РОЛЬ И МЕСТО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО В ОТРАЖАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ СОЗНАНИЯ

Д. И. РАМИШВИЛИ

Институт психологии им. Д. Н. Узнадзе АН ГССР, Тбилиси

С точки зрения возникшей в психологическом обсуждении проблемы существования бессознательного психического процесса и, в частности, проблемы его определяющего участия в активности сознания, решающим представляется следующее обстоятельство. А что есть вообще психика? В чем ее основная природа?

Дело в том, что психика есть функциональное понятие, и каждый процесс в ней носит такой же характер. Иначе говоря, этот процесс может возникнуть, развиваться и упрочиться только в том случае, если он чем-либо служит и полезен жизненному процессу организма при его приспособлении к окружающему миру.

Ведущую роль в этом процессе приспособления психика выполняет тем, что она осуществляет отражение окружающей живое существо действительности, вернее, наличествующих в ней и нужных для него условий, поскольку психика есть собственно отражательная способность. Какое же место занимает в этом процессе бессознательное и как и чем оно способствует функции отражения и тем самым основному процессу развития живой действительности?

Именно с этой точки зрения особый интерес представляют достижения этологов, таких как Карл Фриш, Конрад Лоренц и Нико Тинберген, произведших переворот не только в своей области, но и в психологии вообще, главным образом, в понимании природы познавательных процессов. В частности, в гносеологических предпосылках этого понимания до самого последнего времени подразумевалось и считалось несомненным, что отношения как таковые, а значит и самое общее в явлениях, не могут войти в перцепцию и быть отражены в виде абстрагированного, — вернее было бы сказать изолированного — инварианта, данного в самых различных конкретных явлениях, и что это достижимо лишь на самой высокой ступени вербализованной психики, т. е. доступно только мыслительному процессу человека.

Между тем этологическое изучение, например, эксперименты Тинбергена, неопровержимо устанавливают, что первое, что отражается

И, стало быть, и фиксируется в области психики из окружающей среды уже на самой ранней ступени возникновения психического отражения, это именно отношения, в частности, пространственные и временные соотношения между явлениями, могущие быть выражены в математических показателях. Данные, например, в виде определенной пропорции, они направляют действие живых существ — хотя бы таких как птенцы дрозда, — вызывая соответствующие реакции и в случае внешне весьма различных стимулов. Вместе с тем эти отношения, т. е. самые общие моменты реальных процессов и явлений, обычно, как правило, в последнюю очередь выходят на передний план сознания и бывают выделены там в виде словесно оформленного содержания

Уже посредством собственно интеллектуальной активности.

И только лишь вышесказанным можно объяснить, что еще в 1960 г. Бюлер[41] выставил как «гениальную теоретико-познавательную» мысль (Einfall) Эйнштейна, высказанную им в его маленькой книге “ Out of Му Later Years” (1950), согласно которой физика—так же как и повседневное мышление о внешнем мире имеет дело среди психических процессов лишь с чувственными переживаниями и с «пониманием» («Begreifen») связей между ними.

: Понимание при этом гениальный физик ставит в кавычки и поясняет, что он имеет в виду под понятием постигаемости (Begreiflichkeit) физического мира. Упорядоченный характер чувственных впечатлений, к которым сводится этот мир,[с точки зрения Эйнштейна, есть дело нашей способности созидания. Постигаемость, говорит он, значит возможность посредством творческого порождения общих понятий и отношений между этими понятиями, а также между понятиями и чувственными переживаниями «установить какой-либо порядок (irgendeine Ordnung) между этими последними», т. е. чувственными переживаниями (подчеркнуто Эйнштейном—Д. Р.). Эти правила связывания «можно сравнить,—поясняет Эйнштейн,—с правилами игры, которые сами по себе произвольны (willikür - lich) (подчеркнуто нами—Д. Р.), но лишь их определенность делает игру возможной[42].

] В статье «О физике и реальности» Эйнштейн, опять-таки особо отмечает, что понятийная система может быть создана физикой лишь на основе свободного [изобретения (auf freier Enfindung); это он подчеркивает и добавляет в скобках | («инвенции, это~значит, она невесть] дистиллят. из пережитого опыта»). Но эта понятийная [, система должна показать свою согласованность с опытом и тем ^подтвердить свою истинность. Истинное содержание! системы опирается, говорит Эйнштейн, «на свидетельство опытно-оправдываемых теорем, которые, со своей стороны, ведут начало от чувственных впечатлений»[43] И такая согласованность этих последних с мыслительной системой, по мнению Эйнштейна, может быть понята лишь из факта интуиции. С точки зрения этой теоретико-познава - тельной позиции гениального физика, вполне закономерно, что то, что «мир наших чувственных впечатлений может быть понят», Эйнштейн считает «чудом». «Навеки непостижимое в этом мире есть возможность его постижения»,[44]—подчеркивает он.

. Эту мысль Эйнштейна Бюлер считает гениальной, но, несмотря на это, старается ее «подправить». Он полагает возможным отклонить полный хаос чувственного материала, из которого исходит Эйнштейн, и именно отклонить с помощью гештальта, который, по мнению Бюлбра, может служить некоторым переходным мостом к понятиям. Таким образом, выражение Эйнштейна «интуитивно», согласно Бюлеру, может и должно быть понято как «наглядно данное», как способность наглядного постижения[45].

Тот факт, что Бюлер выставляет фактор гештальта, который щ генетически ранней ступени, где еще нет вербальной, т. е. интеллектуальной психики, так или иначе отражает предметную данность, объект окружающего мира, — это само по себе удачное допущение Бюле - ра. Ведь гештальт включает восприятие отношений.

Конечно, не удивительно, что автор теории относительности не считает никакую познавательную ступень и никакие допущения в виде категорий абсолютными и окончательными. «Не существует никаких окончательных категорий в смысле Канта, — говорит и подчеркивает он. Но именно этот факт и свидетельствует не против, а в пользу теории отражения. Безграничности систем отношений объективного мира соответствует так же не знающее границ следование познавательного процесса, при котором одна ступень служит опорой другой и, как правило, включается в общую систему, а не бывает обычно выброшенной. Разве теория относительности устранила или снизила значимость механики Ньютона? Совершенно непонятно только одно — и вместе с тем все недоразумения идут отсюда, — а именно: почему-то процесс и принцип отражения понимается и приравнивается к зеркальному отражению[46], и считается, что отраженный, т. е. познанный объект, согласно теории отражения, должен быть точно воспроизведен и представлен приблизительно так, как он дается в зеркале, иначе говоря, без всякой субъективной формы. И вместе с тем именно последняя, ее обязательная данность при всех видах познания, выставляется вообще как аргумент против адекватности такового. Между тем, о познавательном процессе, т. е. психическом отражении, можно и имеет смысл говорить лишь при наличии субъекта вместе с его специфической способностью и с присущей ему при этом формой отражения.

В связи с этим Бюлер приводит так же рассуждения Конрада Лоренца о том, что рецепторный аппарат дает «неправильное» представление* «кривую»картину (он говорит „das schiefe Bild") физической реальности, поскольку направленна сохранение рода, а не на постиж ение действительной природы физического мира, Одно'из наглядных доказательств этого он видит в том, что определенные цвета нам кажутся контрастно - противопоставляющимися друг другу, что вовсе не обусловлено стоящей за ними физической природой электромагнитных волн. Он при этом приводит также качественное переживание единства белого цвета, чему в реальности опять-таки ничего столь простого (Einfaches) не соответствует. В статье «К пониманию субъекта и объекта в теории Д - Н. Узнадзе» (1973)[47], мы так же указывали, что, напр., пурпурный цвет, самый близкий по психическому качеству к красному цвет у, на самом деле по

Своим физическим составляющим дальше других отстоит от него. Но считали и считаем, что из этого можно и должно делать другие выводы.

Конрад Лоренц весьма справедливо отмечает, что, весь аппарат восприятия направлен на то, чтобы субъект узнавал нужный ему предмет при всех случайностях его данности. И в качестве подтверждающего примера им приводится факт константности цвета. «Эта «объективирующая» функция, — говорит он, — нацелена исключительно на зрительный предмет, а не на свет как таковой». Пчеле совершенно все равно, что за реальность прячется за явлениями «света», ей надо узнать соответствующие цветы, узнать по их константно «прикрепленным свойствам», независимо от меняющихся условий световых отношений, замечает К. Лоренц. Кому придет в голову с этим спорить? Но он отсюда делает весьма несправедливое заключение о вынужденной двойственности познавательного подхода к общей проблеме психофизических отношений, где предметное восприятие создает нужную для существования определенного рода картину мира, не заботясь о ее адекватности, вернее, искажая реальность таковой.

Но что такое предмет? Это есть точка пересечения отношений, точка, которая узнается по ее месту в системе более общих отношений. Так, например, белый цвет, о котором говорит К. Лоренц, узнается лишь по его отношению к общему освещению и при отключении последнего в известном экспериментальном ящике выглядит отчетливо серым и даже темно-серым при малейшем сгущении падающей на него тени. Но ведь именно это обстоятельство, эта включенность цвета в общие отношения помогает нам не только узнавать предмет, но и выделять закономерности световых явлений и отношений. О какой искаженной картине говорит Конрад Лоренц, убежденный дарвинист, лучше всех показывающий процессы приспособления в мире биологии? О переживании чувственных качеств, которые неизвестно с какого времени и в каком виде даны как таковые на ранних ступенях психического отражения? Иначе как могли бы путать птенцы дрозда свою пернатую мать с двумя досками лишь по признаку равенства пропорций? Имеем ли мы право исходить из феноменологически данной нам картины чувственных впечатлений и приписывать ее к перцепции насекомых? Мы можем и должны говорить лишь о дискриминирующей способности животного в отношении того или иного цвета. И вместе с тем, не будет же К. Лоренц отрицать, что и снег, такой важный для эскимоса, и песок, важный для жителей пустыни, и сахар, из-за которого так с ума сходил мой подопытный шимпанзе, действительно даны как предметы в реальности нашего окружения.

Предметный мир и есть тот мир, который отражается в практике нашегр существования и, что особенно важно и существенно, в нашей языковой практике. И именно там и даны начала теоретической мысли, из которой и выросла физика и, вообще, наука. А что касается субъективной формы, т. е. того, что мы видим сочную зеленую траву и красные пылающие маки в ней, так ведь эта «форма» кладет начало и эстетическому восприятию, а отсюда и художественному творчеству, и, вообще, большей части той реальности, ‘которая называется человеческой культурой. Впрочем, этот «зеленый» цвет, со своей стороны, многое объясняет и ботанике. Откуда это «презрение» к предметному миру — источнику всей нашей познавательной активности? А почему же тогда Эйнштейн, чтобы объяснить свою теорию и ее зарождение Вертхаймеру, рисует ему ситуацию находящегося на платформе человека и движущихся в соответствующем направлении вагонов? Ведь это и есть предметный мир.

А разве сам факт существования процесса приспособления и опирающегося на него развития живого мира не свидетельствует с несомненностью о том, что и перцепция букашки в какой-то мере адекватна, иначе говоря, отражает ту часть закономерности объективного аГй - ра, которая необходима для ее благополучия, а главное, для общего процесса развития, безусловно, господствующего в этом мире. И если это возможно, то возможно лишь благодаря тому, что начинается эта отражательная способность со способности схватить отношения, самый верный и не обманывающий компонент познавательного процесса, и именно потому с начала же философской мысли приписываемый лишь «вершине» этого процесса, особо нацеленному сознанию, а затем идеирующей абстракции, иначе, созерцанию сущности (Гуссерль).

В процессе развития объективного мира возникает определенная ступень, где в действие вступает субъект, т. е. носитель способности психического отражения, иначе говоря, отражения специфики и условий данности того или иного объекта и способности узнавать его. Этот объект и есть иррелевантный раздражитель, которому обычно совсем не Обязательно находиться в окружении каждого субъекта этого вида. Он случайный по отношению к тому материальному процессу, в который он, тем не менее, включается, начиная направлять и определять его. Субъект же есть возникшая в развитии органического мира инстанция индивидуального опыта, накапливающая этот последний посредством критерия полезности и на этой основе узнающая соответствующие объекты, направляющие его поведение.

Но как все-таки возможно узнавание объекта в качестве индивидуального процесса, данного на ранних ступенях развития психики, тем более если этот объект иррелевантен с точки зрения протекающего в организме процесса?

Дело в том, что у каждого носителя психики, иначе, субъекта, есть способность выделения соответствующей системы ориентиров, данная в виде определенного биологического механизма. Если Карлу Фришу надо было сконструировать аппарат для того, чтобы убедить приехавшего к нему образованного коллегу, что в вербующем танце пчелы передается определённым углом направление, а темпом—длина пути, то у самого роя пчел есть'свой врожденный биологический механизм, снабжающий их способностью выделять определенную систему ориентиров во внешнем мире, данную hic|et nunc, и отвечать на конкретное место в ней соответствующей ре&кцией. Это возможно лишь благодаря тому, что в развитии познавательных процессов живого существа отражение отношений, как показало этологическое изучение, является первичным по сравнению с перцепцией сугубо материальных свойств стимула. Тем более симптоматично, что даже этологи—имеем в виду в этом случае К- Лоренца—продолжают спорить против теории отражения, будучи в плену предпосылок гносеологического дуализма.

По мере развития биологического мира эти механизмы становят*- ся сложнее: системы отношений, отражаемые с помощью этих механизмов, обеспечивающих живое существо необходимыми ориентирами, множатся и делаются подвижнее и, следовательно, легче и чаще сменяют друг друга. Но всюду это, все-таки, есть или врожденный, или лишь в рамках такового приобретенный индивидуальный опыт8, пока на ступени человека не наступит время чрезвычайного скачка, а имен-

8 Мы говорим об «индивидуальном опыте» и в случае самых низших созданий, существующих в виде посредством деления размножающихся множеств, посколько новая ступень и в этом случае также появляется лишь за счет возникновения нового бйологическо - кого качества.

Т

Но, начало фиксирования социального опыта в плоскости языковых процессов и возможности его передачи посредством системы условных знаков.

Лишь появление такого фиксированного социального опыта кладет начало ни местом, ни временем неограниченному росту отражения объективного мира в плоскости человеческой психики. И вместе с этим ростом выступает вперед и необходимая ведущая роль и участие бессознательного психического процесса. Уже довербальная психика не есть сознательная психика. И дафния В1ее5^а и инфузория реагируют на содержание сигнального раздражителя, но ничего не знают о нем. Иначе говоря, это есть процесс психики, но не сознания, т. е. не вербализованного и, тем самым, интеллектуализированного отражения.

Что же касается вообще вербальной психики, то направляющая роль бессознательного здесь уже носит категорический и вместе с тем иной характер по сравнению с бессознательным процессом животной ступени. Субъект сознательной психики может осуществить свою познавательную активность лишь опираясь на языковый помост, на весь тот социальный опыт, который накоплен и фиксирован в плоскости языка и из которого вырастают и новое содержание, и новые перспективы познания, И все это может быть ему дано лишь в виде отраженных и в недрах языка заложенных бессознательных возможностей осознания новых связей;

Ориентиры вербальной психики, направляющие индивидуальное сознание, даны в виде тех общих моментов, общих объективных закономерностей, которые вступают в плоскость языкового опыта, иначе говоря, в плоскость фиксирования социального опыта, направляя отсюда все виды активности индивидуального сознания. Все нарастающее движение социального опыта, а отсюда возникновение все новых и новых ориентиров, , обеспечивает не ¡останавливающееся развитие познавательного, процесса, тем самым с необходимостью выявляя роль бессознательно отраженного содержания как определяющей и исходной основы в работе всякого индивидуального сознания. Конечно, фиксирование социального опыта в плоскости языка не может происходить без участия индивидуальной сознательной активности, но оно не направляется ею. Какое индивидуальное сознание может вместить и заранее знать все это, что движет им в его познавательной деятельности? И какое индивидуальное сознание может идти вперед без этой неисчерпаемости отраженного в языке содержания, всего того, что постепенно, с трудом и большим опозданием обнаруживается познавательным творчеством, а может и вовсе не обнаружится на определенной ступени познания?

Когда Пуанкаре, вставшему на подножку автобуса, пришла, как он рассказывает, внезапно в голову идея одного из его творческих достижений в математике, она как бы «выскочила» совершенно ^ неожиданно в этот момент. В то же время дойти до этих наитий «обычно невозможно без долгой продолжительной и предварительной работы». То же самое и в других случаях и у него* и у Гаусса и у других[48]. Но это значит, что, конечно, в языковом фиксировании научных результатов уже должна была быть дана возможность возникновения этой творческой идеи. А откуда она могла «выскочить» в сознании пусть гениального математика? Но и эти достижения, как и всякие другие во всех областях научной мысли* никогда не обходятся без естественного языка, где даны самые общие и необходимые ориентиры для мыслительной работы.

И именно потому бессознательное не есть компоненты, вкрапленные в процесс сознания, а главная опора такового, которая снабжается накоплением социального опыта и питает всякую познавательную деятельность. Признание социальной природы нашей психики, социального характера содержания человеческого сознания уже с необходимостью требует признания ведущей роли бессознательного.

Это и есть то «чудо» мышления, о котором говорит Эйнштейн, имея в виду то, что содержание общих аксиом, не будучи еще дано его сознанию, направляло его мыслительную работу, а впоследствии, при изложении достигнутого, стояло уже в начале концепции в качестве предпосылок, из которых выводилась эта последняя.

Вышеозначенное обстоятельство являлось, кстати, психологической причиной и тех теоретических построений, которые делали «сознание вообще», «чистое сознание», «трансцендентальное сознание» и т. д. ответственными за то, что реальный мир представляет из себя упорядоченное целое.

И нельзя потому не считать положительным «моментом теории Д. Н. Узнадзе, во-первых, то, что она исходит из факта существования познания, считая, что отрицать этот факт нельзя и что задачей психологии является установление того психологического механизма, в силу которого «закон объекта переходит в состояние субъекта» и направляет его. Это есть прорыв того имманентизма, который характеризовал традиционную психологию, исходящую из определенных гносеологических предпосылок. Й, во-вторых, теория эта поведение всякого живого существа и активность человеческого сознания объясняет предварительным бессознательным отражением (в готовности субъекта к определенному действию) именно тех отношений, которые объективно наличествуют в окружающей среде. При этом данное отражение отношений в состоянии субъекта осуществляется всегда на основе потребности, опыта и особенностей данного индивида. Но, конечно, это не значит, что кто-нибудь йожет думать, что психология или начинается или кончается этой теорией, которая, как и всякая другая, есть продукт соответствующей ступени научного развития[49].

Мы хотели бы в этой связи вкратце коснуться обмена мнениями о природе и закономерностях психики между Б. Ф. Ломовым и Ф. В. Бассиным в «Психологическом журнале» от 1982 г. (в № 1 и №6). В статье под названием «Об исследовании законов психики» Б. Ф. Ломов, отметив предварительно, в чем заключается сущность научного познания, дает перечень различных групп психологических законов, особо подчеркивая, что существуют законы различных уровней и, в связи с этим, решительно возражая — не называя адресата — против всяких попыток универсализации частные законов, попыток, которые, «обычно, кончаются печально». Нельзя спорить, что психолог может и должен интересоваться частными вопросами, скажем, процессом осязания и его особыми закономерностями. Развитие психологии, как науки, вообще, не может наличествовать без этого. Между тем, если даже взять этот самый процесс осязания, разве он осуществляется без субъекта, а не есть особая функция такового, служащая его потребности отразить соответствующие стороны объективного мира? И именно в силу этого обстоятельства нормальному человеку кажутся удивительными достижения слепых в этой области; а между тем, психологическое изучение показало, что у них такие же возможности в этом отношении, как и у зрячих, но все дело в их вынужденном преимуще

Ственном применении лишенными зрения людьми, иначе говоря, дело касается не самого процесса осязания, а фактора субъекта, субъекта, имеющего самое прямое и непосредственное, не могущее быть игнорируемым, отношение к общей природе и специфике психологических •явлений как таковых.

Между тем, если взять вышеназванную статью Б. Ф. Ломова, говорящего о законах психики и делящего их на разные «уровневые группы», то в ней автор почти нигде даже не упоминает субъекта (исключая его возражение на отклик проф. Ф. В. Бассина). А ведь статья называется «Об исследовании законов психики», причем, исследование стоит в единственном числе, что тем более обязывало автора коснуться основного момента и сущности психических явлений. Ведь психика не агрегат, не регулятор и даже не система оптимального управления в электронных кибернетических устройствах, и поэтому никакая ее часть, никакой составной процесс не может быть понят в своей изолированной закономерности как некий самостоятельный механизм, как это возможно в случае какого-либо физического устройства (вроде автомобиля, о котором говорит в своей статье Конрад Лоренц). И именно вследствие этого понятие субъекта, его редуцирование к элементарным психофизическим процессам, которые могут быть физи - калистически объяснены, всегда составляло основную проблему и в то же время оставалось никогда не осуществимым идеалом всякого радикального бихевиоризма. Вместе с тем Б. Ф. Ломов в этой же статье борется против бихевиоризма.

Кому придет в голову спорить с тем, что целью всякого научного, а, следовательно, и психологического исследования является установление объективных законов? Смысл закона в его обязательной объективности. Об этом убедительно говорит в первой части своей статьи сам Б. Ф. Ломов. Но все дело в том, как надо понимать эту объективность. Разве включение субъекта в исследование психического процесса можно толковать как субъективирование закона? Или же, наоборот, понятие субъекта необходимо, чтобы показать, в силу какого механизма объективная реальность, объективное положение, объект, как таковой, ведет за собой, направляет и определяет развитие психики и ее носителя, т. е. субъекта?

В своем ответе на отклик Ф. В. Бассина («Еще раз о законах психики») Б. Ф. Ломов сожалеет, что Бассин, говоря о том, что логика рассмотрения проблемы Ломовым «одновременно и традиционна, и оставляет открытыми пути для дальнейшего развития мысли», не указывает, о каких традициях идет речь. «Для меня, — говорит Ломов,— это — традиции, заложенные трудами И. М. Сеченова и развитые позднее в советской психологии на основе диалектического материализма». Отнять у Сеченова или умалить его место в развитии науки очень трудно. Но Сеченов умер в 1905 году, когда положение психологии было таково, что он мог писать (в специальной статье в 1873 г.), что психику должен изучать физиолог. После этого прошло 100 с лишним. лет. И неужели президент Общества психологов СССР по-прежнему думает, что психология есть область исследования физиологии и что ^человеческая психика, подчиненная социальным закономерностям, может быть объяснена физиологией?

Сеченов был слишком большим ученым, чтобы полагать, что наука должна остановиться в связи с каким-нибудь авторитетным именем. К тому же основным принципом диалектического материализма является принцип развития. Разве за этот столетний период психология не развивалась как наука и не прошла такой путь, что сейчас не видеть в лей роли субъекта, а следовательно, бессознательного (поскольку последнее связано с существованием субъекта, никак не сво

Димого к процессам сознания), — значит, не считаться с достижениями науки, в конечном' счете всегда показывающей свое поступательное движение, каковы бы ни были отправные позиции отдельных исследователей?

Б. Ф. Ломов пишет, что для него реальность неосознаваемых компонентов психики несомненна, но не считает, Что то или иное решение проблемы «соотношения осознаваемого и неосознаваемого» в реальности психического является обязательным требованием к любому психологическому исследованию (подчеркнуто Б. Ф. Ломовым). Нам кажется, что это звучит почти так, что он допускает применение в психологии соответствующих понятий, иначе говоря, субъекта и бессознательного, но считает возможным для себя при исследовании законов психики, при их перечислении и делении на соответствующие группы, просто обойти вышеназванные понятия. Но ведь перечень законов психики без показа сущности этой последней как собственной специфики субъекта и вытекающего отсюда единства этих законов сводится лишь к конгломерату этих последних[50].

И неужёли решающий фактор объекта в отражательной активности субъекта и в его развитии, затем отрицание «постулата непосредственности», т. е. того, что один психический процесс может непосредственно воздействовать на Другой без решающего участия субъекта,

И, наконец, признание предварительного бессознательного отражения общих отношений предмета — фиксированных в социальном опыте соответствующего языкового коллектива и направляющих активность индивидуального сознания — не имеют права претендовать на характер общих законов психики и есть лишь непозволительная универсализация таковых?

THE ROLE AND PLACE OF THE UNCONSCIOUS IN THE REFLECTIVE PROCESS OF CONSCIOUSNESS

D. I. RAMISHVILI

The D. Uznadze Institute of Psychology, Acad. Sci. Georgian SSR. Tbilisi SUMMARY

The author criticizes the gnoseological dualism, widespread in psychology, and demonstrates that the unconscious reflexion of systems of genefail relations and the recognition of a concrete object according to its place irv the given system i§ the earliest process of psychological activity.

At the level of subverbgl psychics, the reflection of these relations takes place on the basis of reference points established in the biological organization of an animal, which serves as the instance of individual experience. At this level of development qualitative changes in behaviour occur only at corresponding leaps in the biological nature of animal species.

As for the human or social psychics, here language is the instance of unconscious fixation of sccial experience from which the continuous and progressive reflexion of new systems of relations takes place, and which determines speech activity as well as the cognitive process of individual consciousness.

ЛИТЕРАТУРА

1. АДАМАР Ж-, Исследование психологии процесса изобретения в области математики

М., 1970.

2. ЛОМОВ Б. Ф., Ответ профессору Ф. В. Бассину. Психологический журнал, 1982.

3. РАМИШВИЛИ Д. И., К пониманию субъекта в теории Д. Н. Узнадзе. В сб.: Психоло

Гические исследования, посвященные 85-летию со дня рождения Д. Н. Узнадзе. Тб., Мецниереба, 1973.

4. BÜHLER К-, ,Das Gestaltprinzip im Leben des Menschen und der Tiere. Stuttgart, I960-