ПСИХОЛОГИЯ СМЫСЛОВ: ТЕОРИЯ ПРЕОДОЛЕНИЯ

Р. Х. ШАКУРОВ

Проблема смыслов рассмотрена в контексте развиваемой автором психологической теории
преодоления. Показано, что в функциональном плане смыслы выступают как ценности,
способствующие повышению и сохранению привлекательности жизни для данного субъекта.
Вектор процесса смыслообразования обусловлен потребностью человека в оптимизации своей
жизнедеятельности. Основная формула этого процесса — «преодоление ради оптимизации».
Жизнь теряет смысл в двух случаях: когда препятствия непреодолимы и когда они отсутствуют.
В смыслообразовании главную роль играют эмоции группы «радость», отражающие процесс
успешного преодоления ценностных и операционных барьеров. Осуществлена типология
ценностей по критерию значимости в смыслообразовании. В качестве ведущих выделены такие
критерии, как доступность/недоступность, дефицитность/ недефицитность,

Динамичность/статичность, а также некоторые содержательные параметры.

Ключевые слова: смысл жизни, эмоции, ценности, барьеры, преодоление.

В отечественной психологии неуклонно растет интерес к смысловой сфере личности ([2], [3], [5], [10], [13][16] и др.). Но в теоретическом плане проблема смыслов остается одной из наиболее скользких и запутанных.

До сих пор не удается прояснить специфику изучаемого явления. Причина этого во многом кроется в трудности четкой дифференциации понятий «смысл», «значение», «мотив», «цель», «ценность» и др. В отечественной психологии первая попытка раскрыть содержание понятия «смысл» была предпринята А. Н. Леонтьевым. В его трактовке смысл выступает как отношение мотива деятельности к ее цели [14; 225]. Надо признать, что это довольно абстрактное определение, которое нелегко перевести на конкретный психологический язык. Здесь ключевое слово «отношение» имеет предельно широкое содержание. Видимо, опасаясь ошибиться в его толковании, последователи А. Н. Леонтьева часто дословно цитируют его определение и не пытаются передать его значение своими словами, а если решаются, то делают это на разный лад. Так, В. К. Вилюнас считает, что если исходить из теории А. Н. Леонтьева, то термином «смысл» следует обозначать то значение, которое имеет промежуточная цель (как и другие значимые обстоятельства деятельности) в реализации мотива [6; 26], причем В. К. Вилюнас подчеркивает временный, ситуационный характер этого значения, в отличие от мотива, имеющего постоянную и самостоятельную ценность.

Аналогичным образом трактуется смысл (личностный) и в фундаментальной монографии Д. А. Леонтьева. По его мнению, смысл — это субъективная значимость объектов и явлений действительности, проявляющаяся в двух формах: 1) в эмоциональной окраске образов восприятия и представлений этих объектов и явлений; 2) в понимании (интерпретации) субъектом их роли и места в своей жизнедеятельности — в удовлетворении определенных потребностей, в реализации тех или иных мотивов, ценностей и т. д. [17; 423–424]. При этом главным содержанием смысла считается понимаемое значение. «Эмоциональное отношение дает нам лишь первичное указание на смысл, но отнюдь не раскрывает его, ибо не позволяет соотнести

19

09.10.2012


18

Отношение к объекту с жизненными отношениями субъекта» [17; 322].

Несколько иное толкование концепции А. Н. Леонтьева дает Б. С. Братусь. Вопрос о смысле, говорит он, это вопрос о том, Ради чего Совершается действие, деятельность человека [4; 24]. «Ради чего» другие авторы заменяют словами «зачем», «задача», «цель», «мотивы» [8], [11], [13]. Очевидно, что слово «ради» (зачем, для какой цели) легко интерпретируется путем привлечения понятия «мотив»: человек действует ради реализации мотива — овладения предметом потребности, удовлетворения устремлений. Еще Л. С. Выготский употреблял слова «ради чего» и «мотив» как синонимы [7; 380]. Выходит, мотив деятельности и есть ее смысл?

Учитывая сказанное, мы задаемся вопросом: имеет ли эвристическое значение введение в научный оборот понятия «смысл», если оно является всего лишь синонимом значения или мотива? Что меняется от того, что вместо слов «мотив» или «значение деятельности» мы говорим «смысл деятельности»? В содержательном плане ничего не меняется. Выходит, термин «смысл» не нужен психологии?

Однако не будем торопиться с выводами. Попробуем все-таки найти ту нишу в категориальной сетке психологии, которую может занять понятие «смысл».

По нашему мнению, для решения проблемы смыслов в качестве базового понятия может служить Ценность.

В принципе эта идея не нова. Так, ценностный подход к проблеме характерен для некоторых российских философов. Но смыслообразующие ценности выносятся ими за скобки повседневной человеческой жизни. По утверждению С. Франка, смысл жизни — это «некое вечное начало; все, что совершается во времени, все, что возникает и исчезает, будучи частью и отрывками жизни как целого, тем самым никак не может обосновать ее смысла» [23; 509]. Таким началом является ценность, превышающая все личные интересы человека, «вечный покой блаженства», удовлетворенность. Это — добро, истина и красота. Абсолютного блага в реальной жизни может и не быть. Главное здесь — любить и к нему влечься.

Аналогичные мысли можно найти и у В. И. Несмелого, русского религиозного мыслителя. Смысл жизни для него представляет собой благо, заключающееся в удовольствии, общественной пользе и добродетели — в вечных ценностях [20; 91]. Эти три элемента становятся смыслом жизни в их единстве.

В. Франкл, крупнейший исследователь смысла жизни на Западе, принадлежащий скорее к психологическому направлению, остро критикует тех, кто считает удовольствия и наслаждения смыслом жизни, аргументируя это тем, что удовольствия не существуют в отрыве от реальных объектов. А смыслы объективны, говорит он, существуют вокруг нас. В отличие от предыдущих авторов, он усматривает смыслы, вслед за И. Шелером, и в отдельных жизненных ситуациях [24]. В. Франклу не удалось четко определить специфику психологического содержания понятия «смысл», тем не менее в его работах смыслы де-факто выводятся из ценностей.

Но что представляет собой ценность? В психологии долгое время это понятие всерьез не исследовалось, поэтому его научный статус остается довольно неопределенным. Было бы ошибочным слепо копировать определения ценностей, которые существуют в философии, социологии или экономике. Мы полагаем, что в психологии ценность выступает как один из модусов понятия «значение». В свете развиваемой нами психологической теории преодоления [25], [28] в понятии «значение» отражается специфика процесса взаимодействия человека с различными барьерами. Говоря о барьерах, мы имеем в виду такие воздействия на человека (экзогенные и эндогенные), которые ограничивают свободу проявлений его активности, жизнедеятельности, прежде

09.10.2012


18

3


20

Всего свободу в удовлетворении потребностей, устремлений, в реализации установок. Барьер — источник противодействия, реального и ожидаемого, носитель Негативного значения, а снятие барьера, его преодоление имеет Позитивное значение. Понятие «значение» выражает меру ограничения или свободного протекания жизнедеятельности субъекта, организма и личности в целом. Позитивные значения — это ценности, блага, а негативные — антиценности, зло. Ценности выступают как привлекательные объекты (предметы, их свойства, состояния и т. д.), вызывающие положительно-эмоциональное отношение. Они — источники удовлетворения, наслаждения, радостей, пользы.

Ценность отражается в сознании на трех уровнях — эмоциональном, образном (на основе эмоциональной памяти) и понятийном. Ценность объектов вырастает из эмоциональных реакций. Их ценные свойства познаются особым образом — в результате Специфического ценностного взаимодействия с объектом. Так, приятную сладость сахара можно ощутить лишь при условии, если взять его в рот, любовь женщины — почувствовав струящийся поток нежности из ее глаз, услышав ее трепетный голос, увидев ее взволнованное лицо и ощутив теплое прикосновение ее рук. Если нет специфического взаимодействия, то ценность объектов познать невозможно. Невозможно объяснить людям, что такое любовь, если их никогда не любили и они сами никого не любили.

Ценностное отношение, выраженное в эмоциях, всегда процессуально. В обобщенной форме оно сводится к двум процессам: к появлению барьера и его снятию. Ценностный барьер по мере своего нарастания переживается как дискомфорт, как страдание (голод, холод, боль, сексуальное напряжение, страх, неудовлетворенность, разочарование и раздражение). Процесс снятия барьера переживается как удовольствие, наслаждение, радость, ликование. Так, удовольствие от еды возникает и сохраняется у нас лишь до тех пор, пока не утолен голод, от тепла — пока мы не согрелись, и т. д. Это значит, если говорить строго, что ценность — не сам предмет, а процесс взаимодействия с ним. Но субъективно мы связываем свои ценностные переживания не с процессом взаимодействия с предметом, а с самим предметом. Между тем После Устранения барьера предмет потребности не доставляет наслаждения, а становится нейтральным или даже неприятным (например, принятие пищи после полного утоления голода). Радость тоже проходит — после преодоления операционного барьера, закрывавшего путь к предмету потребности. Человек радуется, главным образом, в процессе победного преодоления препятствий, в предвкушении удачного финала.

Нередко ценность объекта раскрывается через понятие «полезность». Полезным мы называем то, что обращено к будущим, не актуальным, не переживаемым в данный момент ценностям. Так, принимать лекарства хотя и неприятно, но полезно. В данном случае полезным мы называем возможность предотвращения или излечения какой-то болезни. Болезнь — это страдания, здоровье — это удовольствия и радости. Так обстоит дело во всех случаях: польза — это отсроченные, будущие радости и наслаждения, вред — страдания. Словом, понимаемые (важные, нужные, полезные, необходимые и т. д.) ценности являются для нас ценностями исключительно лишь благодаря их положительно-эмоциональному содержанию. Но это содержание выражено в них, главным образом, в рациональной, понимаемой форме.

Часто в научной литературе встречается выражение «негативная ценность». Если исходить из изначального значения этого термина, нельзя называть словом «ценность»

09.10.2012


18

То, что лишено всякой привлекательности и полезности. Ценность — это то, что действительно ценится.

21

Трактовка ценности как источника смыслообразования требует выявления той ее специфической грани, которая важна для понимания связи между ценностью и смыслом. Простая ссылка на смыслообразующую роль ценностей еще не дает решения проблемы, а лишь приближает к этому.

Для уяснения природы смысла необходимо его рассмотреть с трех сторон — феноменологической, функциональной и генетической.

В отечественной психологии уделяется мало внимания феноменологическому анализу — описанию субъективных проявлений смысла в форме психических состояний, отношений, настроений, переживаний и т. д. Думается, во многом это — издержки узкодеятельностного и привычного для нас рационалистического подхода. В результате в публикациях по проблематике смысла — засилие абстрактных логических схем, за которыми не видно живого человека, обретающего или теряющего смысл жизни. Особенно страдают этим дефиниции — они не раскрывают сути смысла как психического явления. А без верного феноменологического анализа невозможно высветить и другие стороны проблемы.

Обычно обыватель не думает о смысле своего существования, он просто живет. Проблема возникает тогда, когда он, столкнувшись с трудными препятствиями, погружается в тяжелые, кризисные переживания пассивного (покорного) типа: в хроническую тоску, апатию, депрессию, чувство отчаяния, т. е. в предельно подавленное настроение, что вызывает равнодушие к жизни, ее неприятие.

Как показывает феноменологический анализ, наличие или отсутствие смысла проявляется в переживаниях, выражающих Оптимистическое Или Пессимистическое Отношение человека к своему бытию. Когда человек страдает, испытывает апатию или депрессию, когда он не ждет от жизни ничего хорошего, это состояние мы определяем как утрату смысла. Отсутствие смысла — это отсутствие привязанности, любви, вкуса и воли к жизни, перспектив ее улучшения, т. е. крайне пессимистическое отношение к ней, заставляющее порой делать выбор в пользу смерти. Она кажется предпочтительней, чем жизнь, так как избавляет от постылого мучительного прозябания.

Для описания смысла используются обычно два термина — «личностный смысл» и «смысл жизни». Думается, эти понятия соотносятся как частное и общее. Под Личностным смыслом Мы понимаем ценности, придающие привлекательность каким-то действиям, жизненным актам, деятельности и т. д., а Смысл жизни — это целостное отношение человека к ней как к привлекательной ценности. Когда говорят «я люблю жизнь», имеют в виду ее общий эмоциональный фон, а для обоснования этого утверждения называют всплывающие из памяти наиболее яркие и значимые ценности.

В нашей психологии широко используется понятие «негативный смысл». Думается, это нонсенс: антиценности, несущие только страдания, не могут стать ни смыслом деятельности, ни смыслом действия, а тем более — жизни.

Чтобы понять связь между ценностями и смыслами, важно учесть следующее свойство ценности, упускаемое из виду. Ценности выполняют две взаимосвязанные функции — Жизнеутверждающую И Мотивирующую. Первая состоит в том, что привлекательные, радующие объекты (предметы, события, процессы и т. д.) поддерживают эмоциональный тонус личности и привязывают ее к жизни, вызывают

09.10.2012


18

Оптимистическое мировосприятие. А выступающие в роли мотивов ценности побуждают к действию, заставляют человека напрягаться, преодолевать препятствия, «работать».

Смыслы возникают на основе ценностей, обладающих жизнеутверждающим эмоциогенным потенциалом.

22

В наиболее генерализованной, глобальной форме смыслом жизни каждого является счастье. Счастье — психологическое понятие, содержанием которого является жизнь, полная радостей. Бывают минуты, когда на человека обрушивается огромная, потрясающая радость, восторг, великое блаженство. Но такие минуты скоротечны («счастье это миг, пронеслось и нет»). Как сказал И. В. Гете, на протяжении всей своей жизни он был счастлив не более семи минут. Организм не может долго выдержать сильные эмоциональные потрясения, он стремится вернуться к оптимальному для него состоянию. Страдания, отвращение и вражда, страхи отторгают человека от мира, от людей, превращают жизнь в обузу, обесценивают и обессмысливают ее.

Что касается мотивов, то их влияние на смыслообразование неоднозначно. Дело в том, что мотив имеет большое эмоционально-тонизирующее значение лишь тогда, когда основан на внутренних ценностях, содержащихся в самой деятельности. Как показывают исследования, сплошь и рядом удовлетворенность работников своим трудом, их настроение определяются в первую очередь условиями труда: добрыми человеческими отношениями с коллегами и руководителями, производственной экологией, режимом работы, хорошим заработком, т. е. внешними ценностями. Субъект может иметь прекрасное самочувствие и при слабой трудовой мотивации, если есть возможность работать спустя рукава, сохраняя при этом хорошую зарплату и другие блага. В такой ситуации именно блага приобретают главное смыслообразующее значение, а не мотив, вызывающий трудовое напряжение. Другое дело, если у работника сильны мотивы, направленные на высокий результат: тогда их успешная реализация становится важным источником смыслообразующих переживаний. Но такие мотивы бывают далеко не всегда. Кроме того, успех зависит не только от мотива, но и от квалификации субъекта, его способностей, орудий и средств труда, правильной организации и т. д. Если этих условий нет, то сильный мотив, натолкнувшись на препятствия, порождает лишь страдания.

Со страданиями связаны и мотивы избегания. Человек порой оказывается в ситуации, когда можно выбрать только между плохим и очень плохим, между жизнью и смертью. Так, оказавшись в концлагере, узник изо всех сил стремится выполнить предъявляемые к нему требования — трудится, испытывая огромные страдания ради спасения жизни. Как свидетельствует В. Франкл, в такой ситуации почти все узники фашистского концлагеря погружаются в глубокую депрессию, но продолжают нести свой крест, хотя и думают уже о предпочтительности смерти [24]. Мотив избегания может быть очень сильным, но не иметь существенного смыслообразующего значения.

Эмоционально-ценностный подход позволяет не только увидеть погрешности мотивационно-деятельностной концепции смыслов, но и включить в число смыслообразующих факторов группу независимых (внедеятельностных) ценностей. А они многочисленны и весьма значимы. Так, мы наслаждаемся весенним солнцем, голубым небом, чистым воздухом, красивой музыкой, пением птиц, благоухающими цветами, фонтанами, архитектурными ансамблями, праздничным убранством улиц и т. д. Достаточно пассивного созерцания, чтобы радоваться этим ценностям. Среди

09.10.2012


18

Ценностей жизни огромное значение для нас имеет существование людей, которые нам бесконечно дороги, пусть даже они живут на другом конце планеты; их потеря — огромное горе, от которого меркнет свет.

Теперь перейдем к основному, генетическому аспекту проблемы — к Механизмам Смыслообразования. Сначала уточним некоторые понятия. В смыслообразовании участвуют три главных

23

Фигуранта — субъект, смыслообразователь (источник) и смыслообретатель. Понятие «субъект» отвечает на вопрос «для кого смысл?». Конечно, смысл существует для человека, данной конкретной личности. Смыслообразователем является ценность (в ее жизнеутверждающей ипостаси) — источник смыслов для субъекта. В роли смыслообретателей выступают акты жизнедеятельности субъекта — его действия, предпринимаемые усилия, различные проявления его активности и жизнь в целом, ожидаемая и прожитая.

В отечественной психологии процессы смыслообразования наиболее полно рассмотрены Д. А. Леонтьевым в контексте проблемы динамики смыслов [15]. Для описания этого процесса автор использует понятия видов и ситуации смысловой динамики. Он выделяет три вида динамики — смыслообразование, смыслоосознание и смыслостроительство. Все они рассмотрены в свете концептуальных идей школы А. Н. Леонтьева. Принятая в этой школе трактовка смысла как отношения мотива к цели или как значения различных объектов для личности слишком широка и допускает самые разные варианты толкования механизмов смысловой динамики. Обычно выбирается рационалистический вариант. В результате эмоциональные механизмы остаются в тени или затрагиваются мимоходом, а главное: При этом упускается из виду жизнеутверждающая направленность смыслообразования, его связь с позитивными переживаниями.

Чтобы этого не происходило, мы исходим из результатов феноменологического анализа, которые показывают, что о наличии или отсутствии смысла жизни у личности можно судить лишь по одному критерию — эмоциональному. Если человек пребывает в состоянии хронической апатии и депрессии, это значит, что у него смысл жизни подорван. А наличие смысла характеризуется положительно — эмоциональным тонусом, начиная от нормального бодрого настроения и кончая состоянием радости, ликования и счастья. При таком подходе Главным предметом анализа становятся механизмы формирования эмоциональных состояний личности — тех состояний, которые можно обозначить терминами «радость» и «страдание». Конечно, при этом необходим акцент на эмоциях группы «радость» и особенно на эмоциональных состояниях, сохраняющихся длительное время, — на настроениях.

Это не отрицает значения «понимаемых» ценностей в смыслообразовании. В них эмоции (чаще первичные) тоже представлены, хотя и в рациональной, во многом «охлажденной» форме. Стремления человека нацелены именно на такие ценности. А эмоции группы «радость» и «страдание» имеют вторичную природу — являются продуктами взаимодействия устремлений и барьеров. Барьеры и связанные с ними переживания влияют на смыслообразование не только прямо, придавая ценность жизни и деятельности; важное значение имеет и их косвенное влияние.

Чтобы полнее раскрыть глубинные психологические механизмы смыслообразования, необходимо ввести в научный оборот новые концептуальные идеи.

09.10.2012


18

Следует заметить, что развитию теоретической мысли в психологии сильно мешает пренебрежение к общеизвестным психологическим фактам. Многие из них настолько банальны и так часто проявляются в обыденной жизни, что все к ним давно привыкли и не обращают на них никакого внимания. Между тем теоретическое осмысление широко распространенных психологических фактов может иметь огромное значение для науки.

Вот один из них. Все знают о том, что люди стремятся прожить свою жизнь как можно лучше. Им важно не просто удовлетворить свои потребности, а удовлетворить их наилучшим образом, как можно скорее и полнее. Когда есть возможность, они выбирают наиболее привлекательные ценности и варианты действий. Отсюда следует любопытный вывод:

24

У человека (впрочем, у животных тоже) наряду с набором конкретных, специфических потребностей существует еще одна универсальная врожденная потребность, пронизывающая все другие потребности, всю жизнедеятельность. Это — потребность в оптимизации жизни. На уровне организма она объективно проявляется в тенденции к оптимальному режиму функционирования. Если возникает какая-то дисфункция, у организма тотчас же вступают в действие внутренние механизмы саморегуляции в целях устранения нарушенного равновесия — отклонения от оптимума. На психологическом уровне потребность в оптимизации проявляется в четырех эмоциогенных тенденциях.

1. Стремление к экономии ресурсов, к удовлетворению потребностей кратчайшим
путем, с наименьшей тратой времени, энергии и средств.

2. Тенденция человека к динамизации своей жизни, Тяга к изменениям, разнообразию
впечатлений, движений, деятельностей
. Так, нам неприятны любые формы однообразия,
застоя, монотонии, неподвижности. Они неосознанно вызывают дискомфорт, скуку,
тоску, переходящую порой в депрессию. На эту тенденцию обратили внимание еще
психологи прошлого. Как отмечал К. Д. Ушинский, ребенок тянется к деятельности,
разнообразным занятиям, независимо от их результата [22; 392]. Он не может сидеть
неподвижно, без всяких действий. Уже в первые месяцы жизни он хаотично движет
руками, ногами, головой, пытается перевернуться, ползти, сесть, подняться на ножки. Как
его радуют первые шаги! В этом возрасте новые впечатления во многом связаны с
моторикой. Малыша развлекают также динамика зрительных, слуховых, осязательных,
вкусовых впечатлений, общение со взрослыми, игры и т. д. Ребенок, как и взрослый, не
выносит серого единообразия. Позже Д. Н. Узнадзе назвал тягу человека к различным
действиям и деятельностям функциональной потребностью [21]. Все живые существа,
особенно высшие, всегда обитали в меняющейся среде, что породило соответствующую
детерминирующую тенденцию, перерастающую в потребность. Она охватывает все
другие потребности, все системы организма. Мы не можем мириться с однообразной
пищей или обстановкой в квартире, стремимся разнообразить свою одежду, сексуальных
партнеров, увлечения, содержание работы и т. д. Из этой потребности во многом питается
неугомонная мода. И в труде, и в развлечениях, в выборе произведений искусства, мест
отдыха — везде мы ищем разнообразие. Разнообразие и движение самоценны. Их
нехватка создает состояние дискомфорта, ценностного барьера, его устранение повышает
жизненный тонус, вызывает радость и удовольствие. Тенденция к разнообразию
проявляется даже на генном уровне. Гены изменчивы (мутация генов). Давно замеченный
феномен сенсорного голода вызывается прежде всего однообразием сенсорной
информации.

09.10.2012


18

8


3. Тенденция к ценностному восхождению. Человеку приятно разнообразие, но он
предпочитает разнообразие в лучшую сторону, удовлетворяющую его потребности на
более высоком уровне. Этот «закон возвышения потребностей», сформулированный еще
К. Марксом, есть не что иное, как проявление заложенной в человеческой природе
тенденции удовлетворять свои потребности на все более высоком уровне.
Примечательны здесь относительность и подвижность этого уровня, его тенденция
перемещаться по восходящей траектории.

Достигнутый уровень, пусть даже самый высокий, постепенно теряет свою привлекательность, если стабильно сохраняется в неизменном виде в течение длительного времени. Здесь срабатывает закон эмоциональной адаптации. Эмоции возникают лишь в процессе взаимодействия человека с барьерами: процесс преодоления ценностного и операционного барьеров переживается как удовольствие

25

И радость, а со стабилизацией ситуации они гаснут: эмоции убыточны, «сжигают» слишком много нервно-психической энергии. Но человеку в статичной ситуации становится скучно — он стремится к переменам, прежде всего — в лучшую, более ценную сторону. Если нет такой возможности, его устраивает и горизонтальная, а иногда — даже нисходящая динамика. «Нехай гирше, та инше», — гласит украинская пословица («Пусть будет хуже, но — другое»). Самый эффективный вариант поддержания жизнерадостного настроения человека — восхождение по лестнице ценностей, сопровождающееся преодолением одного препятствия за другим.

4. Тенденция закрепления, стабилизации. На основе динамичных психических
процессов формируются устойчивые психические структуры, происходит закрепление и
накопление жизненного опыта — знаний, умений, навыков, ценностных и волевых
установок, качеств личности, способностей, позволяющих все более эффективно решать
жизненные задачи. Закрепляются прежде всего более рациональные и продуктивные
формы поведения и действия. Сохранение стереотипов, устойчивых структур
переживается как самостоятельная ценность. Приятна реализация любой установки,
начиная от смысловой и кончая моторно-двигательной. Наиболее желанны привычная
пища, знакомые с детства привычные пейзажи, мелодии и т. д. А сопротивление этой
тенденции неизменно вызывает дискомфорт. Как известно, ломка любых стереотипов
сопровождается неприятными чувствами. То, что не соответствует нашим установкам,
убеждениям, взглядам, ожиданиям, переживается как нечто неприятное, раздражает и
разочаровывает.

Если потребность в разнообразии и изменениях коррелирует с имманентными свойствами природы пребывать в состоянии постоянного движения, то тенденция к закреплению соответствует другому ее свойству — стабильности. Если бы не было этого свойства, не было бы устойчивых структур в окружающем мире. Каждый вид формировался и обитает в определенном биотопе — экосистеме, имеющей устойчивые характеристики. Во всех динамических процессах природы существует некое постоянство, ритм, направление движения, устойчивые аспекты. Растения и животные постоянно воспроизводят свойства своего вида на протяжении многих тысячелетий. Родившись, каждая отдельная особь проходит определенные циклы развития, подчиняясь генетической программе. В организме поддерживается состояние гомеостаза. Вся природа, обладая свойством динамизма, вместе с тем стремится к устойчивости и стабильности.

09.10.2012


18

Все эти тенденции выступают как важнейшие источники человеческих эмоций и устремлений. Без их учета невозможно понять истинные механизмы смыслообразования.

Исходя из потребности в оптимизации человек стремится решить все свои проблемы, начиная от выбора маршрута к трамвайной остановке и кончая оценкой целесообразности включения в какую-либо деятельность. Это особенно рельефно проявляется при сложном высокозначимом выборе. Рассмотрим, к примеру, смысловую оценку трудовой деятельности. В результате труда субъект не только приобретает средства к существованию, но и немало теряет. Потери складываются из двух частей: затрат и упущенных ценностей. Он тратит время, силы и энергию, материальные ресурсы. Кроме того, он упускает такие привлекательные ценности, как возможность отдохнуть на природе, заняться хобби, поработать на даче и т. д. Свободного времени остается в обрез — его почти «съедает» работа. Учитывая сказанное, смысл деятельности можно представить в виде формулы:

С=ПЦ/ТЦ,

Где С — смысл, ПЦ — сумма ценностей, приобретаемых в результате деятельности,

26

ТЦ — сумма теряемых ценностей. В свою очередь ТЦ=З+УЦ, где З — затраты, УЦ — упущенные ценности. Если величина указанной дроби меньше единицы, то такая деятельность не имеет смысла, так как приобретаемая ценность слишком мала — «овчинка выделки не стоит». Думается, первоначально понятие «смысл» возникло для характеристики деятельности с точки зрения того, в какой мере ее мотивирующие ценности оправдывают затраты субъекта, связанные с этой деятельностью. На бессмысленные действия людей толкают аффективные мотивы, некомпетентность, поспешность и многое другое.

В подавляющем большинстве случаев приобретения и потери оцениваются по психологическому критерию: насколько их соотношение удовлетворяет субъекта. Если человек рад своему выбору, значит, сделанное имеет для него смысл (по крайней мере в данный момент). Смыслообразование связано и с возвращением утраченного. Больше всего подрывает смысл жизни утрата привычных ценностей. В этом проявляется стабилизирующая тенденция: организм настойчиво стремится сохранить и закрепить достигнутое. Именно поэтому самые большие человеческие трагедии связаны с утратой привычных ценностей, а огромные радости — с их возвращением.

Учитывая сказанное, можно утверждать: смыслообразование происходит в процессе взаимодействия потребности в оптимизации и барьеров. Успешное преодоление этих барьеров вызывает позитивные эмоции, придающие смысл жизни и деятельности, а неудачи рождают чувство неудовлетворенности, страдания, т. е. дают противоположный, обессмысливающий эффект.

При анализе механизмов смыслообразования важно учесть еще одно концептуальное положение, не нашедшее отражения в теории психологии. Это сформулированный нами закон самоподкрепления эмоций, согласно которому каждая доминирующая в данный момент эмоция подкрепляется и усиливается за счет избирательных реакций субъекта на стимулы, вызывающие родственные переживания. Более того, этот доминирующий тип эмоции меняет восприятие всех объектов, всей жизни в целом: ее сохранению способствуют все воздействующие на данного субъекта факторы.

09.10.2012


18

Так, когда мы бодры и жизнерадостны, мы смотрим на мир через «розовые очки» — замечаем вокруг себя только хорошее, доброе, а плохое, неприятное остается в тени. Если даже оно замечается, мы относимся к нему терпимо, благодушно. Но как круто меняется восприятие, когда мы не в духе, огорчены или раздражены: наше внимание привлекают лишь превратности жизни, мы взираем на все через «черные очки», и это усиливает первоначальное негативно-эмоциональное состояние. Теперь вся жизнь кажется невзрачной, тоскливой, отталкивающей. Порой кажутся неприятными даже близкие, привлекательные люди.

Этот закон проявляется в реакциях на любой эмоциогенный агент. Например, когда мы веселы, нам нравится веселая музыка, усиливающая радостное состояние, а когда печальны, нас привлекают грустные мелодии, бравурные же ритмы только раздражают. Естественно, что возникающее после утраты большой ценности тяжелое переживание блокирует положительно-эмоциональное воздействие других ценностей, сводит их на нет

— оно выступает как «черный фильтр». В результате позитивный потенциал жизни на
какое-то время полностью нейтрализуется и теряет смыслообразующее значение. Именно
в такие моменты часто бывают суициды, особенно у подростков и юношей, еще не
знакомых с ослепляющим эффектом «черного фильтра».

Самоподкрепление наблюдается не только при сильных переживаниях. То, что мы называем нормальным настроением, есть не что иное, как тоже эмоциональное

27

Состояние. Организм стремится функционировать в наиболее экономичном режиме.
Поэтому экстремальные переживания, сопровождающиеся большими

Психоэнергетическими затратами, постепенно угасают — неизбежно наступает эмоциональная адаптация. Человек особенно быстро привыкает к хорошему. Его радости и наслаждения недолговечны, но они оставляют после себя «след» — помогают человеку сохранить бодрое, нормальное настроение, светлое восприятие мира. Смысл жизни поддерживается прежде всего благодаря бодрому настроению. Большие радости достаточно редки. Бодрое настроение тоже не держится постоянно, нередко оно прерывается огорчениями, печалями, скукой. Главное, чтобы они не захлестнули человека, не стали его повседневным, типичным состоянием, и тогда он сохранит смысл жизни.

Это значит, что эмоции влияют на смыслообразование не только прямо, но и косвенно, по принципу «эмоционального фильтра».

Возникает вопрос: все ли ценности личности участвуют в смыслообразовании? При каких условиях они становятся важным фактором смыслообразования?

Окружающий мир полон ценностей. Мы знаем об их существовании, но они не выступают как условия нашей жизни, нашего эмоционального благополучия. Это — только «знаемые» ценности. Так, нам известно, что в мире много сказочно красивых мест, дворцов, заморских курортов, прекрасных городов, дорогих украшений, деликатесов и других предметов роскоши. Но для подавляющего большинства российских граждан от этого «не жарко и не холодно», качество их жизни, ее привлекательность не зависят от существования этих ценностей, так как они недоступны

— закрыты непреодолимыми барьерами. Однако достаточно разбогатеть, накопить
большие деньги — и барьеры снимаются, недоступное становится доступным. Если
овладение этими предметами доставляет удовлетворение и радость, они для нас обретают
смысл.

09.10.2012


18

В смыслообразовании важна не просто доступность, но и мера доступности желанных ценностей. Если они достаются легко, почти беспрепятственно, их привлекательность резко падает. Если же барьеры вообще отсутствуют и появляется неограниченный доступ к желанным благам, человек быстро насыщается ими и становится к ним равнодушен. Ценность теряет свою дефицитность, а вместе с этим — и смыслообразующий потенциал. Например, объективно воздух для нас очень важен. Но он всегда с нами, мы в нем просто купаемся. Пока дышится свободно, о воздухе мы не думаем — вспоминаем о нем лишь тогда, когда возникает препятствие в дыхании. Здесь проявляется общая закономерность: обязательным условием смыслообразования является наличие препятствия, затрудняющего доступ к ценности и превращающего ее в дефицит.

Остановимся на вопросе динамичности ценности. Ценности бывают Статичные И Динамичные. Скажем, многие значимые материальные объекты довольно статичны, т. е. присутствуют постоянно или почти постоянно; это — красивые дома, мебель, улицы, парки и сады в городе, машины, одежда и т. д. Статичны и однообразные занятия, а также люди, если они ведут себя шаблонно и монотонно. Вначале они могут вызвать удовольствие и радость, но затем «приедаются» и навевают скуку. Таков неумолимый закон эмоциональной адаптации. Даже прекрасная музыкальная мелодия при навязчивых повторах лишается своей прелести. Следовательно, чрезмерная статика убивает самое главное в ценности — ее эмоционально-притягательную силу. Поскольку статика более всего присуща материальным благам, то их смыслообразующие возможности сравнительно невелики. Напротив, к динамичным ценностям трудно

28

Адаптироваться, поэтому они сохраняют свою привлекательность длительное время. Существует несколько типов динамики: маятниковая (ценность то утрачивается, то возвращается), вертикальная (восхождение), горизонтальная (в сторону разнообразия) и т. д.

Ценности бывают Ожидаемые И Реализованные. Основную роль в смыслообразовании играют ожидаемые, «завтрашние ценности» [18], которые еще впереди и сулят улучшение жизни. То, что достигнуто, вскоре превращается в отработанный материал и остается в прошлом. Ожидание более привлекательного, надежда на то, что оно сбудется — вот что в первую очередь поддерживает столь важное для человека бодрое жизнеутверждающее настроение. Пока есть светлая перспектива, человека ничто не сломает — ни бедность, ни болезни, ни другие невзгоды. Даже ожидание самых простых ценностей (еды, одежды, теплой каморки) может наполнить душу исстрадавшегося бедняка большой радостью.

В содержательном плане наибольшие смыслосозидающие потенции имеют деятельность и духовные ценности.

Несомненно, деятельность — это один из важнейших источников смыслообразования. Она динамична по своей природе, выступает как условие удовлетворения почти всех наших потребностей. В ходе успешной деятельности прорастают живые зародыши плодотворного будущего, открывается простор для овладения все новыми и новыми ценностями. Особенно большим смыслообразующим потенциалом обладают крупные отдаленные ценности — цели. Стремясь к ним, человек сохраняет бодрость в течение длительного времени и редко впадает в уныние. Для него приобретает смысл все, что он делает для достижения цели. Так, строя себе дом, он решает десятки и сотни задач, порождаемых барьерами. Цель часто вырастает из

09.10.2012


18

«знаемых» ценностей, представленных в сознании в рациональной форме. Но она имеет решающее значение в смыслообразовании лишь вначале. Затем вступают в действие эмоциональные факторы — те радости и горести, которые связаны с преодолением препятствий. Они или обогащают смысл, или «убивают» его, если деятельности сопутствуют горькие неудачи и утрата веры в успех. Иными словами, происходит Перенос Центра тяжести смыслообразования с рациональной цели на процесс деятельности. Этот важный механизм обычно упускается из виду. Отсюда — переоценка роли мышления в смыслообразовании.

Особенно богата ценностями творческая деятельность. Созидание нового не знает границ, Поэтому творчество обладает неиссякаемым источником смыслов. В творческих исканиях личность преодолевает все новые и новые препятствия, и этот процесс сопровождается богатой гаммой переживаний. Однако для поддержания эмоционального тонуса личности нужны надежда на успех и реальные достижения. Только такая деятельность продуцирует «строительный материал» для смысла. В связи с этим катализаторами смыслообразования выступают способности и инициатива самой личности, ее креативность, вера в себя, настойчивость, энергичность и другие качества.

Динамизм и дефицитность присущи и духовным ценностям, особенно аффилиативным, проявляющимся прежде всего в отношениях к нам со стороны других — в их любви, уважении, тепле, признании, доброте. Для человека они чрезвычайно важны. «Подобно тому, как факелы и фейерверки бледнеют и делаются невидимыми при свете солнца, так и ум, даже гений, а равно и красота блекнут и затмеваются предсердечной добротой», — писал А. Шопенгауэр [19; 107]. Это во многом объясняется дефицитностью добрых отношений, их динамичностью. Ни один человек, даже самый близкий, не гарантирует нам свою постоянную любовь, особенно — той силы и формы, которые нас устраивают. Вторая

29

Причина состоит в том, что мы нуждаемся в уважении, любви и доброте многих людей. Мы привередливы — хотим, чтобы все относились к нам хорошо. Но это нереально. Всеобщей любовью и почитанием не пользуются даже великие мира сего и кумиры публики. Поэтому аффилиативные ценности всегда дефицитны.

Человек сплачивается с людьми, лишь раскрыв свой потенциал любви и совести [27], [29]. Тогда для него обретают смысл лишь такой образ жизни, такие деяния, которые гармонизируют его интересы с интересами других на основе гуманистической, справедливой морали. Тогда он живет в согласии с миром и с самим собой. Высшего счастья достигает тот, кто любит и любим, кого уважают и чтят. «Размышляя о счастье, я давно уже пришел к выводу, что его приносят не деньги и не высокая должность, слава или успех у женщин, а отношение к тебе окружающих, их доверие, уважение, любовь», — пишет академик Н. М. Амосов [1].

Среди духовных важны и эстетические ценности. Они тоже играют большую роль в смыслообразовании. Наслаждение красотой природы и искусства – сложное чувство. Оно включает в себя и удовольствие, и любование, и восхищение, и радость. Эстетические ценности чрезвычайно разнообразны, что затрудняет эмоциональную адаптацию к ним. Так, художественная литература, музыка, танцы, изобразительное искусство и т. д. представлены бесконечным многообразием форм, жанров, стилей. То же самое в архитектуре, в прикладном искусстве. Аналогично обстоит дело и в природе. Поэтому человек может запоем читать романы и повести, часами слушать музыку, наслаждаться

09.10.2012


18

Сменяющими друг друга пейзажами, красотами гор, лесов, полей, восходом солнца, архитектурными ансамблями и т. д. Важны и интерес к различным играм, к состязаниям, творчеству, бескорыстная любовь к деятельности и др. Главное, чтобы человек был способен наслаждаться разнообразными духовными ценностями.

В целом в механизме смыслообразования ключевую роль играют барьеры. С ними связано происхождение всех фигурантов смыслообразования — ценностей, устремлений, деятельности, радостей и страданий.

Значение барьеров особенно рельефно проявляется в двух биполярных ситуациях — когда преграды слишком велики и когда они отсутствуют вообще. Кризисные переживания, приводящие к депрессии и утрате смысла жизни, часто возникают под влиянием необратимого ценностного барьера — лишения человека очень важной ценности. Но аналогичный эффект — тоска, депрессия — наблюдается и при отсутствии барьеров, когда для человека открывается неограниченный доступ к желанным ценностям. Как отмечалось, если нет никаких препятствий, ценности девальвируются, теряют привлекательность, и как следствие этого атрофируются стремления и исчезают перспективы. Возникает агедония. Человеку кажется, что он познал все прелести жизни и от нее уже больше нечего ждать. В результате главный механизм сотворения радости — ожидание и реализация привлекательной перспективы — рушится.

Так, анализируя данные опроса 60 студентов Университета штата Айдахо (США), пытавшихся совершить самоубийство, В. Франкл, один из крупнейших исследователей смысла жизни, констатирует: 85 % из них не видели больше в своей жизни никакого смысла; при этом 93 % из них были физически и психически здоровы, жили в хороших материальных условиях и в полном согласии со своей семьей; они активно участвовали в общественной жизни и имели все основания быть довольными своими академическими успехами. «Во всяком случае, о неудовлетворенных потребностях не могло быть и речи» [24; 26–27]. Из последнего своего утверждения В. Франкл делает неожиданный вывод о том, что удовлетворение

30

Повседневных потребностей и удовольствия вообще не могут быть смыслом жизни. А вывод надо было бы сделать совершенно другой: при стабильном достатке и отсутствии препятствий, мешающих удовлетворению потребностей, смысл жизни утрачивается.

Чтобы обосновать свои утверждения, В. Франкл вынужден выдвинуть бездоказательную гипотезу о существовании у человека особой, высшей потребности — стремления к смыслу жизни, не сводимой к другим потребностям. Это стремление, по его мнению, удовлетворяется служением делу и любовью к людям. Если человек сосредоточен на себе, говорит В. Франкл, на своих наслаждениях и удовольствиях, он не сможет найти смысл жизни. Чем больше он отдает себя делу, чем больше он отдает себя своему партнеру, тем в большей степени он становится самим собой и тем полнее реализуется его стремление к смыслу [24; 29–30].

Разумеется, было бы очень хорошо, если бы люди видели смысл своей жизни только в служении другим, в общественно полезной деятельности, не заботясь о собственных потребностях, о радостях жизни. К сожалению, этого не происходит. Они в подавляющем большинстве случаев думают прежде всего о себе и своей семье. Для многих из них имеют смысл и обман, и вымогательство, и насилие, воровство и грабежи, мошенничество и даже убийства в целях личного обогащения, более полного удовлетворения повседневных потребностей.

09.10.2012


18

Конечно, в обществе изобилия прагматические ценности не могут долго служить источником смыслообразования для обеспеченных людей. Здесь главное — дефицитные ценности, не утратившие свою привлекательность и при этом еще не достигнутые. В зависимости от ситуации и индивидуальных особенностей личности значимость смыслообразующих ценностей неузнаваемо меняется. Для умирающего от жажды человека главным смыслом жизни на какой-то момент может стать глоток воды, для измученного в темнице каторжника — выход на волю, для влюбленного юноши — улыбка девушки. Смыслообразующий потенциал ценностей определяется в первую очередь их дефицитностью, обусловленной барьером, т. е. ситуационным фактором. В смыслообразовании может участвовать любая потребность.

То, что В. Франкл называет потребностью в смысле, есть на самом деле стремление по возможности повысить (или сохранить) ценность жизни. Здесь мы видим Проявление потребности к оптимизации. Преодоление барьеров имеет смысл тогда, когда реализуется эта тенденция.

Стало быть, по смыслообразующему потенциалу ценности отличаются друг от друга. В целом этот потенциал неизмеримо выше у дефицитных и динамичных ценностей: эмоциональная адаптация к ним затруднена. Дольше всего сохраняют свою привлекательность ценности, отражающие стремление человека удовлетворять свои потребности на все более высоком уровне. Однако материальная сторона жизни не может бесконечно повышать свою психологическую ценность. Так, если человеку с детства были доступны все блага, если он купался в нектаре и амброзии, познал все чудеса и красоты мира, он в считанные годы достигнет потолка роскоши и экзотики, особенно — если он «и жить торопится, и чувствовать спешит». Тогда материальное благополучие и покупные прелести теряют свое смыслообразующее значение — они навевают лишь безразличие и скуку.

Жизнь общества и человека должна строиться по законам смыслообразования. Думается, существенный вклад в познание этих законов может внести развиваемая нами теория преодоления.

Проведенный анализ показывает, что смысловые структуры и процессы раскрывают самое существенное в личности. Ее фундаментальное исходное свойство заключается в естественном стремлении

31

Сделать свою жизнь по возможности более радостной. Эта тенденция жива, пока человека не извратили и не сломали обстоятельства. Она одухотворяет все мечты и молитвы личности, все ее устремления и деяния, определяет смысл ее существования на этой земле. Поэтому не случайно современные исследования вплотную подвели нас к созданию смысловой концепции личности [17]. Но личность — это не просто смысловые конструкты и системы. Личность — это человек как творец смыслов, творец радостей. Может ли он создавать и находить ценности, приносящие эмоциональное благополучие и ощущение счастья? В чем он видит смысл своих планов и деяний? Какими способами он их реализует, какие преграды он может преодолеть? Что его радует и огорчает? Вот что составляет главные измерения личности, ее основные сущностные характеристики.

В прошлом личность анализировалась прежде всего с точки зрения осуществления социальных функций. Теперь настало время во весь голос говорить о том, чтó важно для самой личности, для ее собственного счастья, и с этих позиций исследовать

09.10.2012


18

Закономерности ее функционирования и развития, ее внутреннюю организацию. Однако суть гуманистического подхода не в том, чтобы изучать личность в отрыве от социальных функций, а в раскрытии механизмов гармонизации человека с его функциями, в выявлении оптимальных путей его социальной интеграции. А это — проблема воспитания базисных смыслообразующих структур личности, с одной стороны, и очеловечивания самого общества, условий жизни и деятельности — с другой. В смыслообразовании важны все структуры личности и ценностные ориентиры, способности, характер знания, мышление и т. д. Однако не следует абсолютизировать роль умственной деятельности в этом процессе. Главная функция ума состоит в выявлении самых актуальных и значимых барьеров, внутренних и внешних, преодоление которых необходимо для удовлетворения потребностей, в оптимальном выборе ценностей — целей и путей движения к ним с учетом всех плюсов и минусов. Да, это порой очень и очень сложная задача. Но в любом случае мышление имеет в смыслообразовании лишь опосредствованное, инструментальное значение — в отличие от эмоций, оказывающих на этот процесс прямое влияние.

Смыслообразование — это проявление целостной личности в определенных условиях.

Завершая статью, отметим основную специфику нашего подхода к проблеме смыслов. Она состоит в том, что мы сделали акцент на Генетическом Аспекте проблемы. В отечественной психологии доминирует не генетический, а функциональный подход к смыслообразованию, т. е. этот процесс рассматривается скорее как результат функционирования уже существующих смыслов — как перенос значения ядерных смысловых образований на других носителей. Такое смыслообразование может происходить и на рациональной основе, путем логического анализа. Поэтому естественно, что в отечественных исследованиях смыслообразование рассматривается главным образом как результат мышления. При этом эмоциональные механизмы остаются в тени.

А для нас главное — Эмоциональные Механизмы, причем в своем Позитивном, Жизнеутверждающем проявлении. Они рассматриваются нами с позиций формирования у личности оптимистического отношения к жизни, позитивного эмоционального тонуса, помогающего полюбить окружающий мир. Поэтому невозможно раскрыть сущность смысла только через понятия «значение», «роль», «объективное отношение», «отношение мотива к цели», так как они не фиксируют главное — жизнеутверждающую природу смысла. Роль объекта часто бывает пагубной, значение — разочаровывающим, объективное отношение — опасным

32

Для жизни и т. д. Нельзя писать о смысле жизни и деятельности личности, «добру и злу внимая равнодушно». Иначе получится теория, стоящая по ту сторону реального человеческого бытия.

Теория преодоления позволила раскрыть механизмы психогенеза эмоций, индивидуальных ценностей, их содержательные и динамические характеристики, играющие главную роль в смыслообразовании [28].

Конечно, оптимальность — относительное понятие. Оптимальное в одних условиях не является таковым в других. Кроме того, у людей существуют разные представления о наилучшем выборе и разные стратегии выбора. Одни делают акцент на материальной выгоде, безудержном накопительстве, игнорируя эмоциональную сторону смысла, тогда

09.10.2012


18

16


Как другие с упоением предаются всем сегодняшним радостям, не думая о завтрашнем дне. Первые обречены на серые, безрадостные будни, а вторые — на страдания в будущем. Проблема смысловых стратегий — это многоаспектная, сложнейшая проблема, которая еще ждет своих исследователей. Наша задача состояла в том, чтобы наметить общетеоретические предпосылки решения этой важнейшей проблемы, затрагивающей животрепещущие интересы каждого. Для ее решения нужен прежде всего генетический подход. Именно такой подход заложен в психологической теории преодоления. Согласно этой теории, смыслы существуют лишь до тех пор, пока есть барьеры, и для выведения человека из смыслового тупика необходимо помочь ему найти приемлемые пути их преодоления и тем самым создать для него радостную перспективу.

1. Амосов Н. М. Как быть счастливым // Правда. 3.02.1987 г.

2. Асмолов А. Г. и др. О некоторых перспективах исследований смысловых образований

Личности // Вопр. психол. 1979. № 4. С. 35–46.

3. Божович Л. И., Славина Л. С. Психологическое развитие школьника и его воспитание. М.:

Знание, 1979.

4. Братусь Б. С. Аномалии личности. М.: Мысль, 1988.

5. Братусь Б. С. Нравственное сознание личности. М.: Знание, 1985.

6. Вилюнас В. К. Психологические механизмы мотивации человека. М.: Изд-во МГУ, 1990.

7. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1960.

8. Гамезо М. В., Домашенко И. А. Атлас по психологии: информационно-методические
материалы к курсу «Общая психология». М.: Просвещение, 1986.

9. Искольдский Н. В. Исследования привязанности ребенка к матери (в зарубежной психологии)

// Вопр. психол. 1985. № 6. С. 146–152.

10. Зинченко В. П., Мунипов В. М. Экономика и проблемы комплексного подхода к изучению трудовой деятельности // Тр. ВНИИТЭ. Сер. Эргономика. Вып. 10. М., 1976. С. 28– 59.

11. Карпова Н. Л. Психогические аспекты проблемы смысла жизни // Психол. журн. 1996. Т. 17. № 2. С. 178–183.

12. Колпакова Л. М. Психологические механизмы формирования межличностных отношений в диаде «учитель — ученик»: Автореф. канд. дис. Казань, 1997.

13. Кудрявцев И. А. и др. Психологический анализ смыслообразующих факторов
делинквентного поведения подростков // Психол. журн. 1996. Т. 17. № 5. С. 76–89.

14. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1959.

15. Леонтьев Д. А. Динамика смысловых процессов // Психол. журн. 1997. Т. 18. № 6. С. 13–27.

16. Леонтьев Д. А. Личностный смысл и трансформация психического образа // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1988. № 2. С. 3–14.

17. Леонтьев Д. А. Психология смысла. М.: Смысл, 1999.

18. Макаренко А. С. Соч.: В 7 т. Т. 5. М.: Педагогика, 1958.

19. Мысли мудрых людей. Собраны Л. Н. Толстым. М.: Худ. лит-ра, 1990.

20. Несмелов В. Вопрос о смысле жизни в учении новозаветного откровения. М., 1994.

21. Узнадзе Д. Н. Психологические исследования. М.: Наука, 1966.

22. Ушинский К. Д. Избр. пед. соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Учпедгиз, 1953.

23. Франк С. Смысл жизни. М.: Полифакт, 1994.

24. Франкл В. Человек в поисках смысла жизни. М.: Прогресс, 1994.

25. Шакуров Р. Х. Барьер как категория и его роль в деятельности // Вопр. психол. 2001. № 1. С. 3–18.

26. Шакуров Р. Х. Самолюбие детей. М.: Просвещение, 1969.

33

27. Шакуров Р. Х. Теоретические проблемы исследования сплоченности педагогического


18

17


Коллектива // Социально-психологические проблемы педагогического коллектива ПТУ. М., 1982.

28. Шакуров Р. Х. Эмоции. Личность. Деятельность. Казань, 2001.

29. Шакуров Р. Х., Рогов М. Г., Алишев Б. С. Социально-психологические особенности сплочения педагогического коллектива среднего ПТУ. Казань, 1991.

30. Scheler M. On the eternal in man. N. Y.: Harper Brothers, 1960.

Поступила в редакцию 6.III 2002 г.

09.10.2012


3

3 ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ МИР ПСИХОЛОГИИ

В. П. ЗИНЧЕНКО

Статья написана при поддержке РФФИ, грант № 02-06-80289.

Автор излагает свои размышления о теоретическом мире психологии. Поводом для них послужила готовящаяся к выходу в свет книга Д. Робинсона «Интеллектуальная история психологии».

Ключевые слова: теория, история, эксперимент, практика, методология, философская психология, экспериментальная психология.

Казалось бы, в соответствии со здравым смыслом отношения между теорией, экспериментом, практикой должны быть взаимодополнительными. С этим трудно спорить. Вместе с тем мы часто слышим, что теории нам нужны лишь до тех пор, пока их не сменят другие, лучшие теории; или — противоположное: если факты не соответствуют теории, тем хуже для фактов. На деле все не так просто. Теории не отмирают, а факты оказываются упрямыми. И те и другие достаточно долго живут независимо друг от друга и рано или поздно обогащают науку. В конце концов по собственной логике начинают строиться мир теории, мир эксперимента и мир практики. Поводом для моих размышлений о теоретическом мире психологии, в том числе и об отношении его к миру эксперимента, послужила книга Дэниела Н. Робинсона, профессора Джорджтаунского университета (США), — «Интеллектуальная история психологии», перевод которой на русский язык готовится к изданию в Институте философии, теологии и религии св. Фомы (Москва). Настоящая статья — не рецензия, а именно размышления, навеянные книгой, которую я рекомендую читателям журнала «Вопросы психологии».

*

Интеллектуальная история психологии есть история идей, т. е. вполне объективных интеллектуальных достижений — не менее объективных, чем научный метод или полученный с его помощью экспериментальный факт, эффект, феномен.… Объективность идей и смыслов опасно недооценивать. Они подобны джину, выпущенному из бутылки. К сожалению, когда идея овладевает массами, она действительно становится материальной силой, т. е. превращается в свою противоположность, как мрачновато заметил И. Губерман. Жизнь подло подражает художественному вымыслу (В. Набоков), она столь же подло реализует научные и в их числе безумные идеи. Одна из самых трагических и глупых (по словам М. К. Мамардашвили)

4

Идей XX в. — идея нового человека — не изобретение «века-волкодава» (О. Мандельштам). Она имеет свои корни в такой относительно безобидной и наивной идее эпохи Просвещения о человеке, как Tabula Rasa, не говоря уже о том, что она была

09.10.2012


3

2


Отчетливо артикулирована в Древнем Риме. Можно, конечно, отвергнуть ее с порога, но что делать с весьма и весьма эффективной практикой зомбирования людей, манипулирования ими и их сознанием с помощью как древних, так и новейших психотехник, усиленных современными техническими средствами?

Еще в первой половине XX в. более оптимистичными, чем поэт О. Мандельштам, были П. Тейяр де Шарден и В. И. Вернадский, писавшие о ноосфере (а добрейший С. В. Мейен, которому принадлежит формула Принципа сочувствия В науке, — даже о ноократии), о том, что мышление человека приобретает планетарные масштабы, становится геологической силой. К этому нужно добавить одну маленькую деталь: человеческая глупость, как тень, следует за мышлением и тоже достигает космических высот, за что приходится платить непомерно дорогую цену, когда идея находит своих фанатиков. С. Л. Франк понимал под фанатизмом «страстную преданность излюбленной идее.., доводящую человека, с одной стороны, до самопожертвования и величайших подвигов, и с другой стороны — до уродливого искажения всей жизненной перспективы и нетерпимого истребления всего несогласного с данной идеей» [12; 154]. В примерах человечество недостатка никогда не испытывало. К несчастью, с демонстрации идейного фанатизма начался XXI век.

Значит, идеи, как люди, живут и имеют свою судьбу. Вот что писал о жизни идеи М. М. Бахтин, анализировавший творчество Ф. М. Достоевского: «Достоевский сумел открыть, увидеть и показать истинную сферу жизни идеи. Идея живет не в изолированном индивидуальном сознании человека, — оставаясь только в нем, она вырождается и умирает. Идея начинает жить, т. е. формироваться, развиваться, находить и обновлять свое словесное выражение, порождать новые идеи, только вступая в существенные диалогические отношения с другими Чужими Идеями. Человеческая мысль становится подлинной мыслью, то есть идеей, только в условиях живого контакта с чужой мыслью, воплощенной в чужом голосе, то есть в чужом, выраженном в слове сознании. В точке этого контакта голосов-сознаний и рождается и живет идея.

Идея — как Ее Видел художник Достоевский — это не субъективное индивидуально-психологическое образование с “постоянным местопребыванием” в голове человека; нет, идея интериндивидуальна и интерсубъективна, сфера ее бытия не индивидуальное сознание, а диалогическое общение между сознаниями. Идея — это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний» [1; 294].

Объективны не только идеи. Объективна культура и ее ценности. Европейское понятие культуры, согласно С. Л. Франку, включает в себя «объективное, самоценное развитие внешних и внутренних условий жизни, повышение производительности материальной и духовной, совершенствование политических, социальных и бытовых форм общения, прогресс нравственности, религии, науки, искусства, словом, многостороннюю работу поднятия коллективного бытия на объективно высшую ступень», т. е. для европейца культура — это «совокупность осуществляемых в общественно-исторической жизни объективных ценностей» [12; 160]. Приведенная характеристика культуры в ее расширенном и кратком вариантах содержит в своей внутренней форме итоги размышлений представителей философской антропологии и философской психологии. Она вполне адекватна пониманию культуры в культурно-исторической психологии.

5

09.10.2012


3

3


Л. С. Выготский исходил из объективности аффективно-смысловых образований человеческого сознания, существующих вне каждого отдельного человека в виде произведений искусства. Он подчеркивал, что такие образования существуют раньше, чем индивидуальные или субъективные аффективно-смысловые образования. Подобные положения Л. С. Выготского дали основания его ближайшему ученику и соратнику Д. Б. Эльконину утверждать новизну и неклассичность культурно-исторической психологии.

Саркастично аргументировал объективность идей Г. Г. Шпет: «Идея, смысл, сюжет — объективны. Их бытие не зависит от нашего существования. Идея может влезть или не влезть в голову философствующего персонажа, ее можно вбить в его голову или невозможно, но она Есть, и ее бытие нимало не определяется емкостью его черепа. Даже то обстоятельство, что идея не влезает в его голову, можно принять за особо убедительное свидетельство ее независимого от философствующих особ бытия. Головы, в которых отверстие для проникновения идеи забито прочною втулкою, воображают, что они “в самих себе” “образуют” Представления, которые как будто бы и составляют Содержание Понимаемого. Если бы так и было, то это, конечно, хорошо объясняло бы возможность взаимного Непонимания Беседующих субъектов» [15; 422].

Издевательский тон доказательства объективности существования идей, смыслов, сюжетов, аффективно-смысловых образований, если угодно самых разных идеальных форм, говорит о том, что их объективность была для Г. Г. Шпета, С. Л. Франка, как и позднее для М. М. Бахтина, Л. С. Выготского, само собой разумеющейся.

Не буду рассматривать основания, по которым, например, А. А. Ухтомский, М. К. Мамардашвили рассматривали субъективное не менее объективным, чем так называемое объективное. Это знал О. Мандельштам:

Что делать, самый нежный ум Весь помещается снаружи.

Снаружи, не между ушами, как шутят американские психологи. Напрашивается вывод об объективности субъективного мира человека, что чувствовал (или знал?) П. Я. Гальперин, высказавший (без излишней аргументации) убеждение в том, что психология когда-нибудь станет объективной наукой о Субъективном мире Человека (и животных) [2; 271]. Редко обращается внимание на то, что П. Я. Гальперин перевернул навязшее в зубах определение предмета психологии как науки о субъективном отражении объективного мира. В его определении подразумевается расширенное понимание объективного, включающего в свой состав и субъективное, вовсе не являющееся «социальной метафорой», как о нем говорили некоторые советские психологи. Субъективный мир стоит наравне с объективным миром. А в каких отношениях окажутся оба мира — вопрос личной судьбы и обстоятельств. Для психологии это — искомое, проблема, при решении которой возможны разные варианты. Конечно, человек так или иначе отражает объективный мир, с большим или меньшим успехом ориентируется и действует в нем. Носитель субъективного мира может дистанцироваться от объективного мира, порождать иной мир, погружаться в него или объективировать, быть его хозяином или заложником, а то и жертвой, испытывать внутреннюю клаустрофобию, бежать от себя. Ориентироваться в своем собственном мире (мирах!), а тем более овладевать им, жить в нем и с ним в мире никак не проще, чем жить в так называемом объективном мире.

Приведенные соображения мыслителей и ученых XX в. об объективности идей, смыслов, ценностей, аффектов, наконец, субъективного мира большинством психологов могут быть восприняты как своего рода эпатаж, хотя читатель книги Д. Робинсона

09.10.2012


3

Заметит изложение

6

Взглядов Парменида из Элеи, согласно которым все, что имеет реальное бытие, — все, что реально есть, — должно быть вечным и неизменным; и такое реальное бытие не может быть раскрыто посредством чувств. Внутренне противоречиво — приписывать существование тому, что никогда не является одним и тем же в разное время; и непоследовательно — утверждать, что любая существующая вещь возникает из ничего. Чтобы избежать этого тупика, нужно вывести чувственность из сферы реального существования, так как лишь ощущение проявляет такое непостоянство. То, что останется после отбрасывания ощущений, есть сфера абстракций — непоколебимых и вечных истин, если и являющихся доступными, то только для разума. Здесь уже идея, абстракция более объективна, чем объективный мир в привычном для нас смысле слова. Это вовсе не означает, что им можно пренебречь. «Ты должен все узнать, — говорит сам Парменид, — и неколебимое сердце совершенной Истины, и мнения смертных, в которых нет истинной достоверности». Мнения «ты должен узнать», «но удерживай мысль от этого пути исследования». Г. Г. Шпет, приводящий эти высказывания Парменида в статье «Мудрость или разум?», развивал важную не только для философии, но и для психологии идею: «Философия как знание сознается тогда, когда мы направляем свою мысль на самое мысль. Бытие как то, что есть, как истина, тогда изучается подлинно философски, когда наша рефлексия направляется на самое мысль о бытии. Ибо для мысли мысль открывается в себе самой, в своей подлинной сущности, а не как возникающее и преходящее, “нам кажущееся”, здесь подлинно “незыблемое сердце совершенной Истины”. Бытие само по себе есть бытие, и только. Лишь через мысль бытие становится предметом мысли и, следовательно, предметом философии как знания. Нужно прийти к этому сознанию, что бытие философски есть через мысль, что предмет мысли и предмет бытия есть одно и то же, есть Один Предмет. “Одно и то же, — по Пармениду, — мышление и бытие”. Или он говорит еще яснее: “Одно и то же мышление и то, на что направляется мысль; и без сущего, в зависимости от которого высказывается мысль, ты не найдешь мышления”. Итак, не только предмет бытия для философии есть предмет мысли, но и мысль, на которую направляется философия, есть непременно мысль о предмете, и мысли “ни о чем”, следовательно, нет. Здесь у философии как знания — прочное и надежное начало» [15; 233–234].

Сказанное Парменидом и прокомментированное Г. Г. Шпетом имеет прямое отношение к психологии в целом и в особенности к психологии мышления. Мы узнаем здесь проблему предметности мышления, но не только. Мы узнаем здесь и проблему бытийности мышления и его участности в бытии — проблему, над которой плодотворно работал М. М. Бахтин, а позднее — М. К. Мамардашвили.

Мне представляется, что Направленность мысли на самое мысль, равно как рефлексия, обращенная на Направленность самой мысли, характеризует не только философскую мысль, а представляет собой непременное условие теоретического мышления, в какой бы сфере оно ни наблюдалось. Характеристика теоретического мышления, данная Г. Г. Шпетом, полнее характеристики, данной В. В. Давыдовым, который считал главным признаком этого мышления наличие рефлексии. Афористическую характеристику теоретического мышления дал А. С. Пушкин: Думой думу развивает. Категоричен, а скорее, оптимистичен был И. А. Бродский, заявивший, что люди думают не на каком-то языке, а мыслями. Ему же принадлежит примечательная

09.10.2012


3

Характеристика рефлексии как Post Scriptum'A К мысли. Можно добавить: и Pre Scriptum'A К действию. Здесь мы выходим за пределы оппозиции

7

Субъективности/объективности идеи, мысли и констатируем нечто большее — существование теоретического мира, именно теоретического, несмотря на всю предметность мысли или благодаря ее предметности, что точнее. Этот мир можно называть по-разному. У Платона — это мир идей, которому противостоял мир теней. Г. П. Щедровицкий был более осторожен. Он говорил о мире мышления, который должен быть положен «как новая реальность в мир, отдельная от реальности материи и противостоящая ей.., это особая субстанция, существующая в социокультурном пространстве» [16; 10]. В этом же ряду можно вспомнить представления о пневматосфере, или духосфере (П. А. Флоренский), о семиосфере (Ю. М. Лотман) или о когитосфере. В термине «семиосфера» подчеркивается знаковый характер мысли, невозможность бесплотной мысли, укорененность мысли и смысла в бытии (Г. Г. Шпет), даже гегелевское тождество мысли и бытия (Э. В. Ильенков).

Согласимся с К. Поппером, написавшим в книге «Мир Парменида» [18], что Парменид был первым, кто стал явно утверждать существование теоретического мира как особой реальности, скрытой за феноменальным миром. Он отчетливо сформулировал критерий реальности, указывая на то, что подлинная реальность — это теоретический мир, который инвариантен по отношению к любым кажущимся изменениям. Интенция всей книги К. Поппера состояла в том, чтобы проиллюстрировать действие принципа, согласно которому вся история является или должна быть историей проблемных ситуаций, и в силу этого мы лучше можем понять мыслителей прошлого [8; 81, 83]. Это весьма поучительное соображение: вне проблемных ситуаций не может быть ни истории, ни теоретического мира, да и человек создан так, что он не может жить без проблем. Если их нет, он их придумывает (на свою голову). Д. Робинсон, излагая историю идей в психологии, по сути дела, выявляет ее теоретический мир, хотя и не ставит перед собой такую задачу. В каком-то смысле он идет еще дальше К. Поппера. Он считает, что интеллектуальная история, в отличие от истории политической и социальной, является пророческой. Неудачно построенная аргументация, ведущая к сомнительным или разрушительным следствиям, сохранит свои свойства в любом и каждом воплощении. Это сюжет, подобный упомянутому выше о свойстве жизни уподобляться воображению, мысли, мифологии, искусству и науке.

Идея подобна произведению искусства, которое (согласно В. В. Кандинскому) отделившись от художника, получает самостоятельную жизнь, обладает активными силами, живет, действует и участвует в созидании духовной атмосферы [5; 99]. Идеи в буквальном смысле слова витают в воздухе. Один из героев У. Эко заметил, что, если тебе пришла идея в голову, можешь быть уверен, что она уже приходила и кому-то другому. Важно уметь понять ее, продумать основания и следствия, в чем неоценимую пользу оказывает история идей в философской психологии и их судьба в психологии, отпочковавшейся от философии. О генеалогии идей, бытующих в современной психологии (Д. Робинсон рассматривает психологию до 1950 г.), редко задумываются, хотя теоретическая реальность, реальность идей несомненно скрыта и за психологической (человеческой) эмпирией, экспериментатикой, практикой, феноменологией. И в то же время теоретическая реальность явлена не только в форме знания, но и в форме знания о незнании, в качестве своего рода вызова. В психологии

09.10.2012


3

Также есть свои инварианты (архетипы), маскируемые многообразными формами поведения, деятельности и сознания людей в меняющихся обстоятельствах их жизни. Многие из них в свое время были эксплицированы.

Все сказанное об объективности интеллектуальных достижений делает их

8

Вполне почтенным предметом научного исследования. Книга Д. Робинсона, насколько мне известно, — это первый и вполне интересный опыт систематического изложения истории идей в психологии. Она не претендует на то, чтобы быть книгой по истории психологии, и может, как предвидит автор, удивить и даже разочаровать авторов книг по истории психологии. Не стану предварять реакции на книгу Д. Робинсона историков психологии, но мой опыт чтения ее говорит о том, что результатом такого чтения является не только лучшее понимание истории психологии, но и иное отношение ко все более расширяющейся предметной области психологии [3], [4]. Если говорить о жанре книги Д. Робинсона, то, при всей оригинальности, ее можно поместить между историей психологии и исторической психологией [14].

М. Коул — автор одной из последних книг, посвященных культурно-исторической психологии [6], назвал ее наукой будущего. Как следует из истории культуры, в том числе и из истории психологии, истории психологических идей, культурно-историческая психология в такой же мере является наукой прошлого. Это лишь на первый взгляд парадоксальное утверждение демонстрирует книга Д. Робинсона, где возникновение психологических идей, их жизнь и судьба даются на фоне культуры и истории. Конечно, остается вопрос, что берет психология у культуры и истории и что она им возвращает. Казалось бы, о равноценности вкладов и заимствований говорить не приходится: взаимоотношения, скорее, асимметричны. Разумеется, непревзойденным примером влияния на культуру (если оставить в стороне знак влияния) является психоанализ. Амбивалентность отношения культуры к психоанализу прекрасно выражена в шутливом (только по форме) стихотворении И. Бродского «Письмо в бутылке», повторяющем сюжет Е. Баратынского и О. Мандельштама:

Доктор Фрейд, покидаю Вас, сумевшего (где-то вне нас) на глаз над речкой души перекинуть мост, соединяющий пах и мозг.

Близко по масштабу влияние прагматизма и бихевиоризма, но только на американскую культуру. Консервативная Европа не столь чувствительна к психологическим новациям, что, может быть, не так плохо. Как справедливо пишет Д. Робинсон, слишком много психологий породили эмпиризм и рационализм. Возможно, поэтому прошло время, когда психология, возникшая и развивавшаяся вместе с философией на протяжении многих веков, была неотъемлемой частью культуры и истории, вольно или невольно, но весьма эффективно участвовала в решении задач управления поведением и деятельностью людей. Д. Робинсон говорит о взаимности влияния, обращая внимание на примечательную регулярность, с какой философы-материалисты процветали в периоды империи, а спиритуалистические идеалистические философы всплывали на поверхность в периоды начинающегося разрушения. Интеллектуалы, хотя тому и бывали достопримечательные исключения, выступали в роли апологетов столь же успешно, как и в роли критиков, а так называемые системы мысли

09.10.2012


3

Очень часто представляют собой не что иное, как рационалистические объяснения фактов, преобладающих в жизни. Если бы Д. Робинсон был ближе знаком с происходившим в нашей стране, возможно, он отнес бы идеологов коммунистической утопии, цинично прикрываемой так называемым диалектическим и историческим материализмом, к достопримечательному исключению из замеченной им регулярности. Эту достопримечательность заметили А. Белый и Б. Пастернак, писавшие об исчезновении в СССР материи. Сегодня идеалистов не наблюдается, зато спиритуалисты и эзотерики — в избытке.

9

Д. Робинсон не без иронии пишет о том, что психология после отпочкования от философии получила привилегию называть себя молодой наукой: «Именно такой подход к основаниям науки более или менее гарантирует каждому поколению психологов привилегию переоткрытия некоторых из самых примечательных идей в истории мысли». Долги весьма неохотно признаются не только перед философией или философской психологией. «Никто из современных психологов не обращается, робея, к анналам учений девятнадцатого столетия, пытаясь обнаружить там проблемы и методы, подходящие для психологии. Самый беглый взгляд на курсы и тексты по психологии как студенческого, так и профессорского уровня покажет без сомнения, а возможно, и без сожаления, что сознательно признаются лишь очень немногие долги девятнадцатому столетию».

Д. Робинсон пишет, что дело не в том, чтобы признать современного бихевиориста, изучающего роль болевого или пищевого подкрепления в обучении тем или иным формам поведения, учеником И. Бентама. Изменились методы исследования, изменилась терминология, но предмет остался. Остались и проблемы. Именно в этом смысле автор говорит, что задача всегда состояла в том, чтобы сохранить предмет, развивая далее Научные Методы и теории. Однако получалось это далеко не всегда. Претензии при зарождении тех или иных психологических направлений часто превосходили их объяснительный потенциал. Иногда это было связано с вполне разумным самоограничением или с осознанием ограниченности метода. Д. Робинсон констатирует, что, например, бихевиоризм уступил (без сожалений) ум — философии, тело — биологии, а личность — клиницистам. О душе, в контексте разговора о бихевиоризме, даже и вспоминать как-то неуместно. Зато технические приемы модификации поведения рекомендуется применять без ограничений как по отношению к «организмам» белых крыс, осужденного преступника, аутичного ребенка, дрессированного тюленя, шизофренического пациента, так и по отношению к трудному студенту.

Д. Робинсон фиксирует парадоксальную ситуацию, связанную с возникновением и развитием экспериментальной психологии. С одной стороны, сужается предметное и проблемное поле исследований, из него исчезает ряд предметов, например поступок, душа, из-за невозможности применения к ним экспериментального метода исследования. Автор это называет Метафизическим Обязательством относительно метода, которым, возможно, неосознанно связал себя современный психолог. А с другой стороны, экспериментальный метод как основное достижение научной психологии, остающийся в центре психологии, пребывающий там до сих пор со времен В. Вундта — Э. Титченера, ищет свой предмет. Добавим: и часто находит его вне того пространства, которое ранее обозначалось как психологическое. Это особый сюжет, получивший название редукционизма в психологии. Предмет психологии, подчиняясь методу, начинают искать

09.10.2012


3

Не там, где потеряли, а там, где ищущему кажется светлее, слишком часто — только кажется. В этом, конечно, есть и положительная сторона. Начинается эпоха конструирования предмета психологии. Строго говоря, эпоха конструирования предмета началась в античности, так что она, скорее, продолжается. Различия состоят в том, что меняется пространство, в котором ищется и конструируется предмет психологии.

И психика, и то, что начинает признаваться таковой, изучаются непсихологическими методами. Тем самым безгранично расширяется предметная область психологии, строится онтология психики. Остановимся на этом подробнее. Онтология-то строится, но она какая-то

10

Удивительная, чтобы не сказать странная. Ее источником оказывается не реальность, как она есть, а реальность, построенная в эксперименте, реальность, максимально очищенная от любых жизненных обстоятельств, которые могли бы нарушить «строгость» эксперимента, помешать получению стерилизованных, дистиллированных результатов. Это «башня молчания» в опытах И. П. Павлова (произнесшего свое знаменитое: «Всё в методе»); остановленные мгновения в тахистоскопических исследованиях восприятия, внимания, кратковременной памяти; максимально полная сенсорная и перцептивная изоляция в экспериментах с людьми; запоминание бессмысленных слогов с целью измерить свойства «чистой мнемы». Своего рода апофеозом естественнонаучного подхода было определение световой чувствительности глаза С. И. Вавиловым и Ю. Б. Харитоном, которые нашли, что глаз чувствителен к одному кванту света. Это эквивалентно тому, что он мог бы воспринимать в безвоздушном пространстве горящую свечу на расстоянии, равном 500 км, если бы она еще могла в нем гореть. Психологи в сотрудничестве с другими учеными построили как бы свой беспредметный научный мир — мир изолированных цветов, запахов, звуков, текстур, случайных последовательностей, ассоциативных рядов. Они пытались очистить пространство от времени и время от пространства. Кстати, психологи начали создавать абстрактные и беспредметные миры задолго до художников, поэтов, композиторов, не говоря уже о кино. От таких миров не так прост возврат к мирам реальным, если они еще сохранялись, и если мы знаем, что они собой представляют(?). Не знаю, как с абстрактными мирами в искусстве, но в науке любой эксперимент несет на себе печать абсурда. Ведь эксперимент есть создание условий или ситуаций, которые в реальной жизни практически не встречаются. В нем трудно обнаружить, по крайней мере с обывательской точки зрения, жизненный смысл, бытовую рациональность. В этом плане теоретический мир психологии оказывается не только более предметным в силу предметности мысли, но и более природосообразным по сравнению с миром, построенным экспериментальной психологией. В любом случае взаимоотношения обоих миров должны быть предметом размышления.

Исходный красивый замысел по созданию экспериментальной психологии вполне ясен. Он состоял в том, чтобы разобрать душу на части, изучить элементы, из которых она состоит, а затем собрать воедино. И дело даже не в том, что душа не желает составляться, а может быть, и состоять из элементов, но в том, что «материя», подлежащая собиранию, опредмечиванию, одушевлению, все увеличивается. Такое увеличение происходит не без влияния, а то и не без прямого участия души (и сознания). Душа не столько складывается из элементов, сколько раскрывается и «изготовляет» свои «элементы», о чем будет сказано ниже. Соответственно, задача синтеза психологического знания отодвигается все дальше и дальше. Аналитические тенденции в психологии все

09.10.2012


3

Еще преобладают. Это только гению И. В. Гете казалось, что чередование анализа и синтеза столь же естественно, как систола и диастола. Конечно, попытки интеграции психологического знания иногда приводят к успеху, но они почти не имеют отношения к исходному замыслу — синтезу души из найденных элементов и даже из найденных целостностей.

Я не ставлю перед собой цель обессмыслить достижения экспериментальной психологии, но поставить ряд вопросов — полезно. Может быть, у психологов была иллюзия относительно того, что разбираемый на части предмет был душой? Может быть, они изначально изучали не ее, а нечто другое, поэтому-то так беспомощны попытки ее

11

Синтеза из элементов, которые на самом деле являются элементами психики, а не души? Д. Робинсон пишет, что трактат Аристотеля «О душе» посвящен в такой же мере душе, как и ее «привходящим свойствам», т. е. состояниям души, связанным с телом. Таковыми являются ощущения, аффекты, память, образы и пр. От них отличается ум, который, хотя и обитает каким-то образом внутри души, но в отличие от души и других ее атрибутов является вечным. Значит, рассматриваемые Аристотелем свойства души можно назвать психикой, а душа и ее деятельность — нечто иное. Если это действительно так, то психология, экспериментально изучающая психику, строго следует аристотелевским традициям, но не всем, а только одной из них, а именно — естественнонаучной традиции, может быть, искусственно выделенной из учения о душе Аристотеля. Поэтому неизменно возникает вопрос относительно возможного отношения результатов экспериментальных психологических исследований к жизненным реалиям. Изредка возникает вопрос и о душе, чтó она есть, помимо ее психических свойств и функций.

Чаще всего ответ на последний вопрос заменяется констатацией факта. Время от времени, кто с сожалением, а кто с гордостью заявляет, что раньше психология была наукой о душе, а теперь она стала наукой об ее отсутствии. Подавляющее большинство по умолчанию разделяют последнее утверждение. По пальцам можно перечислить психологов, не отказавшихся от души как предмета изучения. При чтении книги интересно проследить развитие представлений о душе, ее функциях, атрибутах, взаимоотношениях с материей, с телом, о гармонии и дисгармонии ее сил и способностей. Не менее интересно проследить, как постепенно вытесняется и испаряется само понятие души. Вначале оно заменяется понятием «ум», затем — понятием «психика»; проблема взаимоотношений души и тела заменяется психофизиологической проблемой, решение которой берет на себя (правда, без надежды на успех) физиологическая психология, редуцирующая в конце концов не только душу, но и тело к мозгу, ищущая нейроны сознания. Г. Г. Шпет, как бы предвидя подобное, говорил, что возникнет целлюлярная психология.

Русскоязычному читателю в дополнение к рассказу Д. Робинсона можно порекомендовать обратиться к «Лекциям по античной философии» М. К. Мамардашвили, в которых более подробно и полно прослеживается античный дискурс о душе. М. К. Мамардашвили связывает идею души с идеей формы и у Сократа, и у Платона. «Формы — как конструктивного органа жизни, без которого человеческие способности, как эстетические, так и способности восприятия и мышления, “уходят в песок”. Теряются. Разрушаются временем» [7; 249]. Наличие души, обладающей идеальной формой, есть условие преодоления хаоса, восприятия природной необходимости, которая не дана неопределенному мышлению. «Под душой мы постепенно уже начинаем понимать своего

09.10.2012


3

Рода некоторую душу душ. Что называется у Платона душой? — Душа душ, то есть такой предмет, воздействие которого на людей рождает в них души. Конструктивный предмет, подобно музыкальному инструменту, который тоже есть Душа душ» [7; 251].

М. К. Мамардашвили приводит следующее разъяснение Платона: «...гармонию, пути которой сродны круговращениям души, Музы даровали каждому рассудительному своему почитателю не для бессмысленного удовольствия — хотя в нем только и видят нынче толк, — но как средство против разлада в круговращении души, долженствующее привести ее к строю и к согласованности самой с собой» [9; 458]. Это же относится и к мышлению: «...усвоив природную правильность рассуждений, мы должны,

12

Подражая безупречным круговращениям бога, упорядочить непостоянные круговращения внутри нас» [9; 458].

М. К. Мамардашвили подробно и убедительно показывает, что «само понятие души и рассуждение о ней или о Логосе на уровне идеальных предметов и есть условие проявления понятий природной необходимости. Есть условие способности философа или ученого видеть в природе не явления, которые хаотичны и разрознены, а действие того, что греки называли по-природе» [7; 252].

В последнюю выписку следует вчитаться особенно внимательно. Психологи, притязая понять душу, отказались от нее и как от средства познания, во всяком случае, главной предпосылки познания, видения «по-природе»: «И такой предпосылкой является существование, возникновение особых конструктивных предметов, через которые и при условии существования которых можно мыслить и говорить о существовании природной необходимости. А без них, то есть если душа наша не организована и не воспроизведена через эти особые предметы, мы никакой природной необходимости увидеть не сможем и не узнаем. И тогда, присутствуя, как я цитировал вам старых философов, мы отсутствуем» [7; 52].

Выражаясь на привычном психологическом языке, речь идет о преодолении постулата непосредственности, о восприятии, опосредствованном душой, «шестым» органом чувств, истинных, а не случайных явлений. Для такого восприятия, как говорил Платон, нужно «повернуть глаза души». Эта же линия рассуждения продолжается Аристотелем, который предполагал существование ума или порядка. Человек сам по себе — со своими личными способностями восприятия, рассуждения и чувства — ничего не стоит. Он — ничто, если к нему не приставлены особые предметы, которые существовали бы, которые «самодействовали» и тем самым помогали бы ему [7; 248–249]. И здесь античные мыслители подходят к проблеме развития, при обсуждении которой важнейшую роль играет также понятие формы, т. е. чего-то такого, что неразложимо на взаимодействующие части. Например, согласно Аристотелю, ребенок вырастает «руководимый» формой взрослого: это она как бы вытягивает из ребенка то, чем он станет [7; 192]. В этой мысли об идеальной форме заключен главный смысл культурно-исторической психологии.

Предлагая замечательную метафору души, Платон говорит о соединенной силе Окрыленной Пары коней (аффект и разум) и вознице (воля). Это можно понять так, что душа не сводится к своим атрибутам (как это было у Демокрита). Видимо, душа — это некоторый таинственный избыток познания, чувства и воли, некий идеальный предмет, форма. Возможно, это форма форм, или, как у Аристотеля, — порядок порядка, закон законов, мысль мыслей, движение движения. М. К. Мамардашвили настойчиво

09.10.2012


3

Подчеркивает конструктивный характер «идеальных предметов», «идеальных форм», которые он то отождествляет с душой, то считает их ее органами. В любом случае, — это конструкции, через которые канализируется сам по себе хаотически разбросанный ход наших впечатлений, переживаний и мыслей [7; 254]. Такие конструкции и есть условие построения теоретического мира, о котором писал Парменид. Увиденные М. К. Мамардашвили у античных авторов функции Организованной души Вкупе с построенными конструкциями потом получали разные наименования: «органы, душой и сознанием назначенные» (И. Г. Фихте); «органы чувств — теоретики» (К. Маркс); «предметные рецепторы» (Ч. Шеррингтон); «функциональные органы индивида» (А. А. Ухтомский); «органы-новообразования» (Л. С. Выготский); «идеальные формы» (Э. Шпрангер); «артифакты» (М. Вартофски);

13

«артеакты», «амплификаторы», «усилители» (М. К. Мамардашвили). К этому можно добавить популярные в когнитивной психологии когнитивные схемы и карты, начало изучения которых положили Э. Толмен в США и Ф. Н. Шемякин в СССР. Со времен Бл. Августина подобные внешние и внутренние (собственные) средства деятельности получили обобщенное наименование посредников-медиаторов.

Ключевым и собирательным в этом перечне может быть положение о функциональных органах-новообразованиях, душой и сознанием назначенных. А раз так, то такие «третьи вещи», тела «второго рождения», как их называет М. К. Мамардашвили, одновременно и духовны и телесны. На это же можно посмотреть и глазами Ф. Ницше: созидающее тело создало себе дух, как дань своей воле. Если оставить в стороне различия между материализмом и идеализмом, которыми, почти как советские диалектические материалисты, озабочен Д. Робинсон, то смысл двух позиций одинаков. В обеих речь идет о конструктивных функциях, о новообразованиях, о самосозидании, о внутреннем росте, в пределе — о том, что сам человек не факт, а акт, притом одушевленный (П. А. Флоренский), точнее, он артифакт или артеакт, т. е. существо искусственное, в широком смысле слова — существо экспериментальное. Давно сказано: «Природа не делает людей, люди делают себя сами». И успех в этом самопроизводстве, или самопроизведении не гарантирован, что в аргументации не нуждается. Но прав был и Б. Спиноза, говоривший: то, на что способно человеческое тело, никто не определил.

Не определены и возможности человеческого духа. И экспериментальная психология, приоткрывающая человеку его возможности, какими бы они ни были — физическими, психическими, духовными, делает полезное дело. Она, часто сама того не сознавая, делает дело, адекватное конструктивной природе человека. Она создает ситуации, которых в жизни практически не бывает, но ведь и человек, как категорично говорил М. К. Мамардашвили, все делает, как в первый раз. Дважды войти в одну и ту же реку он действительно не может, не может дважды совершить одно и то же движение, одинаково произнести одно и то же слово. Он их не повторяет, а строит. Пределы строительства (телесного и духовного) прощупывает экспериментальная психология, добиваясь порой удивительных результатов. Подобное и, конечно, не единственное «оправдание» экспериментальной психологии не только не отменяет проблемы души, которой продолжает заниматься философская психология, напротив — на этом пути открываются возможности соединения гуманитарного и естественно-научного подходов в психологии.

В идее опосредствования-посредничества-медиации смыкаются культура, теоретический и экспериментальный миры психологии и подавляющее большинство

09.10.2012


3

12


Психологических практик (независимо от того, осознают ли это сами практикующие психологи). Хотя эта идея артикулировалась в античности, затем терялась, возрождалась и вновь терялась, а после Л. С. Выготского стала едва ли не общепризнанной, сам акт опосредствования представляет собой тайну и вызов психологии, что, впрочем, неудивительно, ибо акты медиации суть акты творения субъективного мира человека. Этот вызов отваживаются принять очень немногие. Наиболее перспективны подходы Б. Д. Эльконина [17] и Дж. Верча [20].

Возвращаясь к проблематике души, отметим еще одно немаловажное обстоятельство, которое, если и не ускользнуло вовсе из поля зрения Д. Робинсона, не было выделено специально. Его книга имеет четкую структуру. Первая часть — философская психология, а две другие имеют одинаковое

14

Название — от философии к психологии. У читателя может возникнуть впечатление, что философская психология, трансформировавшись в просто психологию, исчезла. На самом деле подобное впечатление будет ложным. Философская психология продолжала и продолжает существовать и развиваться. Ее существенной частью является, в отличие от классической психологии, продолжение дискурса о душе и духе, взаимоотношениях души и тела, об одушевлении тела и овнешнении души (В. А. Подорога). Реконструируются традиции православной патристики (Григорий Палама), где развивались представления об энергийной проекции человека (С. С. Хоружий). С последними, видимо, связаны размышления А. А. Ухтомского об анатомии и физиологии человеческого духа, о доминанте души.

Дальнейшая эволюция философской психологии, рассказ о которой Д. Робинсон прервал практически на полуслове, и ее современное состояние, не только до середины XX в., но и нынешнее, — заслуживают специальной книги. В нашей отечественной традиции представляют огромный интерес психологические воззрения С. Л. Франка, А. А. Ухтомского, П. А. Флоренского, Г. Г. Шпета, А. Ф. Лосева, М. М. Бахтина, Э. В. Ильенкова, Э. Г. Юдина, М. К. Мамардашвили. Не менее интересны психологические взгляды Ф. Ницше, Х. Оргтега-и-Гассета, Ж. П. Сартра, М. Мерло-Понти, М. Фуко, Ж. Батая, М. Бланшо и других.

Здесь можно лишь с сожалением констатировать, что подавляющее большинство психологов мира не считают философскую психологию психологией. И снова мешает этому негласное отождествление психологии с экспериментальным методом, его фетишизация. История и теория психологии — эти словосочетания кажутся естественными, по крайней мере — привычными, а философская психология — это уже чересчур и воспринимается чем-то вроде возврата к античности и патристике. В то же время только через философию психология может осознать себя, внести посильный вклад в культуру, в образование. Последнее нуждается и в философской дидактике.

Для отечественного читателя книга Д. Робинсона имеет особое значение. Дело в том, что в советское время психология, наряду с другими гуманитарными науками, была настолько идеологизирована, что так называемая методология советской психологии пронизывала теорию (теории) психологии, а то и вытесняла ее вовсе. Даже наиболее авторитетные теории, например, культурно-историческая психология Л. С. Выготского, психологическая теория деятельности С. Л. Рубинштейна и А. Н. Леонтьева были совсем не свободны от идеологических и методологических штампов. Родимые пятна социализма сохраняются на нашей научной и учебной литературе по психологии, в том

09.10.2012


3

Числе и по истории психологии, до сих пор. Методологические принципы детерминизма, отражения, системности, рефлекторной природы психики, деятельности и в дополнение к последнему — единства сознания и деятельности, вторичности, а по сути, второсортности сознания — все это своего рода прокрустово ложе, в котором должна была укладываться теоретическая работа. Эти же принципы служили критериальной базой для оценки истории психологии и новых достижений в области теории психологии. Приходится только удивляться, что, несмотря на суровые ограничения свободы мысли, советское время ознаменовалось возникновением и развитием целого ряда продуктивных научных направлений и серьезными достижениями во многих областях психологии, в их числе — и в теории психологии. Возможно, секрет состоит в том, что такие психологи, как Л. С. Выготский, С. Л. Рубинштейн, А. Н. Леонтьев, П. Я. Гальперин, А. В. Запорожец, В. В. Давыдов, добровольно-принудительно

15

Взявшие на себя обязательства создавать и развивать марксистскую психологию, действительно погружались в философию (не только марксистскую) и интересно размышляли о предмете психологии, о единицах анализа психики, о сознании, деятельности, личности, о проблемах развития психики и сознания, предлагали свои варианты смыслового строения сознания, структуры предметной деятельности, развития произвольных движений, соотношения внешнего и внутреннего, формирования умственных действий и понятий, соотношения мысли и слова, эмпирического и теоретического мышления в обучении и развитии индивида и т. п.

Избыточная аргументация объективности существования идеальных смыслов, мира идей или теоретического мира мне понадобилась для того, чтобы напомнить психологам, что он существует и в психологии, притом существует независимо от того, знают они о нем или нет, отрефлексирован он ими или нет. Подобное напоминание тем более уместно, что в психологии после длительного господства идеологии уж е несколько десятилетий длится не только «методологическая передышка», почти замерла работа в области теории психологии. Дело даже не столько в малой частоте публикаций на эти темы, сколько в редкости диалогических встреч сознаний, вне которых живая идея не может родиться, развиваться, стать событием. Систематическую работу не могут заменить замечательные в своем роде реминисценции, связанные с юбилейными датами выдающихся отечественных психологов — создателей оригинальных направлений и научных школ: Г. И. Челпанова, А. А. Ухтомского, С. Л. Рубинштейна, Н. А. Бернштейна, Л. С. Выготского, В. Н. Мясищева, Б. М. Теплова, А. Р. Лурия, Б. В. Зейгарник, П. Я. Гальперина, А. Н. Леонтьева, А. А. Смирнова, П. И. Зинченко, А. В. Запорожца, М. И. Лисиной, Д. Б. Эльконина, В. В. Давыдова и других.

Конечно, приятно, что в развитии научного и культурного наследия многих из советских ученых участвуют наши зарубежные коллеги, но теоретический вакуум, образовавшийся в отечественной психологии, налицо. Слишком медленно растет интерес к современной философской психологии. К сожалению, психологи чаще обращаются к восточной мудрости, чем к европейскому разуму, забывая о том, что психология как наука — все же порождение последнего. Дефицит теоретической работы особенно удручает еще в связи с тем, что число психологов увеличилось по сравнению с советскими временами в десятки раз, а процент профессионалов в лучшем случае остался прежним. Соответственно, и подготовка психологов достигла гомерических размеров. В ней история и теория занимают, мягко говоря, не самое почетное место. Сегодня система

09.10.2012


3

Образования психологов (если употребимо слово «система» к этому предмету) ориентирована, за редчайшим исключением, на их будущую практическую работу при минимуме не только теоретических, но и фундаментальных знаний. В принципе такое возможно при подготовке специалистов для практической работы с людьми. Но тогда такое образование должно называться не словом «психология», а иначе. Например, в США это называется бихевиориальной наукой, социальной работой (последняя появилась и у нас), где преобладает обучение практическим умениям и навыкам, а не обучение психологическим теориям, концептам, экспериментам, не погружение в экзистенциальную проблематику души и духа. Более того, при решении многих утилитарно-практических задач противопоказано погружаться в проблематику сознания, личности, свободной воли, свободного выбора и свободного действия. Например, специалисту по НЛП вовсе не нужно знать нейронауку, лингвистику и программирование. В противном случае он не сможет шаманить и лишится своего куска хлеба с маслом.

16

Если же речь идет о подготовке психолога в подлинном смысле этого слова, то он должен знать и ориентироваться в вечных проблемах психологии, которым посвящена книга Д. Робинсона. Она полезна как начинающему, так и зрелому психологу, особенно преподавателю психологии. Она поможет развеять уж е укоренившуюся иллюзию, что психология — это очень просто, что психолог — это человек, который дает советы. В этом уверены тысячи молодых людей, связывающих свое будущее с психологией, поступая на соответствующие факультеты и отделения. Еще более печально, что в этом уверены и сотни новобранцев-преподавателей психологии. Г. Г. Шпет назвал бы их практиками-практикантами, насаждающими фельдшеризм в психологии, с элементами драматизации, группового тренинга, тестирования, харизмейкерства и т. п. Впору открывать программу по развитию теоретического мышления у психологов по примеру известной программы Д. Б. Эльконина и В. В. Давыдова, посвященной развитию теоретического мышления у младших школьников, которую они создавали с начала 60-х гг. XX в. К счастью, научная школа Эльконина–Давыдова — одна из немногих — еще существует и плодотворно работает.

Неспешное чтение книги Д. Робинсона, несомненно, будет способствовать пробуждению интереса к теоретическому миру психологии и восстановлению вкуса к теоретическому мышлению. Выражаясь словами Т. Элиота, В погружении в мысли про мысли о мыслях Есть своя прелесть. Конечно, дело не только в прелести, даже не в эстетике мышления. М. К. Мамардашвили говорил, что «состояние, в котором я мыслю, особое; без этого состояния мы видели бы вещи, видели бы богов, следовали бы ритуалам. То есть — это отдельное бытие мышления...» [7; 273]. В это состояние человек может себя привести или впасть путем деавтоматизации, деспонтанизации, десимволизации привычных способов видения и действия в мире, отстранения от того, что видится по законам знаково-символических связей на его «культурном» сознании. Дж. Гибсон описывал это как переход от восприятия видимого мира к восприятию видимого поля; это процедура, которую еще называют распредмечиванием мира. При этом мысль, автономизируясь от предметного мира, приобретает новые степени свободы по сравнению с предметным действием. После свободного полета она возвращается или восходит к своему конкретному. Но за свободу мысли приходится расплачиваться: от абстрактного нередко «восходят» не к тому конкретному. А без свободы мысли было бы

09.10.2012


3

15


Еще хуже и скучнее.

Д. Робинсону при изложении истории идей удалось удержаться на довольно шаткой грани. Он не приписывает предшественникам, будь они философы или философские психологи, современного понимания психологических задач. Особенно в последней части своей книги он пытается оживлять и одухотворять современность, обращаясь к древним и более поздним авторам. Едва ли можно возражать против того, что созданная экспериментальной психологией онтология психики нуждается в оживлении и одухотворении. Об этом говорит прорывающаяся время от времени у больших психологов тоска по целостным представлениям о реальности психического. Нельзя удовлетворить эту тоску, оставаясь в пределах необозримого фактического материала. Полезно возвращение к истокам. М. К. Мамардашвили поставил к своему курсу «Лекции по античной философии» эпиграф из И. В. Гете: «Истина давно обретена и соединила высокую общину духовных умов. Ее ищи себе усвоить, эту старую истину». В этой работе нам помогает Д. Робинсон. Ему, конечно же, можно предъявить ряд претензий по поводу охвата материала, полноты представленности как

17

Идейного наследия, так и современных течений психологии. Но ничто не мешает читателю мысленно (или фактически!) дополнить текст, что и делает автор настоящей статьи, напоминая об отечественных традициях философской и теоретической мысли в психологии.

М. К. Мамардашвили, начиная читать курс лекций по античной философии, говорил слушателям: «Мертвые знания нам не важны — мы обращаемся к прошлому и понимаем его лишь в той мере, в какой можем восстановить то, что думалось когда-то в качестве нашей способности мышления, и то, что мы можем сами подумать. Так как проблема не в том, чтобы прочитать и потом помнить текст, а в том, чтобы суметь высказать мысль, содержащуюся в нем, как возможность актуального, теперешнего мышления людей XX века» [7; 8]. Он завершил свой курс советом читать Платона, «потому что многое из того, что вы делаете или будете делать, или подумаете, знаете вы об этом или не знаете, возвращается к этим истокам и существует в них, не в виде ответа, конечно, а в виде грамотного способа об этом думать и говорить. А ответа у Платона нет» [7; 309]. Ответов нет и у Д. Робинсона. Но познакомиться с его способом размышления и обсуждения очень полезно для собственной идентификации как психолога.

1. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. 5-е изд. Киев: Next, 1994.

2. Гальперин П. Я. Психология как объективная наука. М.: Ин-т практ. психол.; Воронеж: НПО

«МОДЭК», 1998.

3. Зинченко В. П. Преходящие и вечные проблемы психологии. Послесловие // Аткинсон Р. Л. и

Др. Введение в психологию. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003.

4. Зинченко В. П., Мамардашвили М. К. Проблема объективного метода в психологии // Вопр.

Филос. 1977. № 7. С. 109–125.

5. Кандинский В. В. О духовном в искусстве. М.: Искусство, 1992.

6. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Ин-т психол. РАН, 1997.

7. Мамардашвили М. К. Лекции по античной эстетике. М.: Моск. школа полит. исследований,

1999.

8. Овчинников Н. Ф. Парменид — чудо античной мысли и непреходящая идея инвариантов //

Вопр. филос. 2003. № 5. С. 81–95.

9. Платон. Соч.: В 3 т. Т. 3 (ч. 1). М.: Мысль, 1971.

10. Подорога В. А. Феноменология тела. М.: Ad Marginem, 1995.

09.10.2012


3

16


11. Ухтомский А. А. Доминанта души. Рыбинск: Рыбинское подворье, 2000.

12. Франк С. Л. Этика нигилизма // Вехи: Сб. статей о русской интеллигенции. Репринтное изд. 1909 г. М.: Изд-во «Новости» (АПН), 1990.

13. Хоружий С. С. Аналитический словарь исихастской антропологии // Синергия. Проблемы аскетики и мистики Православия. М.: Дик-Дик, 1995.

14. Шкуратов В. А. Историческая психология. Ростов: Феникс, 1996.

15. Шпет Г. Г. Философские этюды. М.: Издат. группа «Прогресс», 1994.

16. Щедровицкий Г. П. Философия. Методология. Наука. М.: Школа культурной политики, 1997.

17. Эльконин Б. Д. Введение в психологию развития. М.: Тривола, 1994.

18. Popper K. The world of parmenides. L.; N. Y.: Springer, 2001.

19. Robinson D. N. An intellectual history of psychology. Wisconsin: Univ. of Wisconsin Press, 1995.

20. Wertsch J. V. Mind as action. N. Y.; Oxford: Oxford Univ. Press, 1998.

Поступила в редакцию 5.VIII 2003 г.

09.10.2012


ВСЕРОССИЙСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

149