СУБЪЕКТ И/ИЛИ АВТОР (О КАТЕГОРИЯХ ГУМАНИТАРНОЙ ПСИХОЛОГИИ)

Л. И. ВОРОБЬЕВА

Предпринята попытка обоснования гуманитарной психологии с помощью понятия о духовных организмах, введенного М. К. Мамардашвили.

Научная психология принадлежит одному духовному организму, порождающей матрицей которого является субъект-объектная парадигма классического философского рационализма. Другой духовный организм связан с так называемыми сократическими моментами, смысловое ядро которых составляет требование к человеку познать самого себя. Приводится аргументация в защиту того, что познание человеком самого себя — это экзистенциальный акт, который связан с выбором. Экзистенциальность выбора заставляет отказаться от категории «субъект» и перейти к разработке категории «автор». В статье предложены десять тем, конкретизирующих смысл понятия «автор».

Ключевые слова: субъект, автор, гуманитарная психология, духовность.

Слово «гуманитарность» появилось в последнее десятилетие ушедшего века в статье Б. С.Братуся, где был поставлен вопрос о необходимости решительной переориентации психологии с идеалов естественных наук на идеалы гуманитарных наук [5]. Аргументация автора основывалась на констатации кризиса психологической науки, связанного с утратой ею своего предмета — того, который общегуманитарная традиция обозначает словами «душа», «духовность». Нет нужды говорить читателю, знакомому с историей, что констатация периодически возникающего или даже перманентно существующего общепсихологического кризиса регулярно повторяется. Однако не все психологи, описывая его обширную симптоматику, ставили психологии тот же диагноз, что и Б. С.Братусь, или, вернее, не все связывали общепсихологический кризис и проблему потери души так прямо и честно.

В 1993г. на страницах журнала «Вопросы философии» развернулась дискуссия о новых идеалах научности в психологии, в которой приняли участие не только психологи, но и философы и методологи науки [10]. Все участники обсуждения согласились с тем, что психологическая наука находится в кризисном состоянии, однако мнения о должном «лечении больной» разошлись. Большинство принимавших участие в дискуссии психологов настаивали на том, что естественнонаучный проект психологии не удался и необходима смена идеалов научности, реализация гуманитарной парадигмы. Но даже те, кто видел причину кризиса в неадекватности естественнонаучной парадигмы, сильно выхолостившей проблемное поле психологии, изъявшей из него все, чтó касается духовной природы человека, искали альтернативную стратегию развития психологии, не выходя за пределы науки. Проблема была переведена в методологическую плоскость: участники дискуссии пытались сформулировать отличительные особенности гуманитарной парадигмы, и чаще всего эти особенности совпадали с тем, что методологи и философы называют неклассической

150

05.10.2012

149

Или постнеклассической наукой. М. А.Розов, известный науковед, сказал по этому поводу следующее: «Меня удивляет желание обязательно противопоставить естественнонаучную парадигму и гуманитарную. <...> Все различия на самом деле между науками все больше стираются, взаимодействие становится все более и более явным, а мы упорно стоим на том, что естественнонаучная парадигма нам не годится.

Дело в том, что здесь вообще не определена суть естественнонаучной парадигмы. Я глубоко убежден, что мы мыслим в гуманитарных и естественных науках примерно одинаково. Мышление, если оно правильное, одинаково и в одних науках, и в других. Надо просто логично мыслить.

<...>

Физика в той же степени сводима к гуманитарным наукам, как и гуманитарные науки — к физике» [10; 37–38].

А. А.Пузырей согласен с тем, что «не просто аналогия, но очень глубокое и существенное сходство неклассических ситуаций в физике и в психологии налицо и бесспорно. Означает ли это, однако, что для психологии тем самым открывается возможность по образу и подобию физики удержать себя в рамках естествознания, в границах естественнонаучного метода? Даже если не обсуждать вопроса о том, насколько это удается самой физике, в чем многие современные физики и методологи науки крепко сомневаются, я рискнул бы настаивать на том, что неклассичность ситуаций исследования в целом ряде областей психологии гораздо более радикального толка и уже не оставляет никаких надежд на ассимиляцию этих ситуаций в рамках естествознания, во всяком случае естествознания традиционного типа» [10; 32].

Со времени той дискуссии прошло 10 лет, и мне кажется, что сегодня надо сделать еще более радикальный шаг. Если проблему гуманитарности не ограничивать методологической плоскостью, а рассмотреть ее антропологические и онтологические аспекты, то окажется, что философско-антропологическая инфраструктура науки (в том числе и постнеклассической) не позволяет многое из того, в чем состоят наши упования. И тогда «гуманитарность» будет означать выход за рамки даже гуманитарных наук и подключение к иной — вненаучной общегуманитарной традиции [7].

Наши упования связаны с тем, чтобы иметь возможности для реализации такого проекта психологии, который исходил бы из постулата духовной природы человека. М. Хайдеггер называет переживание, затрагивающее самые основы человеческого существования, «фундаментальным настроением» [12; 119], а М. К.Мамардашвили — «иномирной ностальгией», «гражданством неизвестной родины» [8; 42]. Очевидно, что научно-материалистической картине мира чужеродно подлинное содержание слова «духовность». Недалеко ушло то время, когда духовно богатый человек описывался как человек, много читающий, посещающий театры и концертные залы. Позволяет ли философско-антропологическая инфраструктура науки вывести категорию «духовность» из категории «Бог»? Можно ли отделить материалистическую онтологию, на которой зиждется научное мировоззрение и где Богу отказано в собственном онтологическом статусе, от научной методологии — это вопрос открытый, возможно, научное мировоззрение и методология науки достаточно автономны. Если так, то проект гуманитарной психологии как науки вполне возможен. Однако по моим представлениям, они так тесно связаны, что это вряд ли возможно: для той духовной реальности, о которой идет речь, неадекватна методология научной объективации, потому что она ее уничтожает как таковую.

Конечно, в рамках научной психологии можно исследовать психологию религии или психологию верующего человека как культурно-исторические феномены наравне с

05.10.2012

149

Другими гуманитарными науками — религиоведением или, например, социологией религии. В этом смысле вообще нет никакой проблемы гуманитарности в психологии: ее методы ничем не отличаются от методов других гуманитарных наук, и М. А.Розов совершенно прав, утверждая это. Однако удовлетворяет ли психолога подобная перспектива превращения духовности в предмет исследования? Психолога, занимающегося научно-исследовательской деятельностью, — вполне. В его власти устанавливать причинно-следственные связи, выводить законы, объяснять факты и двигаться все дальше и дальше в

151

Логике кумулятивно-прогрессистской модели накопления научных знаний о человеческой психике. Но зачем?

Каждый нормальный ученый скажет, что вопрос некорректен. С ним следует согласиться, поскольку предпосылкой науки является запрещение мыслить о конечной цели. «Вся цивилизация, Эта возможность человеческой жизни, зависит от разумного предусматривания средств обеспечения жизни. Но ведь эта жизнь — эта цивилизованная жизнь, — которую мы обязаны обеспечивать, не сводится к этим средствам, делающим ее возможной. По ту сторону рассчитанных средств мы ищем цель — или цели — этих средств», — пишет французский философ Ж. Батай [2; 271].

Сегодня, когда человечество напугано экологическими последствиями научно-технического прогресса, философы и методологи науки говорят о необходимости гуманитаризации науки, понимая это таким образом, что постнеклассическая наука должна подчиняться не только методологическим регулятивам, но и аксиологическим. В. С.Степин предлагает идею о человекоразмерном объекте, говоря о том, что среди объектов современной науки особое место занимают такие «природные комплексы, в которые включен в качестве компонента сам человек», и что при изучении «человекоразмерных объектов поиск истины... непосредственно затрагивает гуманистические ценности. С системами такого типа нельзя свободно экспериментировать. В процессе их исследования и практического освоения особую роль начинает играть знание запретов на некоторые стратегии взаимодействия...» [11; 631].

Получается, аксиологические аспекты постнеклассической науки ограничиваются ценностями выживания? Однако несмотря на всю их важность, они не заполняют всего смысложизненного пространства человека. Выживание — всего лишь средство для достижения иных целей, так как человек — существо, озабоченное смыслом своего существования. Следовательно, даже такой проект естествознания, каким является постнеклассическая наука, со всей его гуманистической направленностью, не может нас удовлетворить. Где же гуманитарной психологии искать себе место? Я полагаю, что в универсуме западноевропейской общегуманитарной традиции.

ДУХОВНЫЕ ОРГАНИЗМЫ

Прогрессистская модель развития располагает в упорядоченный временной ряд исторические образования, например, общественно-экономические формации, психологические школы, философские системы. Мы хорошо помним, что именно так представляли нам в наши студенческие годы историю психологии и историю философии. Эта модель имеет прямую связь с научной картиной мира и основана на представлении о физическом времени, на его непрерывности и однородности.

05.10.2012

149

Однако такое представление пасует перед фактом негомогенности исторического времени и его дискретности. Историческое время событийно, а это значит, что оно — не пустая форма для явлений, которые, подчиняясь физикальной причинности, вытекают одно из другого. Историческое время содержательно, т. е. имеет измерение смысла. Событие как мера исторического времени может быть осмыслено и так, и этак. И то, что казалось однородным, например история психологии как последовательный переход от одной научной парадигмы к следующей, может предстать как неоднородные множества разных психологий.

Именно такой взгляд на историю психологии сегодня кажется мне более продуктивным. Если мыслить историческое время гомогенным, то гуманитарная парадигма в психологии приходит на смену естественнонаучной. Возможен другой взгляд: гуманитарная психология вообще чужеродна науке, она растет из другого семени. Это не значит, однако, что такое познание иррационально. Это значит только то, что научному разуму не под силу справляться с проблемой собственно человеческого в человеке, а также то, что познание не сводится к объективирующему исследованию.

Итак, история имеет морфологию — формы, не сводимые одна к другой. «Никаким анализом мы не можем дойти до такой точки, где за ней стояло бы нечто, какой-либо предмет иной, чем она сама, — то, что обусловило бы ее и из чего мы могли бы ее вывести. Иными словами, такого рода образования представляют собой некоторые духовные организмы, которые даже в малейших своих частях до бесконечности

152

Продолжают быть упорядоченным духовным организмом, и даже малейшая часть их является организмом, а не механическим составом элементов, которые мертвы. То есть Малые части организма являются в свою очередь организмами, и мы не можем получить такую часть, которая им не являлась бы», — пишет М. К.Мамардашвили [9; 288]. Он выделяет некие «крупные единичности», сменяющие друг друга циклически в истории европейской культуры. Точку смены циклов он условно называет «сократическим моментом». «Вы знаете, был Сократ, после него возник корпус систематических философий — Платона, Аристотеля и так далее; сам Сократ ничего не написал, он спрашивал только о самом себе. Затем сократической точкой в Новое время является Декарт, вы знаете постулат его “Cogito ergo sum” (“Мыслю, следовательно, существую”); он же творец уже систематической философии и один из создателей науки Нового времени. Далее идет целый большой период до Гегеля включительно, потом вдруг снова цикл сократический, когда задается диалогический вопрос о себе, и этот вопрос задает Киркегор. Кстати, в XX веке также повторяется этот сократический момент и такой фигурой среди философов является Людвиг Витгенштейн...» [9; 319–320].

Сам М. К.Мамардашвили был для философии, по мнению многих, таким «сократическим моментом». Настоящая философская мысль вызывает резонанс в универсуме культуры, а не только в философии, поэтому он вдохнул новую жизнь в тот духовный организм, о котором идет речь, — тот, в котором сократический вопрос о самом себе является системообразующим началом.

Нам очень важна мысль об этих «крупных единичностях», духовных целостностях, располагающихся в истории не последовательно друг за другом, а периодически, т. е. дискретно. М. К.Мамардашвили использует метафору или образ некоего пульсирующего динамического целого, положим, сферы. Зафиксируем себя как наблюдателей. Мы живем на поверхности этой сферы и то, что мы можем наблюдать, — плоскостная развертка по

05.10.2012

149

Вектору времени. Мы не видим глубины и жизни в глубине. Глубина дана нам лишь в проекции на поверхность, и здесь мы видим непрерывное движение чего-то. И это — то, что требует сцепления смыслом.

Сделаем очень важное отвлечение по поводу метафоры. Метафора — инструмент вполне рациональный, хотя и не той рациональности, которую принято называть научной. Она может быть предметом научной рациональности — в такой гуманитарной науке, как филология, например, но не ее инструментом. А вот в гуманитарном мышлении она годится как инструмент. Тут важное отличие между гуманитарным мышлением и гуманитарными науками. Гуманитарное мышление — это иная форма рациональности. Если научное мышление — орган одного духовного организма, то гуманитарное — другого. Возможно, не стоит относиться к мифопоэтическому мышлению снисходительно, ведь это оно проторило пути для психологической практики, так как психотерапия, начиная с психоанализа (и даже значительно раньше, если вспомнить о ее древних магических и религиозных корнях), как и всякая психотехническая система, функционирует на основе мифа.

В европейской культуре живут оба духовных организма. На поверхности мы видим как бы маятниковое движение от одного полюса к другому, но в вертикальном времени культуры они сопряжены. Каждый организм продуцирует на поверхность не пустое тавтологическое тождество самому себе, а ряд своего, но содержательно иного. Образуются сложные напластования в универсуме европейской духовности. Кризис научно-технической цивилизации — это уплотнение, или сгущение, на одном полюсе культурного универсума, что привело систему в неравновесное состояние. Здесь — исторический вызов гуманитарному мышлению.

Существуют какие-то человеческие чувства и опыт, которые не поддаются науке. Ключевым словом для ухватывания таких вещей является слово «смысл». Это, например, смысл, который вносят в физикальный количественно измеряемый мир такие слова, как «миг» или «вечность». Они чужеродны ему, неинтеллигибельны. В то же время такие слова выражают вполне реальный человеческий опыт, они суть формы интеллигибельности такого опыта. Как

153

Психолог может рационально осмыслить такого рода опыт, который не поддается методам научного разума? Вот в чем проблема гуманитарной психологии.

Резюмируем итоги движения к проблематике гуманитарности. Я пыталась показать продуктивность такого подхода, который понимает феномен гуманитарности как ядро одного духовного целого, а феномен науки — другого. «Там, где устремления эти приходили в соприкосновение, чувствовалось, что встретились внутренне подразумевающие друг друга соперники, что расхождение их нешуточно, что речь идет не о предпочтении “профессий” или “образов жизни”, а о внутреннем противоборстве самой культуры» [1; 253].

СМЕРТЬ СУБЪЕКТА — РОЖДЕНИЕ АВТОРА

Следующий шаг необходимо сделать в направлении исследования корней этих духовных целостностей, а также того, чтó можно обозначить как их генерирующие матрицы.

Объективирующая рефлексия — способ порождения классическим разумом своих

05.10.2012

149

Объектов. Все, на что обращается внимание классического наблюдателя, превращается в объект. В науке — этой высшей форме классической рациональности — невозможна иная связь между познающим и познаваемым, кроме как субъект-объектная. Принцип Cogito — это своего рода шифр, или символ, который кодирует ее смысловой контекст. Артикулированный Р. Декартом, он явился актом самосознания в этом духовном организме.

Наверняка философски образованный читатель имеет представление о субъект-объектной парадигме классического разума, но я все же позволю себе повторить основные понятия, раз уж затронута тема субъекта.

Категория «субъект» предполагает некоторую идеальную позицию, точку «отсчета», из которой субъект имеет возможность экспериментально контролировать поведение объекта, не внося в эту процедуру возмущающих влияний за счет того, что он сам лишен каких-либо эмпирических атрибутов.

Абстракция субъекта — это абстракция идеального наблюдателя. Она является условным допущением, предпосылкой классической рациональности, а следовательно, и всего здания науки. Постулат субъекта вводится для того, чтобы человек в его эмпирических проявлениях был устранен из гносеологической ситуации, — только в таком случае объект сможет проявлять себя независимо от субъекта. Тем самым удовлетворяется требование объективности (т. е. независимости от наблюдателя), реальности и достоверности результатов. Чтобы требование идеального наблюдателя было выполнено, субъект должен быть абсолютно прозрачен для самого себя, поэтому постулат Cogito Называется еще и постулатом абсолютного самосознания.

Условность постулата Cogito Начинала постепенно проясняться к началу XX в. с появлением квантовой физики, когда стала осознаваться принципиальная неустранимость субъективности из гносеологической ситуации, принципиальная невозможность ее стерильного субъект-объектного расчленения. Методологическая рефлексия позволяет осмыслить происходящее как переход от классической науки к неклассической, а затем и к постнеклассической. Это, однако, не отказ от субъект-объектной парадигмы (что, на мой взгляд, невозможно), а ее ревизия: разрабатывается методология «контролирования» субъекта. А. А.Пузырей пишет: «Мне кажется, что сегодня в психологии должны быть сделаны решительные шаги в осознании того, что не только план аппаратов, приборов и средств, но весь Полный состав Научно-исследовательской деятельности, включая такие вещи, как понимание, процедуры рассуждений и т. п., должны быть включены в описание ситуации исследования, или, если хотите, — в описание объекта изучения» [10; 39].

Мне кажется, что такая методологическая ревизия, возможно, необходимая для научной психологии, недостаточна для реализации проекта гуманитарной психологии. Надо вообще отказаться от субъект-объектной парадигмы. «Гносеологический субъект не есть человек, не есть бытие. Но и познает он совсем не бытие, а противостоящий ему объект, коррелятивный субъекту и для познания специально созданный. Бытие исчезает из субъекта и из объекта... Познание есть объективирование,

154

Но в объективировании цель познания не достигается... Если “Платон”, или “первохристианство”, или “германская мистика” делаются для меня объектом познания, то я не могу их понять и не могу открыть в них смысла. Объективирование будет уже уничтожением, ибо к смыслу нужно приобщиться, приобщение же не есть объективирование», — писал Н. А.Бердяев [4; 292]. Заметим, что он приводил примеры не

05.10.2012

149

Природных объектов, а вещей, созданных человеком, и это делает его доводы совершенно бесспорными: гуманитарный предмет требует гуманитарного метода.

В чем же суть наступившего «сократического момента» для психологии?

Кредо великого греческого философа сформулировано в требовании «познай самого себя». Для объективирующего научного разума как будто нет препятствий для выполнения такого требования. Научная психология выстраивает экспериментальные процедуры исследования самосознания, используя тесты «Кто я такой» и другие хитроумные непрямые методики. Но гуманитарий испытывает глубокое разочарование в результатах научных разработок в этой области. Не хватает чего-то такого, что не поддается объективному взгляду ученого. Какой-то опыт «быть собой» не вмещается ни в самохарактеристику, ни в опыт интроспекции, ведь взгляд на себя в самонаблюдении есть превращение самого себя в объект. Субъект-объектная парадигма пасует перед сократическим требованием к человеку познать самого себя. В человеке есть нечто, не поддающееся объективирующей рефлексии, некое не-мыслимое бытие или бытие немыслимого. Допущение самопрозрачности сужает рамки эпистемологической ситуации, особенно для задачи познания самого человека. Это связано с тем, что такая задача — по существу не исследовательская, а экзистенциальная. В принципе невозможно иметь некое «объективное» знание о самом себе.

Смысл сократического поворота состоит не во взгляде на себя со стороны. Дело в том, что акт познания самого себя — это не акт мышления, а акт выбора. Выбор здесь — не выбор между альтернативными предметами, доступными рацио, — он связан с темой «рождения». Психотехника такого выбора должна быть основана на сократической майевтической традиции [6], [10; 41].

Вот как описывает киркегоровский сократический поворот М. К.Мамардашвили: «Киркегор же развивает идею о том, что не существует вне стоящего, безразличного наблюдателя событий, так как мы со своими актами наблюдения уже включены в происходящее. Поэтому применительно к выбору можно сказать, что сам человек связан с природой своего выбора, а совершенный выбор связывает и мир и человека, причем необратимым образом» [9; 322]. И далее: «Дело в том, что сам выбор имеет решающее значение для личности и с актом выбора она, как в пропасть, падает в выбранную вещь, а когда не выбирает — застывает, мертвеет. На одно мгновение может показаться, что выбор между возможностями внешен тому, кто выбирает. И выбирающий не состоит с выбором ни в каком соотношении, может остаться вне его, в стороне в состоянии безразличия, или момента, который называют обычно моментом рефлексии. А борьба Киркегора против традиционной философии была борьбой против такой рефлексии, то есть рефлексии как акта, который мы совершаем в предположении, что мир стоит и ждет нашего акта рефлексии и мы сами при этом не меняемся. <...> То, что подлежит выбору, повторяю, находится в глубокой связи с тем, кто выбирает» [9; 323].

*

Субъект — это орган понимания человеком самого себя в одном из экзистенциальных модусов — модусе познания, чем и ограничивается его функция в духовном целом культуры. Вероятно, необходим другой орган понимания в иных экзистенциальных модусах, ибо существование человека не сводится к одному. Понимание в гуманитарной традиции связано с использованием того, что М. К.Мамардашвили называет «понимательными вещами», или произведениями (понимание произведением). «Есть целый ряд переживаний, которых у человека не будет

05.10.2012

149

Без какой-то конструкции, через которую у него появляется способность ввести их в область своего

155

Опыта и пережить» [9; 333]. «Таким лоном понимания для нас является в области мысли теория, а в искусстве — произведение искусства, которое не есть то, что пишется автором (хотя мы так видим); в действительности произведение искусства есть текст, внутри которого создается человек, способный написать этот текст. Вот в том разрезе, где мы движемся, именно там произведения производят авторов произведений. То есть из таинственных глубин человеческого “Я” они извлекают то, о чем человек в себе и не подозревал и чем не мог бы стать без произведения» [9; 332–333]. Заметьте — акт понимания совпадает с актом рождения, т. е. онтологическим актом, в то время как научная рациональность основана на постулате независимости реальности от акта познания: объект не зависит от субъекта. Следовательно, нужна другая категория, которая ухватывала бы зависимость между тем, что понимается, и тем, кто понимает.

Смысловое сцепление, которое является генерирующей матрицей гуманитарной психологии, можно попытаться обозначить словом «автор». Как мы выяснили, нам необходимо развернуть серии смысловых цепочек вокруг слова «выбор». «Автор» — весьма подходящее для такой цели слово, потому что оно кодирует смысловой контекст, по крайней мере, в двух направлениях. Можно назвать их парадигмами гуманитарной психологии: «автор — автомат» и «автор — произведение». Эти парадигмы порождают множество тематизаций гуманитарной психологии, связанных с понятием выбора.

Между словами «субъект» и «автор» отчетливо ощущается общая семантическая область, которую можно указать, — это нечто, что восходит к смыслу слова «сам», «самость». Но различия в самих эпистемологических пространствах понуждают увидеть существенную разницу между ними. Субъект — это некая идеальная точка, центр, помещенный в особую реальность — реальность сознания. Имеет существенное значение то, что онтология субъекта — это сознание, причем сознание, стянутое в одну самосознающую точку. Эта точка не обладает никакими атрибутами, характеризующими ее экзистенциальную принадлежность человеческому существу. Она безлична и анонимна.

В противоположность этому онтологическая принадлежность автора укоренена не только в сознании, но и в мире. Тем самым автор — не идеальная точка, а некая протяженная область в некоем экзистенциальном пространстве бытия-сознания, и это пространство обладает топологическими и структурными характеристиками.

Таким образом, производится деструкция принципа Cogito, начатая Э. Гуссерлем и продолженная экзистенциалистами.

Обозначим различия между понятиями «субъект» и «автор».

Первое Различие, которое содержательно представляет гуманитарную проблематику, — отсутствие анонимности. Автор не безличен. Из этого следует и Второе Различие — автор проективен [7]. Он проецирует себя как личность во все, чем он занимается, и в то, как живет, даже если это научная деятельность. Гуманитарное мышление полагает проекцию неустранимой из акта познания. С точки зрения гуманитария, механизм проекции — это не плохо и не хорошо. Это — факт, говорящий об устройстве человеческого познавательного аппарата. Классическая рациональность делает произвольное допущение, нейтрализующее эффект проекции, благодаря чему достигает грандиозных успехов в области науки и техники. Но гуманитарное мышление не

05.10.2012

149

Ограничивает себя таким допущением, из-за этого теряя многое, но приобретая более широкий антропологический горизонт, приобретая понимание того, что научный разум

— это всего лишь частный случай человеческой рациональности, частный случай во всем
спектре отношений человека с миром и с собой.

Третье. Автор — уже-в-мире, а не перед ним. Он, следовательно, «озабочен» в смысле хайдеггеровской фундаментальной категории заботы как характеристики Dasein

— здесь-бытия человека. Это отличает автора от не озабоченного ничем, кроме познания,
субъекта. Надо заметить, что для гуманитария истина — не просто конкретна и
контекстуально обусловлена, — она экзистенциальна. Это важно, ибо позволяет избежать
неточности лингвистической парадигмы, лингвистической редукции, которую делает,
например, Ж. Лакан.

Экзистенциальность истины позволяет подойти к проблеме понимания как к проблеме

156

Состояния. Понимание теперь означает общность или тождество душевных состояний, возможное помимо языка вследствие попадания в один бытийный контекст. Бытийный контекст означает не одинаковые житейские обстоятельства, а одинаковый экзистенциальный опыт — опыт отвержения или принятия, боли, радости, тоски, ревности, любви, благодати и своей конечности.

Если в процессе психотерапии не происходит такого совпадения переживания, попадания в единый экзистенциальный контекст, то никакие полученные психотерапевтом знания о том, чтó нужно делать, не помогут. Поэтому психотерапия — это практика гуманитарной психологии, описываемая экзистенциальной категорией «встреча», а не научной категорией «деятельность».

Четвертое. Автор смертен. Он претерпевает бытие-к-смерти (по М. Хайдеггеру), что радикальным образом отличает его онтологическую ситуацию от онтологии субъекта. «Конечность не свойство, просто приданное нам, но Фундаментальный способ нашего бытия» [12; 120]. Во избежание недоразумений важно подчеркнуть, что смерть понимается не в биологическом смысле, не как факт, а как принцип. Этот принцип является определяющим для автора как человека. Мы ведем речь об авторе именно в горизонте антропологии, а не в стиле позитивистского дискурса, в котором смерть — это момент в конце жизни. Смерть — это момент здесь-и-сейчас, смертность — это фундаментальное «вертикальное» измерение человеческой жизни, которое проецируется в каждый момент ее горизонтально-временной развертки. В отличие от научной психологии, которая зиждется на материалистической антропологии и ограничивает человека рамками здешнего мира, гуманитарная психология предполагает двумирность человека, трансцендентальный контекст его существования. Осознание своей конечности

— самая радикальная характеристика человеческой экзистенции. Поэтому миф о душе
(т. е. о чем-то таком, что трансцендирует существование человека после его смерти) —
центральный антропогенный фактор.

Пятое. Категория субъекта предполагает стерильность определенного рода. Субъект лишен всех экзистенциальных причастностей, всех модусов существования, кроме одного, в то время как автор Причастен, или «участвует», в терминологии М. М.Бахтина, который разработал гуманитарную категорию поступка [3]. Поступок не доступен причинному объяснению. Научная редукция сводит или выводит поступок из мотивационно-потребностной сферы в терминах теории деятельности, в то время как

05.10.2012

149

10

Поступок укоренен в смысловой реальности.

Именно с понятием поступка связано понятие выбора; здесь работает парадигма «автор — автомат». Категория деятельности неадекватна смысловой реальности, ибо то, что совершается как деятельность, совершается в причинно-следственной логике, в автоматическом режиме и направлено на результат. Внутри деятельности человек не свободен, поскольку «самость» принадлежит деятельности как системе, и это очень хорошо понимал Г. П.Щедровицкий, отвергавший психологизаторскую интерпретацию категории «деятельность». Поступок сцеплен не «иерархией деятельностей», по А. Н.Леонтьеву, а всей целостностью человеческого существования, смыслом жизни и смыслом смерти.

Шестое. Автор контекстуален, ибо смысл поступка извлекается из культурного контекста. В этом смысле поступок — это текст, и его смысл можно расшифровать не из внешней объективирующей позиции; он поддается только другому автору с помощью герменевтической процедуры. Становится ясным, что понимание культурно-исторических реальностей (а биография человека — то же самое) в принципе не поддается научному разуму. Историк или психолог всегда уже внутри культурно-исторического контекста, и он не может не проецировать себя как автора в предмет своих исторических штудий.

Культура и история — это не только культура и история человека, каким он был понят классической рациональностью, т. е. человека разумного, пользующегося орудиями или языком, политического животного или гомо экономикус... Имея в виду антропологический горизонт, заданный конечностью человеческого существа, необходимо понять, что есть нечто, объемлющее все эти определения. Контекст человеческой

157

Экзистенции обусловлен тайной, которую в отличие от истины, понятой как загадка для научного разума, никогда нельзя постигнуть. Тогда сама культура и история предстают как процесс культивирования этой тайны.

Седьмое. «Участие» автора в отличие от субъекта деятельности подразумевает не просто инструментально-предметное обустройство жизни, оно подразумевает ответственность и свободу выбора. Ответственность и свобода были предметом рассмотрения в научной психологии, но лишь как морально-этические ценности.

В гуманитарной психологии свобода и ответственность — категории, онтологически необходимые, они суть сущностные характеристики его здесь-бытия. Человек обречен на свободу. Поэтому экзистенциальные философы разрабатывают тему, абсурдную для научного разума, — тему бегства от свободы. Выбор и поступок — это принятие на себя тяжкого экзистенциального бремени. Человек только тогда автор своего поступка и своей жизни, когда он принял на себя ответственность, сопряженную с ним, а не ушел от нее, следуя автоматизму причинно-следственных сцеплений. Чтобы быть автором своей жизни, нужно иметь к ней отношение, как к произведению, т. е. целому, обладающему смыслом.

Восьмое. Автор событиен. Событие, как говорит С. Киркегор — это атом вечности. Событие — это не происшествие. Происшествие — это то, что случилось и прошло в физикальном пространственно-временном континууме. Происшествиям свойственно повторяться. Событие — то, что случилось и не прошло, оно необратимо. Это то, что нельзя переиграть, поскольку оно случается в вертикальном смысловом измерении жизни

05.10.2012

149

И держит смысл всего предшествующего и последующего. Но смысл и, следовательно, событийный статус событие обретает, смысл не дан ему вместе с происшествием. Чтобы обрести смысл, «душа обязана трудиться». Значит, происшествие случается, а событие становится или рождается: акт его рождения — это авторский акт. Событие — это происшедшее «дважды» — первый раз в стихии эмпирического существования, а второй

— рожденное из хаоса в космос — космос смысла.

Девятое. Автор обитает в универсуме культуры, т. е. повязан смыслом. Это значит, что у него есть матрицы порождения событий — это смысловые матрицы: архетипы, мифы и другие «произведения», в лоне которых мы, стоя на плечах человечества, узнаем в себе человека. Развитие человека категориально не укладывается в естественнонаучные термины «онтогенез» и «филогенез». В гуманитарной психологии не имеет права на существование парадигма «развитие — формирование», если строго следовать развернутой выше логике. Должна иметь место адекватная гуманитарной антропологии историческая парадигма, в которой есть место автору.

Камнем преткновения для детской психологии был вопрос: «Кто является субъектом развития: ребенок или взрослый?» Невозможно дать ответ, потому что любое решение превращает ситуацию в абсурдную: нельзя сказать, что один из участников деятельности

— субъект, а другой — объект. Может быть, это вообще не то пространство, которое
можно уложить в субъект-объектную схему? «Субъект» и «объект», если употреблять эти
понятия корректно, т. е. не как слова естественного языка, а как философские категории,
не существуют один без другого. Следовательно, попытки описать понятие «диалог» как
субъект-субъектное отношение философски не вполне корректны, так как в данном
случае слово «субъект» употреблено не категориально, а как синоним слова «личность».
Чтобы устранить абсурдность описания ситуации развития ребенка как субъект-
объектной и к тому же сделать это корректно, нужно вообще выйти из философского
гносеологического пространства, заданного субъект-объектной парадигмой, в другое —
экзистенциальное пространство; сделать это можно с помощью категории «автор». Тогда
ответ на поставленный вопрос разворачивается с помощью категории «диалог», которая
вносит в ситуацию предметно-деятельностного взаимодействия человеческое измерение.
Если этого не сделать, то нам не избежать смыслового отождествления «деятельности» и
«манипуляции».

Смысл всегда ускользает от предметного означивания, он всегда может быть только выражен, но не высказан. Поэтому

158

Однозначный язык научного разума не годится для выражения смысла. Для этого больше подходит косвенный, непрямой, символический дискурс, ибо символ скрывает и одновременно раскрывает экзистенциальный контекст общения. Диалог — это метод гуманитарной психологии, поскольку его целью является смыслопорождение, а не достижение результата.

Десятое. Личностная уникальность автора — следствие необратимости выбора. Выбирая одни возможности, он отсекает другие. Принимая решение, автор останавливает бессмысленное (бессознательное) существование, которое имеет тенденцию вращаться по кругу. Неосвоенное авторски, оно циркулирует, освоенное — становится исторически необратимым фактом. Каждый выбор фиксирует определенное место в духовно-экзистенциальном пространстве, и, совершая свои выборы, человек определяет топологию своего пути в нем.

05.10.2012

149

12

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проблематика гуманитарной психологии, разумеется, не сводится к той, что была затронута в статье. Моей задачей было найти к ней ключ, ее категориальное ядро, смысловую матрицу. В мою задачу также входило выяснение ее места и отношения к научной психологии, и мне совсем не кажется, что гуманитарное мышление идет на смену научному, а гуманитарная психология — на смену научной.

Представляя их как органы двух различных духовных организмов, естественно предположить, что они существовали и будут развиваться параллельно.

В статье весьма поверхностно была затронута тема отношения гуманитарной психологии и психотерапии, которая встает, если возникает вопрос о том, существует ли гуманитарная психология. Ответ: психотерапия — это практика гуманитарной психологии. Однако сама психотерапия, родившись в лоне медицины, к сожалению, не осознает своей гуманитарной принадлежности в должной мере. Вне зависимости от используемого психотехнического арсенала любой психотерапевт реализует гуманитарную практику, так как его целью является смыслопорождение, даже если он это отчетливо и не осознает. Значит, психотерапевтический диалог подразумевает авторство и выбор с обеих сторон.

Научная психология может иметь продуктивное общение с гуманитарной. Особенно продуктивным может быть диалог с академической детской и возрастной психологией, ибо именно в этой области зияют очевидные дыры: от внимания детского психолога ускользают означенные выше проблемы смысла, свободы, выбора и т. д., т. е. собственно человеческое в ребенке. Гуманитарная психология дает возможность увидеть в ребенке такое существо, которое не просто проходит путь развития, пусть и социально детерминированный, а совершает свою историю, выбирает себя и свою судьбу, т. е. дает возможность задать понятие жизнетворчества.

1. Ахутин А. В. Познание и экзистенция (к истории гуманитарных истоков научного познания) //

Проблемы гуманитарного познания / Под ред. А. Н.Кочергина, В. П.Фофанова. Новосибирск: Наука, 1986.

2. Батай Ж. Из «Внутреннего опыта» // Танатография эроса: Жорж Батай и французская мысль

Середины XX века / Под ред. С. Л.Фокина. СПб.: Мифрил, 1994.

3. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники: Ежегодник

1984–1985 / Отв. ред. И. Т.Фролов М.: Наука, 1986.

4. Бердяев Н. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики // Путь в философию:

Антология. М.: ПЕР СЭ; СПб: Университетская книга, 2001.

5. Братусь Б. С. Опыт обоснования гуманитарной психологии // Вопр. психол. 1990. № 6. С. 9-

17.

6. Василюк Ф. Е. Уровни построения переживания и методы психологической помощи // Вопр.

Психол. 1988. № 5. С.27-37.

7. Воробьева Л. И. Гуманитарная психология: предмет и задачи // Вопр. психол. 1995. № 2. С.

19-30.

8. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990.

9. Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. М.: Моск. школа полит. исследов., 2001.

10. Психология и новые идеалы научности: Материалы «круглого стола» // Вопр. филос. 1993. № 5. С. 3–42.

11. Степин В. С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-традиция, 2000.

12. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопр. филос. 1989. № 9. С. 116–163.

05.10.2012

05.10.2012

Поступила в редакцию 15.XI 2002 г.

13

150

1

150