.»(218).

Багра Тион-Мухранели И. Л. Картины Межкультурной Коммуникации… 93

Лингвостилистическая характеристика является для Толстого наиболее важной, он приводит сочетание канцелярита с библеизмами как образец индивидуальной речи героя.

Автор добивается языковыми средствами равенства характеристик героев. Обо-их героев: Оленина и Лукашку — можно охарактеризовать пушкинским выражени-ем «добрый малый». Но Толстой предельно конкретен и максимально дифференци-рует каждого из них. «Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не слу-живший…Он был то, что называется «молодой человек» в московском обществе…» Дальше автор подробно описывает современного ему москвича «в гарольдовом пла-ще», который, как и его предшественник Онегин, богат, свободен, не укоренен в ре-лигии и морали. «Для него не было никаких ни физических, ни моральных оков; он все мог сделать, и ничего ему не нужно было, и ничто его не связывало. У него не бы-ло ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды. Он ни во что не верил и ничего не признавал» (156). Оленина Толстой наделяет только силой молодости, желанием найти себя, смысл счастья и жизни.

Казак Лукашка — соперник героя — описан с помощью эпического приема бо-гатырского двойничества. Он равен Оленину, а в чем-то и превосходит его, хотя казак грамоте не обучен, но автор подчеркивает его физическую и нравственную силу, гор-дую осанку, то, что Лукашка имел вид джигита. «Порознь черты лица его были не-хороши, но, взглянув сразу на его статное сложение и чернобровое умное лицо, вся-кий невольно сказал бы: «Молодец малый!» (172).

Эта трансформация выражения «добрый молодец» (вариант «добрый малый») которая становится индивидуальной характеристикой героев «молодой человек» — «молодец малый». В дальнейшем к характеристике Оленина прибавится «юнкер» и «благородный человек».

В характеристике героя голос самого персонажа, его речь, важнее авторской. Лукашка, после того как подстрелил абрека, обменивается такими репликами с дя-дей Ерошкой: «Что стрелил? — спросил старик… — Ты вот ничего не видал, дядя, а я убил зверя, — сказал Лукашка, спуская курок и вставая неестественно спокойно…» В ответ на это Ерошка его поправляет: «Джигита убил, — сказал он как будто с сожа-лением» (184). Автор неоднократно будет подчеркивать уважение к мертвому врагу, исходя из оригинальной системы ценностей, — не социальной или политической, а из оригинального представления о высшем благе в духе естественного человека Ж.Ж. Руссо, подлинности природной жизни.

В воспоминаниях Оленина о прежней жизни автор делает акцент на фальши и низких чувствах, владеющих представителями цивилизованного общества. Оленину льстило, когда к нему обращался титулованый знакомый, или то, что он участвовал в попойке с цыганами, и то, что именно он обучил цыган новой песне. Но общая не-удовлетворенность происходящим состояла в том, что Оленин выносил приговор и друзьям, и знакомым, даже соседке-барыне, которая «говорила одинаково мне, и Дубровину, и предводителю, что любит звезды, была также Не то» (158). Толстой ста-вит перед собой задачу полного отвержения этого мира. Но даже через отрицание

94 Вопросы Этно-, Социо- И Психолингвистики

Пробивается мысль о том, что все-таки существуют подлинные ценности, вроде му-зыки Баха или любви к женщине, которых не знает герой. «Получая письма из дома, от родных и приятелей, он оскорблялся тем, что о нем, видимо, сокрушались, как о погибшем человеке, тогда как он в своей станице считал погибшими всех тех, кто не вел такую жизнь, как он. Он был убежден, что никогда не будет раскаиваться в том, что оторвался от прежней жизни и так уединенно и своеобразно устроился в своей станице.» (251). Толстой продолжает традиции Пушкина. «Свобода, он одной тебя еще искал в подлунном мире» — читаем в поэме «Кавказский пленник». Толстой почти текстуально передает Оленину тему Пленника. «Он с каждым днем чувствовал себя здесь более и более свободным и более человеком. Совсем иначе, чем он вооб-ражал, представился ему Кавказ. Он не нашел здесь ничего похожего на все свои мечты и на все слышанные и читанные им описания Кавказа. «Никаких здесь нет бу-рок, стремнин, Амалат-беков, героев и злодеев, — думал он, — люди живут, как жи-вет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет…».И от-того люди эти в сравнении с ним самим казались ему прекрасны, сильны, свободны, и, глядя на них, ему становилось стыдно и грустно за себя» (252).

Помимо гор, чувство прекрасного у автора впрямую направлено на описание физической красоты убитого абрека, коня, идеального облика Марьяны. Опасаясь выспренности и ложной красивости, Толстой избегает возвышенной лексики. Но, описывая народную жизнь во всей полноте, все-таки привлекает такие фразы, близ-кие к фольклорным для описания идеального. «Она гордою и веселою царицей ка-залась между другими» (248). В тексте встречаются и клише типа «Тихий ангел про-летел над казаками», усиленное повторением через несколько абзацев «Тихий ангел отлетел» (187).

Фольклорный лексический репертуар «Казаков» поддержан несколькими пес-нями, исполнявшимися в станице. Это и любовные девичьи песни. Это и сатириче-ская песня своего сочинения дяди Ерошки, который «мастер играть: татарскую, ка-зацкую, господскую, солдатскую, какую хошь» (257) и, самая пронзительная — тав-линская, которая довела исполнителя до слез, поскольку в ней речь идет о том, как «молодец погнал баранту из аула в горы, русские пришли, сожгли аул, всех мужчин перебили, всех баб в плен побрали. Молодец пришел из гор: где был аул, там пустое место; матери нет, братьев нет, дома нет; одно дерево осталось. Молодец сел под де-рево и заплакал. Один, как ты, один остался, и запел молодец: ай, дай! далалай!».

Думается, что эта песня свидетельствует о всемирной отзывчивости русской ментальности не в меньшей степени, чем творчество Ф. М.Достоевского. И. С.Тургенев в письме к Фету писал: «Чем чаще перечитываю я эту повесть, тем более убеждаюсь, что это chef-d’oeuvre Толстого и всей русской повествовательной литературы».6

6 И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. Х, С.206.