НЕСОВРЕМЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ ПСИХОТЕРАПИИ: РАЗМЫШЛЕНИЯ

М. М. Решетников

Восточно-Европейский институт психоанализа, Санкт-Петербург

Многие психотерапевты не питают особой склонности к изучению истории философии – матери нашей специальности, считая, что психотерапия, как самостоятельная область знаний и практики, появилась только в конце ХIХ в. (что справедливо лишь отчасти), а в итоге их профессиональное мировоззрение оказывается оторванным от своих корней и, в силу этого – достаточно фрагментарным. Это особенно печально, так как в процессе психотерапии мы все чаще встречаемся с проблемой смыслов, точнее – их утраты, и эта «психопатология», вне сомнения, лежит далеко за пределами наших традиционных взглядов.

В данной статье мы попытаемся пройти (точнее – пробежать) по достаточно извилистой тропе познания и представлений о духовном и психическом, естественно, апеллируя только к известным (оставшимся в веках) авторитетам, и то далеко не ко всем, а лишь к тем, которые когда-то оказались в кругу интересов автора.

Большинство просвещенных читателей хорошо знают эти имена, а многие, уверены, хотя бы раз в жизни просматривали их труды, но тогда смотрели на них исключительно через призму грубого материалистического мировоззрения и в результате многое осталось «за кадром». Попытаемся еще раз, насколько это возможно, обратиться хотя бы к некоторым из множества далеко небезупречных, иногда предельно примитивных, но тем не менее в чем-то поразительных и даже восхитительных идей великих мыслителей. Естественно, что будут рассматриваться не все их идеи, а только те, которые имеют отношение к духовному и психическому. Поскольку 99 % современных авторов так или иначе, прямо или косвенно пытаются обосновать и утвердить недоказуемое, что никакой души не существует, нам представляется столь же актуальным обратиться к не менее недоказуемой (и столь же – неопровержимой) идее о несводимости всей духовной жизни к ограниченному понятию «психических процессов».

Сократ и Платон

Сократ (469–399 гг. до н. э.) происходил из семьи безвестного скульптора, служил в армии, проповедовал на улицах и площадях. Нам мало известно о его образовании, но он остался в памяти Человечества, как выдающийся философ Античности и истинный мудрец. Более того, одно из самых фундаментальных делений философии связано с его именем: на до - и после- сократову. Несмотря на обилие тем, обсуждавшихся в устных (записанных позднее и, безусловно, дополненных) диалогах Сократа, одними из главных для него оставались вопросы воспитания добродетели, рассуждения о том, что есть добро и зло, что прекрасно, а что безобразно, что есть порок и как приобретается знание. Естественно, что достоверность или аутентичность сохранившихся записей достаточно сомнительна, но они передают доминирующее мировоззрение той эпохи, когда влияние Сократа было фактически всеобъемлющим.

Один из ключевых тезисов сократовой философии нам особенно близок, а именно – его этический рационализм, выражаемый формулой: «Добродетель – есть знание», который в современную эпоху стоило бы дополнить тезисом о том, что далеко не всякое знание – добродетельно.

Не претендуя на сократову мудрость, готовы подписаться под его убеждением, что сам он «ничего не знает» и, чтобы стать мудрым, расспрашивает других людей, что в общем-то составляет основное содержание деятельности большинства психотерапевтов, впрочем, как и всех, кто стремится к познанию. Свой метод собеседования Сократ именовал «повивальным искусством», имея в виду, что только способствует «рождению» знания, но сам не является его источником. И это также легко проецируется на те принципы психотерапии, которые исповедуются нами уже давно: «И проблема, и способ ее решения всегда принадлежат пациенту, а наша задача – только помочь осознать первое и найти второе».

Если анализировать диалоги Сократа с точки зрения методики их построения, то и здесь легко найти многое из того, что в настоящее время описываются как психотерапевтические техники. Сократ активно использует опровержение с последующим приведением собеседника к противоречию с отвергаемым, проявляет притворное неведение, «отзеркалива-ние» вопросов и уход от прямых ответов, а также тонкую иронию, которая заставляет задуматься.

Одна из ключевых идей Сократа состоит в том, что любой поступок только тогда имеет моральный смысл, когда человек совершает его осознанно и по внутреннему убеждению. Если же он ведет себя определенным образом только потому что, например, «все так делают» – то в случае, если все станут вести себя плохо – не будет причин быть добродетельным. Указанный тезис находит прямое подтверждение в современном обществе упадка нравов и массовой «культуры».

По Сократу норма нравственности должна быть автономной и нельзя в вопросах истины и добра полагаться на мнение большинства. Здесь уместно напомнить, что это критическое изречение было связано с оценкой наличной власти – афинской демократии и практике принятия государственных решений большинством голосов. Эта же «антигосударственная критика» фигурировала и в качестве одного из обвинительных заключений в процессе суда над «диссидентом» Сократом. Как известно, суд вынес ему смертный приговор, по официальной версии – за попытку введение новых божеств и за развращение молодёжи. И это также имеет отношение к обсуждаемой нами теме психического расстройства, нормальности и ненормальности, психического и духовного, а именно – еще раз обосновывает тезис: «Мыслить нестандартно – не только непохвально, но и опасно».

Из немногих, дошедших до нас в пересказах, диалогов Сократа, нам более других известен и нравится «Федон», записанный одним из его выдающихся учеников и будущим учителем Аристотеля – Платоном (428– 347 гг. до н. э.), который в отличие от Сократа был весьма знатного происхождения (его отец был из рода афинского царя, а мать – из рода Солона, одного из «Семи мудрецов»). Почти все сочинения Платона написаны в форме диалогов, которые ведет Сократ. Приведем лишь несколько высказываний Сократа из сочинения «Федон». Обсуждая трудности на пути познания душевной жизни, Сократ говорит:

«… Когда душа пользуется телом, исследуя что-то с помощью зрения, слуха или какого-нибудь иного чувства (ведь исследовать с помощью тела и с помощью чувств – это одно и то же!), тело влечет ее к вещам, непрерывно изменяющимся, и от соприкосновения с ними душа сбивается с пути, блуждает, испытывает замешательство и теряет равновесие … Когда же она ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем разумением …».

Главный вывод из этого тезиса, который нам пригодится при дальнейшем обсуждении, состоит в том, что Мы никогда не можем сколько-нибудь объективно судить о душевных процессах, которые лежат в основе всех психических и поведенческих феноменов (и симптомов), на основе наблюдений других людей посредством «тела и с помощью чувств». Именно этим тезисом можно было бы обосновать появление такого направления как «интроспективная психология», считающая сознание сугубо психическим феноменом, познание которого возможно только путем самонаблюдения, и признающее, что Психические явления в целом познаются принципиально иным путем, чем материальные. В советский период это направление именовалось не иначе, как «реакционное» или как «буржуазная философия», и фактически было вычеркнуто из перечня возможных методов исследования и направлений развития психологии и психотерапии.

Конечно, приведенная цитата и авторитет Сократа не могут быть использованы как доказательство некой особой «души», уже хотя бы, потому что и доказательство обратного, в принципе столь же нереально. Но хотели бы все-таки зародить у читателя сомнение относительно того, что познание мира Принципиально иным (вне-чувственным)1 Путем Невозможно. И поэтому, приведем еще одну цитату Сократа из «Федона», но предварительно напомним, что в то время, когда жили и Сократ, и Платон (IV в. до н. э.), господствовали представления о Земле, как центре Вселенной – некой тверди, вокруг которой вращаются Солнце, Луна и звезды. Птолемей (87–165 гг.) – автор геоцентрической картины мира, родится только в конце I в. н. э., а автор гелиоцентрической системы мира Николай Коперник (1473–1543 гг.) – только в XV в. А теперь обещанная цитата:

«… Земля, если взглянуть на нее сверху, похожа на мяч, ... пестро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчиками этих цветов, но там вся Земля играет такими красками, и даже куда более яркими и чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом – золотистая, в третьем – белая – белее снега и алебастра; и остальные цвета, из которых она складывается, такие же, только там их больше числом и они прекраснее всего, что мы видим здесь. И даже самые [глубокие] ее впадины, хоть и наполнены водою и воздухом, окрашены по-своему, и ярко блещут пестротою красок, так что лик ее представляется единым, целостным и вместе нескончаемо разнообразным».

Чтобы сравнить, можно посмотреть оригиналы или хотя бы репродукции фото, которые впервые были сделаны из космоса только через 2000 лет. И подумать – откуда у Сократа это знание?

Представления Платона современным, воспитанным на материалистических гипотезах читателям, скорее всего, покажутся странными. Например, на вопрос о том, как верно следовало бы понимать, что такое Солнце, Земля, Луна или звезды, Платон отвечает, что было бы наивно сводить их только к неким материальным объектам. Эти объекты могут только принять движение, но не являются его источником. Источник движения находится вне их и именно этот источник Платон называет душой. Это, конечно, слишком примитивное объяснение. И наши рассуждения вовсе не преследуют цель доказательства идей Платона. Здесь формулируются лишь сомнения о несводимости всего многообразия душевных процессов к тому, что мы именуем психическим и мозгом, и, надеюсь, никто не подумает, что, когда мы говорим о душе, речь идет о неком благообразном старце с нимбом над головой, сидящим где-то на небесах.

В свое время нам достало смелости спросить искренне уважаемого преподавателя философии профессора В. П. Петленко, как можно объяснить то, что материя вечна и неуничтожима (а только переходит из одних форм ее существования в другие), а сознание появляется только на каком-то «этапе» этой Вечности? Не логичнее ли было бы исходить из того, что: если материя вечна, то и сознание вечно? Виктор Порфирьевич ответил, что это очень сложный вопрос, поэтому лучше доверять авторитетам, и затем сослался на Энгельса, и его подход к «основному вопросу (в тот период – «единственно верной» – марксистско-ленинской) философии»: «материя первична, сознание – вторично». Должны признаться, молодого студента авторитетное мнение не сильно убедило. И найти каких-либо веских или хотя бы обычных логических доказательств этому авторитетному мнению нам так и не удалось.

В заключение этого раздела добавим, что нам также достаточно симпатична идея Платона о том, что познание – это прежде всего работа души или процесс воспоминания душой уже имеющихся знаний, а задача обучения состоит вовсе не в процессе вкладывания каких-то знаний в голову ученика, а в пробуждении его души. Можно только сожалеть, что современная педагогика лишь декларирует последнюю идею или воспринимает ее сугубо метафорически.

Аристотель

От Аристотеля (ок. 384–322 гг. до н. э.) нас отделяет почти 24 века, но мы до сих пор перечитываем и цитируем его мысли и идеи. Он родился в семье врача, и даже не просто врача, а придворного медика царя Македонии. Значительную часть (почти двадцать лет) своей жизни Аристотель посвятил учебе и преподаванию в Академии Платона в Афинах, а затем был приглашен в качестве воспитателя к сыну царя Филиппа II – будущему Александру Македонскому.

Можно было бы начать этот раздел и с более ранних источников, но в своем трактате «О душе» Аристотель, хорошо знакомый с представлениями предшественников и последователей Сократа, подробно анализирует и обобщает их, во всяком случае – применительно к предмету нашей дискуссии.

В этом трактате, утверждая, что исследования о душе должны всегда быть приоритетными (а мы вообще вычеркнули эту проблему из числа актуальных, положившись на Энгельса), Аристотель одновременно еще в первой главе первой книги пишет: «Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях, безусловно, труднее всего». Далее автор отмечает, что «… в большинстве случаев, очевидно, душа ничего не испытывает без тела и не действует без него», но тем не менее, Аристотель соглашается с мнением упомянутых выше философов древности, что сама душа определяется признаком «бестелесности» (она не «есть некая пространственная величина»), а в отношении познания душевных процессов нужно исходить из принципа, что «подобное познается подобным», что еще раз возвращает нас, как оказалось – к известному с незапамятных времен тезису о приоритетах интроспективной психологии и познания всей гаммы человеческих чувств и переживаний на основе самонаблюдения и эмпатии.

Аристотель считал нелепым то, что некоторые «философы связывают душу с телом и помещают ее в него», но в то же время автор признает, что именно душа движет живыми существами, но движет именно мыслью. Характеризуя это как наиболее сложный для понимания вопрос, автор поясняет его дополнительно: «Мы говорим, что душа скорбит, радуется, дерзает, испытывает страх, далее, что она гневается, ощущает, размышляет …» (все это кажется действиями или движениями, и даже в современном языке имеются вербальные штампы о «движениях души» – М. Р.). Но Аристотель далее добавляет: «Между тем сказать, что душа гневается – это то же [самое], что сказать – душа ткет или строит дом». То есть, когда говорят, что человек совершает какие-то душевные усилия или движения – это неверно; само движение по Аристотелю не находится в душе, «оно то доходит до нее, то исходит от нее; [также] как восприятие от каких-то вещей доходит до нее, а воспоминание – от души к движениям или их остаткам в органах чувств». Еще несколько цитат со связками и комментариями. Ум человека, по представлению Аристотеля, является сущностью, которая появляется «внутри» [тела], а «старение происходит не оттого, что душа претерпела какое-то изменение, а оттого что претерпело изменение тело», в котором она находится; способность к мышлению с возрастом слабеет, но лишь тогда, «… когда внутри разрушается нечто другое, само же мышление ничему не подвержено. Размышления, любовь или отвращение – это состояния не ума, а того существа, которое им обладает … Вот почему когда это существо повреждается, оно не помнит и не любит: ведь память и любовь относились не к уму, а к связи [души и тела], которая исчезла».

Еще раз обратим внимание на представления Аристотеля о «связях души и тела», идеального и материального, а также тезис о том, что «подобное познается подобным». И добавим, помня о Канте и трансцендентном, что философский дуализм, то есть признание равноправия идеального и материального, никогда не был опровергнут, он был просто «отброшен».

Параллельно с этим представлениями философов существовали и развивались материалистические гипотезы, которым мы обязаны вначале исключительно врачам.

Великие врачи

Уже у Гиппократа (460–377 гг. до н. э.), который жил раньше упомянутых выше философов, вместилищем психических функций однозначно становится головной мозг. Эта идея не принадлежала Гиппократу – впервые она была сформулирована до него Алкмеоном Кротонским, который, отталкиваясь от своей хирургической практики, пришел к выводу, что мозг – есть орган души.

Гален (130–200 гг.), который вначале получил философское образование, а затем медицинское, подходит к этому вопросу более осторожно. Приведем одну из его цитат: «Мы доказали в нашей работе «О догматах Гиппократа и Платона», что Головной мозг есть начало всех нервов (курсив наш – М. Р.), всякого ощущения и произвольного движения … Многие называют его головным мозгом, подобно тому, как говорят спинной мозг; другие, не называя его головным мозгом, называют его просто мозгом. Но и согласно последним, это – смысл слова, а не его название, которое характеризует эту часть; таким образом, то, что высказано нами с самого начала, остается непреложным, а именно, что головной мозг не имеет подобного глазам, ушам, языку, легкому и почти всем другим частям специального названия, определяющего его сущность. О перечисленных выше частях можно сказать, что орган зрения называется глазом, орган слуха – ухом, то же – и по отношению к каждой из других частей. Но мы не можем сказать, как называется орган, являющийся началом ощущения и движения». Сравним это высказывание с уже приведенной ранее выдержкой из Аристотеля, в которой он утверждает, что движение не находится в душе, «оно то доходит до нее, то исходит от нее; [также] как восприятие от каких-то вещей доходит до нее, а воспоминание – от души к движениям или их остаткам в органах чувств», и тогда фразу Галена «головной мозг есть начало всех нервов» следовало бы читать, как – только нервов (то есть – проводящих путей, координирующим центром которых он является). Гален не нашел названия некоему особому органу, где начинается движение, но нам, как представляется, удалось (с учетом современного уровня знания) сформулировать гипотезу о нем, о чем будет сказано в конце.

Из чего исходили врачи – и древности, и современности? Из их анатомического и хирургического опыта: повреждение мозга (физическое или химическое) приводило к тем или иным нарушениям функций. Но доказательность этих наблюдений достаточно шаткая. Несколько упрощенное доказательство, примерно такого рода, как если бы телемастер, демонстрируя повреждение звукового блока или развертки изображения, убеждал нас, что все программы генерируются внутри телевизора.

В дополнение к уже сказанному, необходимо еще раз пояснить: то, что нами так много внимания уделяется представлениям выдающихся мыслителей о душе, имеет веское моральное основание. Еще совсем недавно при изложении их философского наследия все это опускалось, как не представляющее интереса или ошибочное, в итоге эти гении, не упоминать которых было невозможно, чаще всего подавались, чуть ли не как первые материалисты, что, конечно же, обедняло наши представления о познании душевной жизни и поисках истины.

Заключение

Мы могли бы обратиться еще к работам философа Августина Блаженного (354–430 гг.) и его сочинениям «О бессмертии души» и «О количестве души»; к выдающемуся врачу Парацельсу (1493–1541 гг.), которого считают основоположником современной гомеопатии и фармакологии («Все – яд, все – лекарство; то и другое определяет доза»), одновременно отдавая дань его представлениям о человеке как существе, принадлежащему Вселенной и лишь отражающему ее в своем микрокосме; к сомневающемуся во всем математику, философу и физиологу Рене Декарту (1596–1650 гг.), предложившего «лучший путь познания природы души и ее отличия от тела» и, как он считал доказавшему существование Бога. Декарту мы также обязаны учением о рефлексе и модели организма, как «машины», что нашло свое развитие в работах И. М. Сеченова и И. П. Павлова, но уже не только в отношении организма, а применительно к высшей нервной деятельности, которая каким-то непонятным образом со временем начала почти идентифицироваться с психикой. Нам, возможно, следовало бы обратиться также к Францу Антону Месмеру (1734–1815 гг.) и его «животному магнетизму», последователи которого до сих пор успешно рекламируют и продают магниты от всевозможных болезней. Нам, конечно, не следовало бы обходить вниманием Вильгельма Гегеля (1770–1831 гг.) и его «Феноменологию духа», главной темой в которой была идея Абсолютного духа. Стоило бы остановиться и на его идее диалектики науки, которая, по мнению Гегеля, проходит три стадии: тезис (античность), антитезис (средневековье) и синтез (двух первых) в новое время. Эта тема особенно интересна, так как «новое время» явно завершилось, и, может быть, как раз сейчас имеет смысл снова обратиться к исходному «тезису». В целом все изложенное и является такой попыткой.

Можно было бы упомянуть еще несколько десятков авторов, но вряд ли это существенно расширит наши представления об этих в чем-то разных, а в чем-то очень подобных и тем не менее не сравнимых взглядов выдающихся философов и врачей на одно и то же. Можно только констатировать, что идеи о душевной жизни и роли мозга неоднократно трансформировались за последние две тысячи лет. Более того, можно признать, чем дальше (точнее – чем ближе к современности), тем более явно становится то, что эти идеи излагаются все более туманно, расплывчато и неконкретно, удаляясь от основного вопроса, который просто растворяется в дискуссии. Обращаясь к античному знанию, не можем справиться с соблазном процитировать сравнительную оценку этого знания относительно современности, которую дает Гегель: «Античная добродетель имела свое определенное несомненное значение, ибо у нее была своя наполненная содержанием основа...». В отличие от этого современная добродетель (включающая и знание), Гегелем характеризуется как «пустота риторики, борющейся с общим ходом вещей... путем нового нагромождения фраз». «В ничтожестве этой риторики, хотя и бессознательно, убедилась, по-видимому, образованность нашего времени, так как все нагромождения этих фраз и манера чваниться этим потеряли всякий интерес, и это выражается в том, что они наводят только скуку».

На протяжении трех последних столетий, в процессе борьбы не столько с религиозными представлениями, сколько с властью церкви, постепенно заменив ее новой властью и своеобразной светской теологией в форме «научного материализма» (вызывающего сомнение, как и любая «истина в последней инстанции»), мы почти утратили высокие представления о душевной жизни человека, сведя ее к неким мозговым механизмам.

Это прозвучит не слишком убедительно, но хотелось бы выразить уверенность, что со временем эта особая роль мозга будет пересмотрена, и в новой системе представлений ему будет отведена более скромная, но не менее значимая роль связующего звена между идеальным и реальным или, выражаясь современным языком, – биологического интерфейса2. И мы надеемся, что эта идея будет стимулировать качественно новые научные подходы как в психиатрии, так и в психотерапии.

Почти уверены, что кто-то из коллег обвинит нас в богоискательстве, кто-то в уходе в мистику или в чем-то еще. Ни то, ни другое нам не близко. Критика, безусловно, должна быть, но было бы еще лучше, если бы появилось убедительное экспериментальное подтверждение той или иной точки зрения. А пока этого нет, у нас остается право сомневаться в не безупречности современных попыток однозначного определения – что же есть истина?