ПРОБЛЕМЫ ЛИЧНОСТИ И ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — НА СТЫКЕ ПСИХОЛОГИИ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

М. С. ГУСЕЛЬЦЕВА

МОСКВА

Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М.: РОССПЭН, 2005. 424 с.

Отечественная наука издавна славилась учеными-универсалами, самим складом личности предрасположенными к междисциплинарному подходу. Достаточно вспомнить имена В. И. Вернадского, П. А. Флоренского, А. А. Ухтомского, работавших на стыке наук и свободно ориентировавшихся в различных областях знания. Труды этих ученых нашли свой отклик и в психологии. С другой стороны, уже в последней четверти ХХ в. собеседниками психологической науки стали гуманитарии — М. М. Бахтин А. Я. Гуревич, В. В. Иванов, Ю. М. Лотман, В. Н. Топоров. Проблематика гуманитарных исследований вызывает в современной психологии все больший интерес. Именно поэтому нельзя обойти вниманием недавно вышедшую книгу А. Я. Гуревича, посвященную исследованию личности человека средневековой культуры.

Психология преимущественно имеет дело с современным человеком. Но когда психологическая наука обращается к изучению человека минувших эпох, для нее нет иного пути, как пользоваться материалами, наработанными профессиональными историками, этнографами, антропологами. Идея о том, что работы историков и этнографов, а также дневники путешественников и миссионеров являются источниками культурно-исторической психологии, не нова: наиболее четко в отечественной традиции ее сформулировал

161

К. Д. Кавелин, а Л. Леви-Брюль осуществил на практике (его классические труды написаны на основе этнографических источников).

Одним из авторитетных современных исследователей средневековой личности является А. Я. Гуревич. Знакомство с его новой книгой позволяет психологу не только понять, в чем заключается специфика личности средневекового человека, но и осмыслить методологические трудности исследований психологии человека минувших эпох. «“Отловить” индивида в прошлом оказывается в высшей степени трудной задачей. Даже в тех случаях, когда перед нами выдающаяся личность — монарх, законодатель, мыслитель, поэт или писатель, видный служитель церкви, — в текстах, исследуемых медиевистом, характеристика этого лица облечена обычно в риторические формы и клише... Эта приверженность стереотипу препятствует выявлению индивидуальности» (с. 19).

В своей книге А. Я. Гуревич стремится развенчать мифологему о рождении индивидуальности личности в эпоху Возрождения. Мнение, что индивидуальность является относительно поздним продуктом европейской истории, берет начало в работах Ж. Мишле и Я. Буркхардта и по сей день довольно распространено. Так, «Л. М. Баткин склонен считать, что индивидуальность и личность присутствуют лишь в те эпохи,

05.10.2012


160

2


Которым известны эти идеи и понятия. Он акцентирует новоевропейское происхождение личности» (с. 382). Однако, если индивидуальность не выступала предметом рефлексии в культуре, это не означает что до эпохи Возрождения она отсутствовала. В подобных рассуждениях А. Я. Гуревич усматривает методологические установки Эволюционизма, связанного с представлением о поступательном и прогрессивном движении истории, о стадиях культурного развития, идущих от простого к сложному, от низшего к высшему. Он утверждает, что подобная методология, несмотря на живучесть (ее до сих пор разделяют многие отечественные ученые), обнаружила свою несостоятельность уже в ХХ в. Философским источником эволюционистской методологии являлись идеи Просвещения и марксизма.

В книге «История историка» А. Я. Гуревич обращает внимание на методологический поворот в отечественной гуманитарной науке 60-х гг. ХХ в. Несмотря на то, что некоторые гуманитарии (и среди них М. Я. Гефтер) занимались попытками «нового прочтения» К. Маркса, его историософия, правдоподобно выглядевшая в середине ХIХ в., уже не могла восприниматься всерьез в начале ХХ в. Искусственно законсервированная в нашей стране, в мировой гуманитарной науке марксистская философия истории (учение о формациях, теория базиса и надстройки и т. п.) оказалась вытесненной Неокантианской методологией. «...Уже в первой трети ХХ столетия в западной исторической мысли были выдвинуты совершенно другие методологические принципы исторического исследования. Происходило формирование и утверждение идей неокантианской эпистемологии». «В трудах Виндельбанда, Риккерта и в особенности М. Вебера было показано, что постигнуть непосредственно так называемую объективную реальность нам не дано, не только потому, что она уже прошла и ее нет, но и потому, что ее следы в источниках закамуфлированы; источники эти непрозрачны, нуждаются в расшифровке, а расшифровка их, проникновение через источники в то, что происходило

В прошлом, возможны только в том случае, если мы займемся анализом понятийного

1 Аппарата, познавательных средств...» .

В чем преимущество неокантианской методологии по сравнению с марксистской? В

Марксизме «понятийная схема дана априорно», раньше, чем исследован материал; ее

Можно лишь «модифицировать, уточнять, обогащать...». В неокантианстве исследователь

Начинает с идеализации, «идеальной модели», «идеального типа», который впоследствии

Не только уточняется, но и может быть кардинально видоизменен под давлением

Конкретного историко-культурного материала. «Согласно марксистской схеме, надо

Элиминировать те факты, которые ей мешают, отвлечься от них, просто считать, что это

Нетипично, не так важно...» В неокантианской методологии идеальный тип — это не

Схема, которой следует подчинить конкретный материал, а «инструмент, при помощи

2 Которого я его собираю, изучаю, систематизирую и обобщаю» . Неокантианская

Методология особенно настойчиво подчеркивает инструментальную роль историко-культурных понятий. Более того, А. Я. Гуревич утверждает, что история сделалась по отношению к естественным наукам самостоятельной областью знания только тогда, когда неокантианцы преодолели позитивистскую методологию, своим универсализмом препятствующую осмысливанию конкретного уникального материала, и выработали специфические методы гуманитарных наук.

В середине ХХ в. историческая наука переживала свой методологический кризис, и способом его разрешения стал выход из дисциплинарных границ и обращение историков к опыту других гуманитарных наук, таких как археология, этнология, антропология. Междисциплинарный подход здесь стал средством выхода из методологического

05.10.2012


160

162

Кризиса. С другой стороны, прорывом в развитии гуманитарного знания в 60-е гг. ХХ в. выступила семиотика, сосредоточившая внимание на различии планов выражения и планов содержания при анализе текстов.

А. Я. Гуревич в отечественной науке оказался последовательным воплотителем неокантианской методологии. Он рассматривал неокантианство как антитезу позитивизму (включая марксизм). Более того, А. Я. Гуревич обнаружил принципиальное сходство в методологии неокантианства и методологии французской исторической школы «Анналы», ведущей начало от Э. Дюркгейма. Суть новой методологии выразилась в переходе от анализа универсальных законов — к уникальным событиям, от «объективизма» — к «культурной аналитике», от позитивизма — к герменевтике. «Культуры и цивилизации не выстроены во времени по единому ранжиру, ибо каждая из них самоценна и являет исторически конкретное состояние индивида и общества. О каждой культуре надлежит судить, исходя из внутренне свойственных ей условий и “параметров”» (с. 21).

Последовательное применение неокантианской методологии привело А. Я. Гуревича к убеждению, что не существует личности как универсальной категории, а наполнение понятия личности меняется от эпохи к эпохе. Так, средневековая личность — иная, нежели новоевропейская, но даже в одной средневековой эпохе структуры личности горожанина, крестьянина и рыцаря различны. Во всяком обществе в определенную эпоху существует не «базисный» тип личности, а «разброс» типов, обусловленный как социальной структурой и степенью усвоения культурных ценностей, так и врожденными особенностями индивидов.

В средневековой культуре А. Я. Гуревич выделяет несколько типов личности — это монахи, рыцари, горожане и крестьяне. Все они отличаются психологическими особенностями. Так, если монахи были склонны к рефлексии и интроспекции, то рыцари стремились самоутвердиться во внешнем мире и обрести социальное признание посредством подвигов и доблестей. «...Рыцарь и купец формировались как весьма различные и во многом даже противоположные психологические типы, с несхожим менталитетом и собственными картинами мира» (с. 153). Более того, если рыцарь был включен в Вертикальные — иерархические, сеньориально-вассальные отношения, то бюргер жил в сложной и многоликой сети горизонтальных социальные связей. В основе же личности крестьянина лежала земельная собственность. «Подобно тому, как индивидуальность рыцаря теснейшим образом слита с его мечом, кольчугой и боевым конем, подобно тому, как ремесленник соединен со своей мастерской, орудиями труда и производимыми им изделиями, а купец — с его делом и вложенным в него капиталом, точно так же и... в еще большей мере личность крестьянина можно представить себе только в обладании участком, им возделываемым. Лишенный земельного владения крестьянин — уже не крестьянин, и такое отчуждение неизбежно влечет за собой глубокие изменения в его психике и картине мира» (с. 175).

С другой стороны, личность скандинавских народов существенно отличается от европейской личности. «Индивид в обществе языческой Северной Европы отнюдь не поглощался коллективом — он располагал довольно широкими возможностями для своего обнаружения и самоутверждения» (с. 43). «Напряженная борьба за отстаивание собственного Я — сюжет саги и скальдической поэзии» (с. 135). Личное достоинство являлось одной из основных ценностей культуры древних скандинавов. «Если в других странах того времени честь и достоинство индивида, как правило, проистекали из

05.10.2012


160

Системы иерархизированных статусов, если его социальное положение определялось волей вышестоящего господина, то в свободной Исландии преобладали не вертикальные связи соподчинения, а связи горизонтальные, и личность черпала свое достоинство из отношений с себя подобными» (с. 389). А. Я. Гуревич подчеркивает, что сосредоточение исследований на античном (средиземноморском) наследии и пренебрежение уникальным вариантом развития германо-скандинавской культуры обедняет наше представление о личности. Так, северная ментальность была более восприимчивой к индивидуалистическим ценностям.

С другой стороны, изучение «архаического индивидуализма» доказывает, что представление о «рождении» личности как последовательном эволюционном процессе — не более чем мифологема.

Гуманитарии, придерживающие эволюционистского подхода, проецируют современное представление о личности на исторический материал, и «человеческой личности с иной структурой... не знают и не признают» (с. 21). «Но нет никаких оправданий для того, чтобы видеть в новоевропейской личности единственно возможную ипостась человеческой индивидуальности и полагать, будто в предшествовавшие эпохи и в других культурных формациях индивид представлял собой не более чем стадное существо, без остатка растворенное в группе или сословии» (с. 21). Этнологи показали, что даже в первобытном обществе одни индивиды нацелены на выживание, тогда как другие предаются эстетической деятельности (сочиняют песни, легенды). В любом традиционном обществе есть «вожаки и

163

Шаманы, фантазеры и практики», есть покорно следующее рутине большинство и лица, склонные быть нарушителями норм и инициаторами нововведений. «Эти процессы — осознания человеком своего достоинства (самоутверждение личности) и осознания им собственной внутренней обособленности, индивидуальности — разные, но они неразрывно связаны, и на определенной стадии европейской истории первый переходит во второй» (с. 42).

Еретик, согласно А. Я. Гуревичу, — это личность, осуществившая сознательный выбор. Если «ортодоксальными католиками рождались», то «еретиками становились». «Впадение в ересь — предельный и вместе с тем типичный случай личного своеволия. ...Переход из католицизма в ересь был актом, в котором выражалась воля к глубокому изменению самого существа, внутренней структуры личности» (с. 177). А. Я. Гуревич сожалеет, что зачастую историки изучают средневековые ереси с внешней стороны, не вникая во внутренний мир еретика, не исследуя развитие его личности через духовные кризисы.

А. Я. Гуревич приходит к выводу, что в историко-культурном контексте некорректно говорить о личности вообще, но лишь о конкретном типе личности, связанном с определенной эпохой (средневековая, ренессансная, новоевропейская личность). Он оспаривает и распространенную точку зрения, что первобытный человек лишен индивидуальности и его сознание — это родовое сознание. «...У историков нет оснований выстраивать непрерывный эволюционный ряд — картину поступательного развития личности» (с. 23). В своей книге А. Я. Гуревич развенчивает и еще один миф — о том, что средневековые художники были пленниками традиции. «Идея анонимности средневекового искусства представляет собой некую мифологему, выработанную в эпоху Ренессанса и надолго укоренившуюся в искусствознании» (с. 182). Однако в Средние века

05.10.2012


160

Были разные пути самовыражения художника, и уже в VIII в. встречались авторские подписи и автопортреты. Ведь символизм — это только одна грань средневекового искусства; наряду с ним существовали тенденции к индивидуализации и реализму. «Существенным признаком индивидуальности художника может служить его профессиональное самосознание» (с. 192).

Есть в книге глава, посвященная периодизации психического развития в Средние века, и глава, посвященная отношению человека к смерти. На протяжении всей книги А. Я. Гуревич показывает, что в средневековой личности типическое сочетается с индивидуальным и неповторимым. А на основании проповеди немецкого францисканца XIII в. Бертольда Регенбургского «О пяти талантах», обращавшегося к пастве на языке доступных ей образов и понятий, А. Я. Гуревич реконструирует концепцию средневековой личности. Проповедь Бертольда — это рассуждение об ответственности человека перед Богом за себя и за свои поступки. Пять талантов предоставлены Богом человеку в его собственное распоряжение — это его «персона», «служба», личное время, «земное имущество» и «ближний». Пять органов чувств и пять пальцев на руке суть напоминание о дарах. За эти дары человек дает ответ на Страшном Суде. Концепция средневековой личности включает все пять даров. Бог даровал человеку личность, обладающую свободной волей, определил социальную функцию (должность, служение, призвание, предназначение), предоставил время жизни, имущество и отношения с другими людьми. Личность В понимании Бертольда представляет собой единство души и тела. Персона Же есть «Социально определенная Личность» (с. 323). От того, принадлежит ли личность к рыцарскому сословию, духовенству, крестьянству, купечеству и т. п., зависят душевные качества человека, ибо структура личности в каждом сословии различна. «Персона» в Средние века являлась богословским термином. И если индивид становился персоной, то это означало его приближение к Творцу; понятие же личности характеризовало его как члена общества.

В трактовке А. Я. Гуревича личность человека представляет собой «ядро, вокруг которого формируется все его виденье мира...» (с. 25). Личность проявляется и исследуется в ее взаимодействии с окружающим миром. Структура личности постигается посредством реконструкции культуры той социальной общности, к которой личность принадлежит. Но если личность формируется в социуме, то индивидуальность развивается, осознавая свою обособленность от коллектива. «Индивидуация есть неотъемлемая сторона социализации индивида» (с. 24). «Личности, с которыми нам довелось познакомиться, — пишет А. Я. Гуревич, подводя итоги исследованию средневековой культуры, — все разные, несмотря на общность знаково-понятийной системы» (с. 371). И даже в архаическом обществе есть люди действия и мыслители.

Заметим, что многие из тех вопросов, что обсуждаются историками культуры, имеют непосредственно отношение к психологической проблематике. Для современной науки в целом характерно сетевое переплетение исследований. Знакомство с работами отечественных гуманитариев, на мой взгляд, полезно для психологов, потому что позволяет искать пути преодоления перманентного медологического кризиса в психологии, не только обращаясь к историческому опыту смежных наук, но и осваивая междисциплинарный дискурс, который становится приметой постнеклассической науки.

1 Гуревич А. Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004. С. 109.

2 Там же. С. 110.

05.10.2012


160

1


160

К ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ ВОЛН ОБУЧЕНИЯ

В. М. ЛИВШИЦ

Приводятся данные изучения колебательного процесса при самообучении человека на лабиринтах с переменной структурой, а также высказанный А. Н. Колмогоровым гносеологический взгляд на мышление и творчество и высказывается предположение о его применимости не только в психологии, но и естествознании.

Ключевые слова: волны обучения, инвариантность, лабиринт, гносеологический принцип.

При экспериментальной проверке способности человека к самообучению и выбору оптимальных алгоритмов, точно дозированных по количеству информации и сложности, была использована установка, блок-схема которой показана на рис. 1.

ПРОБЛЕМЫ ЛИЧНОСТИ И ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — НА СТЫКЕ ПСИХОЛОГИИ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

Вход автомата (блок 1) представляет собой клавиатуру из двоичных входов Х, с помощью которой испытуемый воздействует на автомат. Из первого блока сигнал поступает в коммутатор (блоки 2), где зафиксированы внутренние состояния автомата. Переключение внутренних состояний осуществляется селектором (блок 3), который управляется или испытуемым через входы, или экспериментатором (блок 7). Далее сигнал поступает в перекодирующее устройство (блок 4), где двоичные числа преобразовываются в десятичные. Затем он попадает на коммутатор 5, аналогичный блокам 2, и отображается на экране дисплея в виде десятичных цифр (выходы автомата Y). Приведенная модель обладала огромным разнообразием, которое было равно 5! на входе и 32! на выходе. Такого количества вариантов нельзя реализовать ни в одной учебной задаче.

У автомата было шесть входов Х, из которых входы 1–5 позволяли вводить двоичные цифры, а шестой вход — изменять отображение двоичных цифр на десятичные и тем самым изменять структуру лабиринта.

Если испытуемый обучался алгоритму на автомате без памяти, то это порождало линейную кривую сенсомоторного обучения. При двух отображениях (включено два блока 2) иногда возникал волновой процесс обучения. На рис. 2 показаны результаты

05.10.2012



160

ПРОБЛЕМЫ ЛИЧНОСТИ И ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — НА СТЫКЕ ПСИХОЛОГИИ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

С памятью. У второго испытуемого волны обучения наиболее заметны. Естественное объяснение появления волн — переучивание вследствие того, что испытуемый сам спонтанно переключал внутренние состояния автомата через один из входов. По существу наша установка воспроизводила лабиринт: при использовании автомата без памяти он был постоянной структуры, а с памятью — переменной. Именно последнее и позволяло воспроизвести колебательный режим самообучения.

Сама методика эксперимента была такой. Испытуемый получал инструкцию: «На панели прибора находится 32 лампочки и шесть переключателей, с помощью которых вы должны научиться безошибочно зажигать лампочки в порядке возрастания номеров от 0 до 31. Одновременно можно использовать только один переключатель. Порядок работы с переключателями и темп вы устанавливаете сами. При включении очередной целевой лампочки нужно назвать ее номер. О всех промежуточных включениях говорить не нужно».

После уяснения цели опыта испытуемый тренировался несколько минут для получения навыка работы с переключателями, затем начинался эксперимент. Никаких подкреплений со стороны экспериментатора не давалось. Весь ход опыта фиксировался на многоканальном самописце. Между отдельными опытами испытуемым иногда задавались вопросы с целью получения информации по уровню осознания процесса самообучения.

Интересно отметить, что ни один из трех испытуемых не смог выбрать оптимальный алгоритм решения задачи. Это полностью подтвердило гносеологический принцип А. Н. Колмогорова, который он изложил в письме к автору этой статьи: «Можно думать, что сопровождающее восприятие художественного произведения (и хорошего математического доказательства) ощущение красоты, законченности основано на том, что вблизи предложенного автором решения нет лучшего. Достаточно интеллигентный слушатель музыки или читатель литературного произведения путем неосознанных проб ощущает это непосредственно — видит, что каждая нота, каждое слово “на своем месте” и не может быть заменено другим. Но отсутствие лучших решений, построенных совсем иначе, таких других лучших решений, которые не могут быть получены из

05.10.2012


160

Предложенного путем постепенных мелких улучшений, лежит за пределами того, что может уловить самая изощренная наша “интуиция”.

Поэтому в качестве универсального принципа, руководящего работой мышления и творчества, остается лишь тенденция к поискам возможно более простых решений» (письмо А. Н. Колмогорова от 27 августа

162

1963 г.). Интересно отметить, что гносеологический принцип А. Н. Колмогорова оказался аналогичным принципу управления нелинейными системами (путем незначительных малых возмущений). Как утверждает А. С. Дмитриев [2], составные части таких систем никогда не достигают равновесия, а вместо этого системы эволюционируют от одного метастабильного состояния к другому. Подобное явление обнаружено и при обучении нейронных сетей [1]. Складывается впечатление, что в природе действует гносеологический принцип эволюции систем, который гений А. Н. Колмогорова предвосхитил удивительно точно. Отметим, кстати, что распространение гносеологических принципов гуманитарных наук на естественные — вполне современная тенденция, которую достаточно подробно изложил Ю. М. Плюсин [5].

Эксперименты также позволили измерить и скорость самообучения человека, которая находится в диапазоне 19–220 бит в час. Это очень маленькая величина по сравнению с пропускной способностью различных анализаторов. Такой широкий диапазон скоростей самообучения вызван факторами сложности задач [4]. В лабиринтах с переменной структурой основной помехой, которая препятствует выбору оптимального алгоритма, оказалось явление инвариантности (в некоторых случаях при воздействии на вход «черного ящика» значения на выходе не меняются, хотя при этом происходит изменение структуры лабиринта). По-видимому, человек находится во власти «функционального мышления», а инвариантность в таком случае блокирует исследовательскую деятельность.

На первый взгляд, маленькая скорость самообучения является недостатком мозга, однако природа не так уж недальновидна. При высоких скоростях эволюции какого-нибудь вида (самообучение можно считать родственным процессу адаптации к новой среде) можно нанести непоправимый вред другому виду: например, быстрая мутация вируса птичьего гриппа весьма опасна для человечества.

Устарел ли подход к исследованию поведения человека в нормированных по сложности и количеству информации средах в лабиринтах с переменной структурой? На наш взгляд, не совсем. Возможно, метод лабиринтов с переменной структурой в современном оформлении заинтересует исследователей в области педагогической психологии.

1. Ашкинази Л. Второе пришествие бионики // Химия и жизнь. 2005. № 2. С. 22–24.

2. Дмитриев А. С. Детерминированный хаос и информационные технологии // Компьютерра.

1998. № 47. С. 44–46.

3. Лившиц В. М. К вопросу об оптимальности форм мышления // Уч. записки Тартуского гос. ун-

Та. Тр. по философии. Т. 8. 1965. С. 55–64.

3. Лившиц В. М. Экспериментальное исследование самообучения человека на модели
дискретного конечного автомата: Канд. дис. Л., 1967.

4. Лившиц В. М. Скорость переработки информации и факторы сложности среды // Уч. записки

Тартуского гос. ун-та. Тр. по психологии. Т. 4. 1976. С. 139–164.

5. Плюсин Ю. М. Проблемы биосоциальной эволюции. Новосибирск: Наука, 1990.

05.10.2012


05.10.2012

Поступила в редакцию 15.IV 2005 г.

4


163

163 КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

ПСИХОЛОГИЯ КАК НАУКА О СОЗНАНИИ

М. А. СТЕПАНОВА

МОСКВА

Петренко В. Ф. Основы психосемантики. 2-е изд., доп. СПб.: Питер, 2005. 480 с. (Сер. «Мастера психологии».)

В последнее время в связи с активным проникновением психологии в социальную практику произошло значительное увеличение числа прикладных исследований. Это явление — само по себе позитивное — оборотной стороной имеет отвлечение внимания психологов от фундаментальных научных проблем, а от успешности их решения в немалой степени зависит выбор оснований дальнейшей, в том числе и практической, работы. Именно поэтому издания, представляющие собой обобщение накопленных в науке экспериментальных и теоретических данных по основным психологическим проблемам, являются актуальными как для академической, так и для практической психологии.

Проблема психологии сознания — одна из таких научных проблем. О ней А. Н. Леонтьев писал в 1947 г.: «Проблема сознания стоит в психологии как особая проблема,

Не сводимая ни к общим философским положениям о сознании, ни к сумме проблем о

1 Частных психических процессах» . Спустя почти 60 лет В. Ф. Петренко в книге,

Начинающейся словами «Памяти А. Н. Леонтьева посвящается» (что недвусмысленно

Указывает на верность традициям леонтьевской школы), относит категорию «сознание» к

Ключевым. Автор ставит задачу «эксплицировать те Методологические Посылки,

Которые... лежат в основании Психосемантичнского Подхода к исследованию обыденного

Сознания как Предмета психологической науки» (курсив наш. — М. С.) (С. 7).

По мнению автора, монография представляет интерес как для профессиональных психологов, так и для философов, физиологов, социологов, специалистов в области массовых коммуникаций, этнографии и т. д. С этим нельзя не согласиться, имея в виду содержание книги. Однако следует учитывать, что она написана строгим научным языком и потому рассчитана на читателя, подготовленного к серьезному психологическому чтению.

«Питерское» издание — второе, первое увидело свет в 1997 г. в качестве учебного пособия к читаемому В. Ф. Петренко спецкурсу «Экспериментальная психосемантика». Во втором издании развиваемый автором психосемантический подход представлен новыми результатами экспериментальных исследований, на основании которых сделаны важные в теоретическом и практическом основании выводы.

Книга состоит из введения, 12 глав и заключения.

В первой главе автор определяет психологическое, в отличие от иного, например философского или социологического, содержание понятия Сознание. Теоретическим основанием выступают культурно-историческая психология Л. С. Выготского, и в частности его представления о значении как единице анализа, связующем звене общения и обобщения, и учение А. Н. Леонтьева о сознании. По мнению В. Ф. Петренко,

05.10.2012


163

Психология исследует сознание в процессе жизнедеятельности субъекта и Экспериментальная психосемантика Выступает «областью психологической науки, изучающей генезис, строение и функционирование индивидуальной системы значений, опосредующей процессы восприятия, мышления, памяти и т. д.» (С. 36).

Вторая глава «Проблема значения. Психосемантика сознания» является теоретической по своему содержанию и представляет тот золотой фонд психологической науки, который позволяет «открывать новые горизонты в исследовании проблемы значения» (С. 37). Самостоятельный интерес представляет параграф «Методы анализа значения».

164

Согласно развиваемому автором деятельностному подходу, значение трактуется как процесс, «где сами значения... строятся в контексте той деятельности, в которой они актуализированы» (С. 58). Исследовать значения непосредственно в речемыслительной деятельности конкретного субъекта («в режиме употребления») позволяют психолингвистические методы. Автор подытоживает: такими искусственно построенными деятельностями, моделирующими какие-либо реальные формы речемыслительной деятельности и потому позволяющими выявить различные аспекты функционирования значения, выступают методики экспериментальной психосемантики. К ним относятся метод субъективного шкалирования, ассоциативный эксперимент, метод семантического дифференциала (СД), методика личностных конструктов Дж. Келли и др.

Третья глава «Исследование вербальной семантики методом семантического дифференциала» знакомит читателя с предложенным в 1955 г. группой американских психологов во главе с Ч. Осгудом методом изучения восприятия и поведения человека, анализа социальных установок и личностных смыслов. Этот метод основан на применении факторного анализа к изучению значений. Собственные исследования В. Ф. Петренко были направлены на построение вербального СД на материале русской лексики и поиск новых факторов, отличных от классических. По мнению автора, можно говорить «об осгудовском пространстве как инварианте множества возможных семантических пространств» (С. 97).

В поисках ответа на вопрос о специфике структур обобщений разных форм репрезентации (вербальный план и символический, образный) автор провел экспериментальное исследование семантического пространства, задаваемого на основе простейших геометрических фигур и рисунков М. Чюрлениса. Полученные данные и вывод о различных доминирующих факторах в классическом вербальном СД и невербальном СД изложены в четвертой главе «Исследование структуры образной репрезентации методом невербального семантического дифференциала». В частности, показано, что предметность изображения, являясь одной из ведущих характеристик образного отражения, обладает огромной когнитивной силой. Исследование вклада «предметности» в семантическую организацию материала выступило самостоятельным направлением работы.

В пятой главе на материале рисунков-эмблем представлены результаты исследования визуальной семантики, которые свидетельствуют в пользу существования различных уровней в значении изобразительного сообщения. Кроме того, специально изучался вопрос: следует ли категоризация целого за категориальным восприятием признаков или последнее возникает вслед за гипотезой о целом. Автор утверждает, что «образуются своеобразные “ножницы” между тем, как субъект категоризует целостный образ, и тем,

05.10.2012


163

Как он осознает элементы образа» (С. 152). Этот конкретный вывод, подчеркивает автор, имеет принципиальное значение, так как опровергает возможный упрек методике СД в том, что она оценивает категорию, а не сам перцептивный материал.

Проблема взаимосвязи когнитивной и аффективной сфер получила отражение в шестой главе, где рассматривается влияние эмоций человека на структуру семантического поля (пространства) значений. По мнению автора, функция эмоций состоит, в частности, в изменении форм категоризации. При таком понимании «индивидуальное сознание, индивидуальная система значений не есть единичная неизменная самотождественная сущность, а представляют собой подвижную, пластичную функциональную систему, включающую вербальные и образные компоненты, воспроизводимую “заново” в зависимости от задачи, стоящей перед субъектом, от его цели, требующей той или иной глубины проникновения в содержание и осознания, от его эмоциональных состояний...» (С. 164–165). Исследование влияния аффективных процессов на когнитивные проводилось также на материале искусства («искусство как решение задачи на личностный смысл» — А. Н. Леонтьев) и восприятия цвета.

Реализация «Психосемантического подхода к исследованию мотивации» (седьмая глава) осуществлялась на примере экспериментального исследования категориальных структур индивидуального сознания, которые опосредствуют восприятие поступка. В. Ф. Петренко получены данные в пользу того, что психосемантические методы могут использоваться не только для изучения личности испытуемого, но и для реконструкции понимания им личности другого человека, что может найти применение в области психологии восприятия искусства и исследованиях межличностного восприятия.

В восьмой главе «Стереотипы обыденного сознания» речь идет о результатах семантического анализа стереотипов, связанных с образом профессии (обобщенный образ типичного профессионала), и этнических стереотипов (в области семейно-бытового поведения). Проведенные исследования наглядно демонстрируют возможности психосемантического подхода. В частности, автор совершенно справедливо замечает, что метод СД может содержать шкалы-дескрипторы, затрагивающие различные ценностные аспекты действительности — проблемы разоружения, национальные

165

Отношения, вопросы досуга, место образования и религии в обществе, отношение к тем или иным видам искусства и культуре.

Углублению арсенала методических средств психосемантики в области психологии личности служит использование языка фразеологизмов.

В девятой главе В. Ф. Петренко выделяет специфику психосемантического, в отличие от лингвистического, подхода к анализу фразеологизмов. Психосемантические методы анализа ориентированы на моделирование реальной речевой деятельности субъекта и на исследование значений «в режиме употребления». А основным методическим приемом выделения категориальных структур и формой их модельного представления является построение субъективных семантических пространств.

В десятой главе «Эффективность речевого коммуникативного воздействия» речь идет о трех формах изменения индивидуального сознания, которые в реальности существуют в единстве, но имеют различную степень выраженности. Это, во-первых, изменение отношения субъекта к объекту без изменения категориальной структуры индивидуального сознания субъекта (призывы, лозунги, реклама), во-вторых, формирование общего эмоционального настроя реципиента воздействия (лирика), в-05.10.2012


163

Третьих, введение в структуру сознания новых категорий (научные и литературные тексты). Представлены результаты исследований влияния печатного слова (газетной публицистики) на категориальную структуру индивидуального сознания читателей и на их ценностные установки, а также влияния личности коммуникатора (телеведущего) на эффективность воздействия. Показано, что не существует «идеального» образа телеведущего, а идеальным собеседником выступает яркая индивидуальность. Предпринятая автором попытка осмыслить проблему восприятия человека на телеэкране привела его к практическому выводу о необходимости превращения коммуникатора в личностно значимого собеседника как важного условия успешности телевизионного воздействия. Можно предположить, что сделанное заключение не ограничивается областью телевидения и даже всех СМИ, а затрагивает общие механизмы восприятия «публичного» человека.

Восприятие произведений искусства, считает В. Ф. Петренко, представляет собой «задачу на личностный смысл, на понимание смысла бытия... решение которой рефлексируется автором посредством... художественного текста и транслируется другим людям как продукт духовной работы по пониманию мироустройства...» (С. 321). С опорой на идеи М. М. Бахтина о полифоническом романе, примером которого выступают «Братья Карамазовы», автор заключает, что создатель художественного произведения с

Помощью образов персонажей трансформирует семантическое пространство читателя,

2 Зрителя и т. п. Одиннадцатая глава посвящена психосемантике искусства. На основе

Психосемантического анализа художественных конструктов кинофильма «Сибирский

Цирюльник» показано, что изменение картины мира зрителя осуществляется по линии

Художественных конструктов и проявляется в увеличении их субъективной значимости

Или даже в появлении новых конструктов сознания.

Обсуждение полученных данных выходит далеко за рамки психологии искусства и позволяет автору, вступившему во внутренний диалог с современным философом Г. С. Померанцем, утверждать: «Культура задает в своем своеобразии крайние точки маятнику нравственных колебаний, но, выбрав полюс духовности, человек, духовно трудясь, может поддерживать в себе человека, не скатываясь в пропасть. Некоторым это удается» (С. 343).

В последней, двенадцатой главе «Психосемантические исследования политического менталитета» автор обобщает полученные им данные в области политической психосемантики. Эти исследования включают изучение менталитета общества, позволяющее выявить отношение жителей России к реформам, психосемантический анализ политических установок, геополитических представлений граждан России, имиджа политических лидеров.

В современных условиях несомненный интерес представляет изучение представлений россиян о ценностных ориентациях мировых религий, которые являются частью задуманного автором кроссконфессионального исследования системы ценностей, имплицитно присущих распространенным в России религиям.

«Заключение» выполняет двойную функцию подведения итогов и планирования будущей работы. Автор рассматривает свой профессиональный путь как «последовательное движение к все более социально и духовно значимым областям общественного сознания» (С. 455). В настоящее время актуальной задачей для автора выступает не просто собирание эмпирии, а «Разработка исконно психологических проблем психологии сознания» (курсив наш. — М. С.) (С. 457). По прочтении книги становится очевидным, что именно эта работа ведется им уж е в течение не одного десятилетия. И, учитывая сложившееся в настоящее время положение внутри

05.10.2012


163

Психологии, издание фундаментального труда по психосемантике видится не только современным, но и своевременным. В последние 15 лет в связи с активным проникновением в психологическую теорию и практику

166

Психоаналитических тенденций и соответственно ростом интереса специалистов к

3 Явлениям бессознательной жизни человека наблюдается «профессиональное бегство» от

Проблемы сознания. Результатом этого выступает тенденция к вытеснению вершинной

Психологии и замене ее глубинной. В данном случае нелишне вспомнить слова Л. С.

Выготского: «Наша психология — вершинная психология (определяет не “глубины”, а

4 “вершины” личности)» . В этой связи проводимые В. Ф. Петренко исследования по

Проблеме психосемантики могут быть рассмотрены как возвращение отечественной

Психологической науке ее традиционной тематики.

1

Леонтьев А. Н. Психологические вопросы сознательности учения // Известия АПН

РСФСР. 1947. Вып. 7. С. 3–40.

2 Две последние главы не вошли в первое издание.

3 В рамках психосемантического подхода В. Ф. Петренко рассматривает бессознательное не

Как самостоятельную противостоящую сознанию реальность, а как нижележащие уровни

Сознания.

4 Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М.: Педагогика, 1982.

05.10.2012


164


164 НАШИ ЮБИЛЯРЫ