Академик Всеволод Федорович Миллер и историческая школа русских былиноведов

С. Н. Азбелев

После 1936 года эпосоведческие труды академика В. Ф. Миллера десятки лет подвергались «идеологическому» поношению, и только недавно наиболее важные из них удалось переиздать в вузовской серии «Классика литературной науки».1 Нет со-мнений, что всякое научное направление может иметь свои плюсы и минусы, осоз-наваемые в ходе естественного развития науки. Но посмертное «опровержение» и трудов самого В. Ф. Миллера по народному эпосу, и всех былиноведческих работ воз-главлявшейся им исторической школы было «единодушно» и единовременно осу-ществлено самими ее представителями. Произошло это на фоне фальсифицирован-ных процессов над учеными и репрессирования невинных людей, в обстановке стра-ха и вынужденного приспособленчества. Разумеется, происшедшее тогда надо рас-ценивать не как факт развития нашей науки, а как способ судорожного выживания учеников и последователей Всеволода Миллера в экстремальных условиях. Необхо-димо ясное понимание этого обстоятельства.2

1 См.: Миллер Вс. Ф. Народный эпос и история / Составление, вступительная статья и
комментарии С. Н. Азбелева. М.: «Высшая щкола», 2005.

2 Подробно см.: Азбелев С. Н. Академик Всеволод Миллер и историческая школа: Эпосо-
ведческие труды и их оценки // Русский фольклор. Материалы и исследования. СПб., 2001.
Т. 31. С. 3-41.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


104 Филологическое Наследие

С пониманием его следует связать то знаменательное явление, что в вузовских учебниках последнего времени встречается уже немало позитивных отсылок к тру-дам главы исторической школы. Получили они отображение и в недавних хрестома-тиях по фольклористике. Необходима взвешенная и вполне объективная характери-стика эпосоведческих работ В. Ф. Миллера и его школы с позиций нынешнего со-стояния науки.

В 1892 г. появился первый крупный труд этого ученого о былинах — «Экскурсы в область русского народного эпоса». Хотя книга была посвящена прежде всего по-пыткам выявить генетические соотношения с эпосами восточных народов, автор да-лек от крайностей, присущих справедливо им же в этой связи критикованному В. В. Стасову3 или Г. Н. Потанину. И, тем не менее, некоторые из предложенных здесь гипотез сам В. Ф. Миллер впоследствии признал результатом увлечений, недостаточ-но оправданных материалом. Последнее было извинительно в связи с тем, что сам наличный фонд записей былин тогда был еще невелик, важнейшие регионы эпичес-кой традиции только ожидали появления там собирателей народного эпоса. Но «Экскурсы» чрезвычайно важны высказанными уже в этом труде принципиальными тезисами, которые получат конкретизацию не столько здесь, сколько в последующих работах В. Ф. Миллера и его учеников.

«Вообще в истории наших былин, — пишет он, — как и в истории других уст-ных эпосов, замечаются два параллельные процесса, которые могут быть названы процессом Историзации и (sit venia verbо*) Поэтизации. Процесс Историзации Состоит в том, что чисто сказочные сюжеты, события, иногда происходившие за тридевять зе-мель в тридесятом царстве, прикрепляются к историческим именам и историческим временам. <...> Противуположный процесс Поэтизации Состоит в том, что историче-ская песня, имевшая сюжетом реальное событие, теряет под влиянием поэтического вымысла свой исторический характер, смешиваясь с чисто сказочными сюжетами, <...> иногда сохраняет лишь исторические имена»4.

Уже здесь В. Ф. Миллер как бы открывает путь своим будущим трудам, посвя-щенным соотнесению былин с национальной историей: «Присутствие в нашем эпосе значительного количества исторических имен указывает на то, что в основе, по крайней мере, некоторых былин лежали исторические песни, в которых, как в эпосах других народов, с течением времени исторические факты и лица были вы-теснены фантастическими, сказочными и лишь кое-где сохранились в виде глухих отголосков. Поэтому, — продолжает В. Ф. Миллер, — если для выяснения множест-ва былевых сюжетов исследователь должен привлекать сходные сюжеты в сказани-ях других народов, то не меньшее значение имеют работы и таких исследователей, которые уясняют исторические отголоски, сохранившиеся в наших былинах, следят

3 См.: Миллер В. Ф. О сравнительном методе автора “Происхождения русских былин” //
Беседы в Обществе любителей российской словесности. М., 1871. Вып. 3. С. 143-174.

* Да будет позволено так сказать (Лат.).

4 Миллер В. Ф. Экскурсы в область русского народного эпоса. М., 1892. С. 194-195 (далее
ссылки в тексте с указанием страниц).

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

105


За отражением исторических личностей и событий в народном сознании и слове». Автор напоминает, что «к этому направлению, уже немало уяснившему эволюцию нашего эпоса, принадлежат многие соображения Л. Н. Майкова, Ф. И. Буслаева, Н. П. Квашнина-Самарина, <Н. П>Дашкевича, И. Н. Жданова, М.<Г>Халанского и др.» (с. 35-36).

Для нас существен здесь, в частности, аспект терминологический: научное НаПравление, Могущее быть названо Историческим, Уже зародилось и успешно существовало прежде, чем в его рамках начала свою особенно результативную жизнь ИсториЧеская школа В. Ф. Миллера.

Разбирая конкретные примеры ряда былин, автор склонен отрицательно ответить на вопрос, «существовало ли вообще основное различие между былинами и историческими песнями». Он пишет: «То, что в настоящее время стало былиною (в нашем смысле этого слова), было когда-нибудь песнью историческою. Мы не утверждаем этого, конечно, о всех нынешних былинах вообще, но допускаем такой переход исторической песни в былину в теории. <...> Смотря с этой точки зрения на былину и историческую песню, мы можем сказать, что различие между ними не заключается в отношении певца к содержанию (для него то и другое - исторический факт), а лишь во времени, т. е. историческая песнь может в течение столетий под влиянием процесса поэтизации перейти в былину» (с. 196).

Мы видим уже здесь ясно сформулированный тезис об исторических песнях как первообразах некоторых былин, тезис, подкрепленный соотнесением с аналогичными процессами в эпосах других народов (и высказанный несколько ранее уже А. Н. Веселовским)5. Практическим подтверждением данного тезиса явилась в этом труде глава, посвященная змееборству Добрыни: внимательно учтя возможные и вероятные вооздействия инородных эпических мотивов и сюжетов, В. Ф.Миллер в результате сопоставлений с показаниями русских летописей заключает, что «в былине о Добрыне-змееборце отразилась в эпических чертах энергическая и памятная некогда широко на Руси деятельность исторического дяди Владимира по распространению христианства, сопровождавшаяся свержением идолов и массовым крещением язычников» (с. 40).

Автор уже тогда достаточно конкретно представлял себе и общий контур начальной истории русского эпоса: «...если мы спросим себя, - пишет В. Ф.Миллер, - что есть самое главное и основное в нашем эпосе даже в настоящее время, то ответ может быть один: борьба русских богатырей с разными врагами Русской земли и преимущественно с татарами, заслонившими в эпосе других более ранних исторических врагов России. Наш эпос в основе своей был искони историческим, как эпос иранский или греческий, и никакие позднейшие внесения в него сюжетов фантастических и романических не могут затушевать его главный фон.

5 Подробнее см.: Азбелев С. Н. Веселовский и историческое изучение эпоса // Наследие Александра Веселовского: Исследования и материалы. СПб., 1992. С. 13-14.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


106 Филологическое Наследие

В действиях главных богатырей его отразилась, хотя часто в фантастических чертах, реальная многовековая борьба Руси с внешними врагами, главным образом, со степью. <...> Если это так, то самые ранние исторические песни о борьбе русских богатырей с разными восточными насильниками и нахвальщиками должны были слагаться не среди всех русских племен, а среди того населения, которое, выдвинув-шись дальше других на восток и юг к степи, выдерживало на себе в домонгольский период главный натиск азиатских кочевников. Районом сложения исторических пе-сен, легших в основу эпического цикла, должна была быть обширная область полян и северян — бассейн среднего Днепра и его восточных притоков.

Какие бы изменения ни пережил народный эпос в дальнейшее время, какие бы наслоения ни отложила на нем Русь Суздальская и Московская, все же мы считаем не подлежащим сомнению (вместе с проф. Ждановым), что “корни наших былин тя-нутся в ту именно эпоху киевской Руси, которая указывается господствующим в бы-линах подбором имен и географических названий”6. Мы не знаем, по крайней мере не считаем доказанным, чтобы в эпосе сохранились отголоски времени до Владими-ра, например воспоминание о походе Олега на Византию, которое некоторые иссле-дователи открывают в былине о Вольге. Но полагаем, что в некоторых чертах эпичес-кого Владимира все же можно различить черты исторического и что в былинах при-сутствуют отголоски некоторых исторических событий XI и XII веков, периода, глав-ным образом наполненного борьбой Руси с половцами».

Хотя «от дотатарского периода нашего эпоса дошли до нас <...> только скуд-ные остатки, но все же мы можем, — считал В. Ф. Миллер, — уяснить себе прибли-зительно его главные и самые крупные черты». По его мнению, «основною чертой в характеристику этого периода входит то, что эпические сказания находились в близком отношении к недавнему историческому прошлому и к настоящему. В них, вероятно, преобладал надо всем элемент героический, подвиги русских “храбров” в борьбе с восточными врагами, среди которых главную роль играли половцы, сменившие и затмившие прежних восточных насильников, как впослед-ствии сами были сменены татарами. Наряду с историческими песнями о событиях XII века жили песни о прежних временах, отражавших события времени Влади-мира, и этот князь являлся центром всех подобных песен, причем к нему же, вследствие обычного в народе смешения исторической хронологии, относились и события более позднего времени. Правильная историческая перспектива наруша-лась, как и в дальнейшей эволюции эпоса, тем, что, с одной стороны, сказания о местных “храбрах” — черниговских, переяславских — тянули к киевскому эпосу, с другой — тем, что на эпические имена более древнего периода наслоялись сюже-ты фантастические, сказочные, как создававшиеся на русской почве и отражавшие в себе прежние языческие верования, так и чужеземные, восточные, обрусевшие в русской среде» (с. 215-217).

6 Жданов И. Н. Песни о князе Романе // ЖМНП. 1890. № 4. Отд. науки. С. 271 (примечание В. Ф. Миллера).

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

107


Трудность изучения устного эпоса В. Ф. Миллер связывал, в частности, с пестро-той социальных слоев и исторических обстоятельств, оставивших отпечаток на со-держании былин. «Наш былевой эпос, — писал автор в предисловии к “Экскурсам”, — представляется мне грандиозной развалиной, обширным многовековым сооруже-нием, полным таинственных ходов и переходов, с пристройками и надстройками от разных времен. В этом здании жили некогда князья, пристраивая к нему терема и вышки, украшая его византийской мусией и восточными коврами. В свое время по-грабили в нем половцы и татары; в свое время проживали в нем московские бояре, ночевали казаки и, наконец, в кое-каких еще обитаемых закутах устроился непри-хотливый олонецкий крестьянин. И вот, бродя по загадочной руине, археолог от-крывает следы разных эпох, разных наслоений: то перед ним византийская фреска, то восточный орнамент, то расписанный свод московской палаты, то деревянная кре-стьянская клеть, а в тайниках он в изумлении находит целый склад любопытнейших предметов: тут рядом лежат и колпак земли греческой, и палица боевая в 90 пуд, и восточный куяк, и гусли яровчатые, и трубки немецкие и т. п. Какое необозримое по-ле для исследований представляет эта удивительная постройка!» (с. VI).

Заканчивая книгу, В. Ф. Миллер вновь обращается к вопросу о народности рус-ских былин. «Конечно, — пишет он, — истинная самобытность нашего эпоса не по-терпит ни малейшего ущерба, сколько бы заимствованных сюжетов в нем ни указали исследователи. Нужно помнить, что усвоение чужого материала для народа воз-можно только под условием радикальной его переработки на свой лад. Наш же на-род имел уже весьма рано настолько богатый былевой эпос, настолько твердые, тра-диционные приемы эпического склада, что все чужое, что к нему проникало, пере-ливалось уже в готовые формы народного склада, приобретало печать народности и быстро становилось родным достоянием. Эта сила народности настолько ярка в каж-дом былинном стихе, настолько сквозит в каждом выражении, настолько охватывает каждого слушателя и читателя наших былин, что не нуждается ни в многословных разъяснениях тех лиц, которые берут на себя привилегию на какое-то исключитель-ное понимание народного духа, ни в защите против покушений тех исследователей, которые, рассматривая наш былевой материал с сравнительно-исторической точки зрения и обнаруживая в нем некоторые заимствования с востока, юга, запада, якобы этим умаляют значение нашего народного творчества» (с. 232).

Между тем, именно в умалении значения нашего народного творчества обви-няли В. Ф. Миллера и его последователей. Правда, в «вину» ему ставились не столько «Экскурсы», сколько дальнейшие труды, сосредоточенные в трех томах «Очерков русской народной словесности».

В них В. Ф.Миллер как бы отходит вообще от исследований вопросов, откуда тот или иной «странствующий сюжет явился на русскую почву». Он пишет в предисло-вии к первому тому: «Я в “Очерках” редко пользуюсь сравнительным методом для заключений о пути проникновения в наш былевой эпос того или другого былинного сюжета. Я больше занимаюсь Историей Былин и отражением Истории В былинах, на-чиная первую не от времен доисторических, не снизу, а сверху. Эти верхние слои бы-

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


108 Филологическое Наследие

Лины, не представляя той загадочности, которою так привлекательна исследователю глубокая древность, интересны уже потому, что действительно могут быть уяснены и дать не гадательное, а более или менее точное представление о ближайшем к нам периоде жизни былины. Так, иногда мы найдем в былине следы воздействия на нее лубочной сказки или письменной старинной книжной повести, иногда яркие следы скоморошьей переделки, иногда присутствие того или другого собственного имени, дающего возможность для хронологических заключений. Для уяснения истории бы-лины я старался из сопоставления вариантов вывести наиболее архаический ее извод и, исследуя историко-бытовые данные этого извода, определить по возможности пе-риод его сложения и район его происхождения. Иногда на основании письменных исторических свидетельств или, так сказать, внутреннего вероятия не только можно, но и должно предполагать, что за этим древнейшим, реставрируемым из вариантов, типом лежит еще более древний, но здесь мы опять уже входим в область гаданий, вообще наполняющих древний период нашего эпоса.

“Очерки” содержат ряд исследований по истории отдельных былин и некото-рые статьи по более общим вопросам, выдвигаемым изучением былевого эпоса»7.

Суммируя результаты наблюдений собирателей русского эпоса, главным обра-зом А. Ф. Гильфердинга, В. Ф. Миллер справедливо заключал: «Конечно, этот процесс изменения текстов в зависимости от <...> личности сказителя, большей или меньшей его памяти, более или менее самостоятельного отношения к преданию <...> длился многие столетия, в течение длинного ряда поколений. Не трудно сказать, к каким результатам должен был привести этот процесс: современные былины представля-ют, говоря вообще, плод последовательного Искажения Древних былин. Благодаря условиям, представляемым населением Олонецкой губернии, былевой эпос только что сохранился в своих главных чертах, и это уже великая заслуга онежских сказите-лей перед русским народом и наукою» (с. 18).

Обратившись к конкретному материалу, В. Ф. Миллер пишет, что «крестьяне были только Хранителями Старины в былевой поэзии, но не развивали ее новыми сюжетами». Он заключает, что «былины онежские не сложены олонецкими крестья-нами и не были сложены их предками. Они были только по мере сил и способностей усвоены этими предками и переданы потомкам». Естественно, что былинный эпос «не Развивался На этой неудобной для него почве, а последовательно глохнул и выро-ждался» (с. 18).

В то время не были еще охвачены собирательской работой былинные очаги Архангельской губернии. После выдающихся результатов А. В. Маркова, А. Д. Гри-горьева, Н. Е. Ончукова обнаружилось, что сказанное В. Ф. Миллером о сказителях Олонецкой губернии может быть отнесено почти целиком и к этому материалу. В такой же степени соответствуют ему и заключительные пассажи первой главы «Очерков»: в практике исполнителей народного эпоса отсутствует условие, которое

7 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Былины. I-XVI. М., 1897. С. IV-V (да-лее ссылки в тексте с указанием страниц).

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

109


Бы «служило к сохранению известного эпического репертуара в более архаическом виде» — «нет сказителей былин По профессии. Былины знают и при случае поют и мужики, и бабы, и девушки, и портные, и рыболовы, и калики, и нигде это пение не составляет профессии, как, наприм<ер>, пение духовных стихов каликами. По-следние, распевая свои стихи, снискивают себе этим пропитание, но пение былин не дает им заработка, и они только случайно попадают в их репертуар. Конечно, наших сказителей поэтому нельзя сопоставлять, наприм<ер>, с северофранцузски-ми труверами, кельтскими бардами и филами или исландскими скальдами, кото-рые на хранение преданий старины, на пение эпических сказаний смотрели как на свою профессию или ремесло, которые кормились своим искусством и поэтому упражнялись в нем, изучали его основательно <...>. У нас подобного обучения не было: если мы видим, что былины передаются от деда к сыну и внуку, то эта пере-дача не школьная, не основанная на внимательном специальном изучении, а лишь механическое усвоение При случае, насколько хватит памяти и усердия. На такие случайные перенимания нередко встречаем указания в биографических сведениях об олонецких сказителях <...> При такой случайности в традиции, обусловленной отсутствием профессиональных певцов, можно еще удивляться, что и в современ-ном своем виде наши былины сохранили так много старины в именах, древних бы-товых чертах и во всем складе и ладе.

Если мы вспомним, — заключает В. Ф. Миллер, — что хранителями этого чуд-ного наследия старины являются исключительно крестьяне, что высшие классы уже в XVIII в. порвали свою связь с народным эпосом и утратили к нему живой интерес, то высоко оценим услугу, оказанную олонецкими сказителями русской науке и общест-ву. Они сохраняли свято духовное добро, которым питался и услаждался в течение многих веков русский народ до поворота части его на другую дорогу, — дорогу к ев-ропейскому просвещению, приведшую только в наше время к тому, что образован-ное общество снова проникается глубоким интересом к изучению духовного быта простонародья и родной поэтической старины” (с. 20-21).

Уместно соотнести это с высказываниями партийной прессы 1936 года, безосно-вательно упрекавшей В. Ф. Миллера и его последователей в барском пренебрежении к народу.

Весьма обстоятельно и разносторонне рассмотрены В. Ф.Миллером поэтические особенности былин с точки зрения вопроса о среде их прежнего бытования, их твор-ческих переработок в прошлом.

Заметив, что предшествовавшие исследователи мало задумывались «над во-просом, как могло дойти до нас столько отдаленной старины в былинах (а она дей-ствительно в них оказывается)», и напомнив, что «в Олонецкой губернии нет скази-телей по профессии, нет скольно-нибудь организованного обучения былинам», ко-торые «усвояются при случае олонецкими крестьянами друг от друга», В. Ф. Мил-лер продолжает: «Очевидно, такая случайная передача былин от поколения к по-колению, если б она всегда была только такова, не могла бы донести до нас старин-

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


110 Филологическое Наследие

Ного былевого репертуара не только отдаленных времен, но даже XVI или XVII ве-ка. Поэтому, совершенно естественно, мы приходим к мысли, что у нас, на Руси, как у большинства народов, имеющих эпические сказания, были профессиональ-ные их хранители, обрабатывавшие их, исполнявшие их в народе и передававшие их в своей среде новым поколениям профессиональных певцов. Они разносили свои былевые песни (как и многие другие) в народе, содействуя таким образом рас-пространению интереса к эпической истории Руси. Записанные в наше время бы-лины не что иное, как разошедшийся в народе былевой репертуар старинных про-фессиональных певцов, какое бы название они не носили. Для уяснения этой мыс-ли следует, прежде всего, рассмотреть техническую сторону былины — ее план, со-ставные части, характер изложения — словом, уяснить тип такого рода произведе-ний, которым усвоено это имя» (с. 32).

Посвятив внимательному анализу названных черт центральную часть главы, В. Ф. Миллер писал: «Из предшествующего рассмотрения технической стороны на-ших былин позволяю себе сделать вывод, что участие в их исполнении профессио-нальных певцов, составляющих корпорацию, как старинные скоморохи или нынеш-ние калики-слепцы, представляется несомненным. Только путем передачи былин-ной техники из поколение в поколение, учителем ученику, объясняются рассмотрен-ные нами черты былины: ее запевы, исходы, поэтические формулы или loci communes, постоянные эпитеты и вообще весь ее склад. Думать, что все эти формулы установились путем той, более или менее случайной, традиции, которую мы застаем еще в настоящее время среди крестьян Олонецкой губернии, нет возможности. Кре-стьяне были только последними хранителями (нередко и исказителями) былинного репертуара. Но он сложился в другой среде, и традиционные формы былины, вся ее техника, некогда, и притом в течение нескольких столетий, вырабатывалась в среде профессиональных певцов и сберегалась, посредством обучения, гораздо тщатель-нее, чем в нынешней среде олонецких петарей, сказителей и калик».

В. Ф. Миллер продолжает: «Я предположил, что такими профессиональными певцами были главным образом древнерусские скоморохи» (с. 52-53). Обратившись в конкретном рассмотрении к былинам о Ставре, о госте Терентьище, упомянув «печать», которую «наложили скоморохи» и на обработку ряда других былин, В. Ф. Миллер приходит к выводу, что «вообще следов скоморошьей обработки можно всего скорее искать в былинах-новеллах или фаблио, в которых изобража-ются происшествия городской жизни, преимущественно любовные похождения с исходом то комическим (Терентий), то трагическим (смерть Чурилы Пленковича, Алеша и сестра Збродовичей). Конечно, меньше следов оставили скоморохи, как певцы былин Богатырского Содержания, где только некоторые юмористические эпизоды и подробности могут быть отнесены на их счет. Но что скоморохи пели и эти былины, на это мы имеем прямое указание историка Татищева <...> Это важное свидетельство, в достоверности которого нельзя сомневаться, должны иметь в виду те ученые, которые полагают, что скоморохи были представителями только коми-

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

111


Ческого и фривольного элемента в нашем эпосе. Ясно, что даже былины о солид-ном богатыре, народном идеале старом Илье Муромце распевались теми же “весе-лыми людьми”, которые забавляли публику былинами-новеллами» (с. 63-64).

«Итак, — резюмирует автор, — присутствие в наших былинах целого ряда личностей, играющих на гуслях, присутствие профессионального гусляра, частое упоминание о гуслярах-скоморохах, — все это может служить указанием на то, что музыка и пение были очень развиты в той среде, которая исполняла и складывала былины. А такими профессиональными певцами и музыкантами были главным образом скоморохи. <...> Если вышеприведенные факты, — заключает автор, — достаточно доказывают роль скоморохов как певцов былин, то несколько труднее решить вопрос, как велико было участие скоморохов в Сложении Дошедших до нас былин. Этот вопрос может быть уяснен только детальным анализом дошедших до нас былевых сюжетов. Но думается мне, что этот анализ должен привести нас к за-ключению, что среди былин наших найдется немало таких, которые носят яркие признаки скоморошьей обработки» (с. 62-63). Таковы результаты внимательного рассмотрения В. Ф. Миллером вопроса об исполнителях былин.

Что касается последней из трех вводных глав «Очерков», то выводы ее были подкреплены сравнительно недавно специальными исследованиями8. Уместно, од-нако, эти выводы здесь напомнить: «Итак, — писал В. Ф. Миллер, — на основании из-вестных доселе записей былин мы приходим к предположению, что уже в XV, XVI столетиях не все области, населенные великорусским племенем, были равно богаты былевыми песнями и не все сюжеты и эпические лица северной полосы России были известны в южных, центральных и приволжских областях. Главным очагом былинно-го творчества нам представляются северно-западные части северной половины Рос-сии — места, наиболее подчиненные древненовгородскому культурному влиянию. Полнота сюжетов и живучесть эпической традиции в Олонецкой губернии показы-вают, что этот край России воспринял, вследствие своей близости к Новгороду, всего полнее старинный былинный репертуар» (с. 93-94).

К общим вопросам истории русского эпоса В. Ф. Миллер вновь обратился после конкретных исследований сюжетов и образов былин и исторических песен. Автор говорит о важности уяснения обстоятельств общеисторических, в особенности — со-циальных и бытовых условий сложения и дальнейшей жизни памятников эпоса. «Эпическая поэзия, — пишет В. Ф. Миллер, — одно из проявлений духовной жизни народа, неразрывно связанное со всем строем как материальной, так и духовной жизни вообще.

Задаваясь вопросом, в какое время, в какой среде, при каких условиях могло появиться произведение, воспевавшее какого-нибудь героя и поэтизировавшее со-вершенное им дело, мы должны вникнуть в целый ряд других вопросов, без разре-

8 См.: Дмитриева С. И.: 1) Географическое распространение русских былин: (По материа-лам конца XIX — начала ХХ в.). М., 1975; 2) В. Ф.Миллер о географическом распространении былин и современное состояние проблемы // Русский фольклор. СПб., 1995. Т. 28. С. 44-61.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


112 Филологическое Наследие

Шения которых все наши домыслы будут лишь гадательны. Мы должны уяснить себе, в каких бытовых условиях жило население, в котором могло зародиться эпическое поэтическое сказание, каково было его материальное состояние, его культура, какие классы или группы этого населения стояли во главе, каково было народное или клас-совое сознание и каковы идеалы, каковы были внешние отношения к соседним наро-дам и мног<ое> друг<ое>. Только внимательное изучение культурной и политиче-ской истории народа в течение ряда столетий даст нам возможность ответить и на историко-литературные вопросы: оно может уяснить нам, какие периоды благопри-ятны были для прогресса духовной и материальной жизни народа и какие временно ослабляли прогрессивное движение или направляли его односторонне, какой класс населения руководил его духовной жизнью и проявлял себя в литературе и искусстве и какие условия вызвали появление тех или других памятников как в той, так и в другом»9.

Обратим внимание на тезисы, касающиеся роли определенных классов и со-циальных групп в создании эпоса: сформулированные в дореволюционное время, эти положения В. Ф. Миллера получили затем развитие в работах его учеников в 1920-е гг. А один из них, А. В. Марков высказывал еще ранее своего учителя более категорично мысли, с которыми здесь в общей форме отчасти как бы солидаризи-руется В. Ф. Миллер10.

Не столь прямолинейный, как А. В. Марков, он более осторожен в социологиче-ских оценках, касающихся формирования русского героического эпоса. Согласно предположениям В. Ф.Миллера, «к XI веку, периоду сложившегося русского нацио-нального сознания, о котором свидетельствует летопись и другие письменные па-мятники, относится создание Владимирова цикла героических сказаний, первообра-за позднейших былин. В создании песен этого круга могли участвовать и княжеские певцы, и дружинные, так как объектом воспевания могли быть популярные в дру-жине и народе князья и такие же дружинники, воеводы или “храбры” вроде Добры-ни и Путяты» (с. 26).

Далее автор обращается к свидетельствам летописей о певцах Киевской Руси. Констатировав скудость и неясность сохранившихся данных, он сосредоточивает внимание на том, что можно извлечь из текста «Слова о полку Игореве» (которому до того В. Ф.Миллером была посвящена книга, непосредственно с историзмом былин еще не связанная)11. В «Слове», говорит В. Ф. Миллер, по этому вопросу имеется больше данных, чем в летописных известиях.

Автор «Слова» в свой текст вводит «вещего Бояна, “песнотворца”, который творил хвалебные песни князьям — “старому Ярославу, храброму Мстиславу (иже зареза Редедю пред полки касожскими — намек на содержание песни), красному

9 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 3. Былины и исторические песни.
М.; Л., 1924. С. 6 (далее ссылки в тексте с указанием страниц).

10 См.: Марков А. В.: 1) Бытовые черты русских былин. М., 1904; 2) К вопросу о методе ис-
следования былин // Этнографическое обозрение. М., 1907. № 1-2. С. 24-38.

11 См.: Миллер В. Ф. Взгляд на “Слово о полку Игореве”. М., 1877.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

113


Роману Святославичу”. Как бы мы ни смотрели на Бояна, т. е. видели ли в нем ре-ального русского княжеского певца-поэта, или только псевдоним, древнее из неиз-вестного источника почерпнутое имя певца, которому приписывались древние песни, во всяком случае есть основание Верить Автору “Слова” в том, что в его время существовали песни о некоторых князьях XI века». Но «нельзя допустить, чтобы автор не знал песен из цикла Владимира, которые несомненно в XII в. ходили на Руси. <...> Существование песен этого цикла было известно автору “Слова”. Он два раза поминает Старого Владимира (святого), от которого был отделен почти двумя веками. Времена Владимира представлялись ему счастливыми: он жалеет, что ста-рого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским. Едва ли мы ошибаем-ся, предположив, что об этих счастливых временах говорили современные автору “Слова”, разукрашенные поэтическим вымыслом, эпические песни, воспевавшие подвиги Владимировых “храбров” в борьбе с печенегами, ятвягами и другими вра-гами Руси» (с. 26-27).

В. Ф. Миллер пишет, что «следы старого Владимирова цикла, сохранившиеся в современных былинах», не содержат, однако, ответа на вопрос, «похожи ли были они на наши современные былины по содержанию и форме». Для ответа исследователь снова обращается к «Слову», дабы пояснить, что «сходство в поэтической форме» представляется ему «более вероятным, чем сходство в содержании», ибо «формы, склад, обороты языка вообще консервативнее, чем содержание, подвергающееся в течение веков разным наслоениям и даже коренной переработке». Так, «в поэтиче-ском языке автора “Слова” отмечены черты, отчасти роднящие его с нашими народ-ными песнями: напр<имер>, отрицательные уподобления (“не буря соколов занесе чрез поля широкия...”), постоянные эпитеты (чистое поле, борзые комони...), олице-творения природы, обращения и т. п.» (с. 27-28). Эти обращения В. Ф. Миллера к «Слову» знаменательны, поскольку он не считал само «Слово» произведением уст-ной поэзии, решительно разойдясь в этом вопросе с Е. В. Барсовым.

В. Ф. Миллер убежден, что «по содержанию современные автору “Слова” песни Владимирова цикла должны были, конечно, во многом отличаться от современных былин. 1) Исторический элемент естественно должен был в них быть гораздо значи-тельнее, так как они по времени стояли ближе к эпохе Владимира. 2) Сам Владимир, конечно, не представлялся в них еще той бесцветной, иногда крайне несимпатичной фигурой, какою он является в наших былинах; иначе мы не сумеем объяснить себе его чувство сожаления о невечности Владимира, которое сквозит в словах автора “Слова о п<олку> И<гореве>“» (с. 28).

В связи с таким характером содержания древних песен Владимирова цикла В. Ф. Миллер определяет среду их создания и первоначального бытования: «Согласно историческому характеру этих песен нужно думать, что они были слагаемы и рас-пространялись в среде населения, ближе стоявшего по развитию и общественному положению к княжескому двору и дружине, по современным понятиям, принадле-жавшего к “интеллигенции”. Слагались песни княжескими и дружинными певцами там, где был спрос на них, там, где пульс жизни бился сильнее, там, где был достаток

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


114 Филологическое Наследие

И досуг, там, где сосредоточивался цвет нации, т. е. в богатых городах, где жизнь шла привольнее и веселее. Киев, Новгород (вероятно, также Чернигов и Переяславль раньше их разорения половцами) могли быть такими, так сказать, песенными цен-трами, как они были центрами зародившейся в XI в. и расцветшей в XII в. письмен-ной литературы» (с. 28).

Логическим следствием из сказанного явились заключения В. Ф. Миллера, давшие основной повод для шельмования его в 1930-е гг. и позже. Он писал: «Вос-певая князей и дружинников, эта поэзия носила аристократический характер, бы-ла, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее просвещенного класса, более других слоев населения проникнувшегося национальным самосознанием, чувством единства Русской земли и вообще политическими интересами. <...> Эти песни, — пишет далее В. Ф. Миллер, — должны были кончаться славлением, что можно заключить из слов автора “Слова о п<олку> И<гореве>“. Свое произведение он заканчивает следующими, вероятно традиционными, словами: “Певше песнь старым князем, а потом молодым пети (значит, действительно существовали песни древним князьям): Слава Игорю Святославичу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу; здрави князи и дружина, поборая за христианы на поганыя плъки! Князем слава и дружине!” Что в основе некоторых былин могли быть подобные хвалебные исторические песни, видно из их окончания. Насколько консервативны поэтические формы, можно заключить из того, что и в настоящее время, дойдя до развязки былинного сюжета, сказатель говорит: тут такому-то лицу “и славу поют”, хотя иногда такое окончание, как известно, представляется совершенно неумест-ным (славу поют, напр<имер>, Соловью-разбойнику, Маринке, даже змею, убито-му Добрыней)» (с. 28-29).

Но В. Ф. Миллер не склонен был ограничивать эпическое творчество Киевской Руси деятельностью профессиональных певцов, обслуживавших прежде всего по-требности ее верхних социальных слоев. Он рассматривает сохраненное летописью повествование о юноше-кожемяке, победившем в единоборстве неприятельного бо-гатыря-гиганта, в ряду былинных описаний аналогичных подвигов популярных геро-ев русского эпоса. «Это, — пишет В. Ф. Миллер, — предание о каком-то местном си-лаче, приуроченное уже в XI в. ко времени кн<язя> Владимира, быть может, самое раннее указание на то, что местные сказания в этом веке уже тянули к циклу Влади-мира. Если предание о пирах Владимира естественно сложилось и жило в дружин-ной среде, которая идеализировала его щедрость к дружине, то в переяславском предании нет следов дружинных сказаний. В дружине Владимира, к ее стыду, не на-шлось охотника бороться с печенежином; он нашелся из простых людей, в лице ка-кого-то силача из низших слоев, по-видимому, из ремесленников. <...> Простой чело-век, одолев великана, посрамил своим подвигом приближенных к Владимиру дру-жинников, и народ постарался всячески возвеличить этот подвиг своего представи-теля». По заключению В. Ф. Миллера, здесь «мы имеем остов “былины”, но не дру-жинного, а простонародного проихождения» (с. 23).

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

115


Что же касается песен, определенных В. Ф. Миллером как «княжеские и дру-жинные», то его суждения о характере их основываются как на песенном материале относительно недавнем, так и на реминисценциях «Слова о полку Игореве». «Выше мы сказали, — напоминает исследователь, — что не можем составить себе точного представления о содержании исторических эпических песен XI в. и только могли предположить, что исторический фактический элемент был в них ярче, чем в совре-менных былинах. Однако если этот элемент и преобладал в них, то по свойству на-родной эпики более позднего времени нужно заключить, что уже при создании их исторические факты перерабатывались под влиянием фантазии. В данном вопросе судим по аналогии: вспомним, какую значительную долю занимает поэтический вымысел, напр<имер>, в дошедших до нас песнях о Грозном или о Петре Великом, в песнях, слагавшихся почти вслед за событиями. Такое смешение исторического с фантастическим находил автор “Слова о п<олку> Игореве” в песнях, приписываемых Бояну. Подражая его замышлениям, его поэтической манере, он дает, на наш взгляд, яркий образчик в своей характеристике князя Полоцкого Всеслава. <...> Здесь исто-рические воспоминания, намеки на разные события бурной карьеры беспокойного князя Всеслава переплетаются причудливо с чертами фантастическими». Однако «песни, посвященные князьям, если последние не пользовались широкими симпа-тиями, едва ли получали широкое распространение. Вероятно, немалое их число забывалось в ближайших княжеских поколениях и исчезало бесследно. Заключаем это, — пишет В. Ф. Миллер, — из того, что в современных былинах крайне мало сле-дов песен о князьях. Хорошо запомнила русская эпическая поэзия только имя князя Владимира <...>» (с. 29-30).

Увлеченные выявлением «аристократической» теории в трудах В. Ф. Миллера, его критики странным образом обошли вниманием самую последнюю из закончен-ных его работ — и самую объемную из работ, вошедших в томы «Очерков», — ста-тью, напечатанную впервые через год после смерти автора: «Казацкие эпические песни XVI и XVII вв.».

В этой статье мы находим не только оценку творческих достижений казачества в создании эпических песен, бытовавших наравне с былинным наследием Киевской Руси, — хотя и этот аспект весьма существен. В. Ф. Миллер здесь пишет: «В то время, когда севернорусские сказители в течение XVI, XVII вв. вращались в кругу давно за-шедших к ним былинных и исторических сюжетов, казаки создавали и пускали в оборот новые песни, для которых давала обильный материал их боевая, мятежная жизнь. Казацкая песня напоминает участие казаков в осаде Казани, воспевает Ерма-ка, Разина, Михаила Черкашенина, Флора Минаева, клеймит изменника Сеньку Ма-ноцкова, приписывает казацкой хитрости взятие Азова, ведет казацкие права на реки Дон, Урал, Терек от пожалований Ивана Грозного <...> Такое же создание историче-ских песен, отражавших участие казацких войск в войнах России, продолжалось и в следующие столетия: в песнях появляются имена казацких героев — Краснощеко-вых, Платова и многих других, но обзор этого периода казацкого песнетворчества

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


116 Филологическое Наследие

Выходит уже за рамки нашего исследования, в котором мы старались уяснить роль великорусского казачества в сохранении и дальнейшем развитии устного историче-ского эпоса» (с. 336).

Этим завершается статья, в которой среди прочего не раз подчеркивается мысль о социальной и даже творческой общности великорусского казачества и вели-корусского крепостного крестьянства, выходцы из которого пополняли ряды казаков, тогда как эпические произведения, созданные казаками, пополняли устный реперту-ар крестьянской среды центральной и северной России — не говоря уже о Сибири. При этом «казацкий дух наложил свою печать кое-где на старый былинный эпос. Главный народный герой стал Старым Казаком, является иногда донским атаманом, бьется вместе с Ермаком, ставшим его племянником, и т. д.» (с. 334).

Объясняя более полную сохранность древних былин у севернорусских крестьян сравнительно с казаками, В. Ф. Миллер не отступает от своих давних выводов о новго-родском происхождении основной части их репертуара, лишь дополняя, но не от-меняя их наблюдениями, касающимися московского наследия, полученного через посредстыо скоморохов. Исследователь пишет об особой роли именно крестьянства в сохранении эпического наследия, поясняя, что «относительная тишина жизни на севере, протекавшей в материальных условиях, установившихся веками, жизни, ос-нованной на старине и предании, была благоприятной почвой и для сохранности эпоса, занесенного когда-то в эти области сначала из старого культурного центра — Новгорода, затем из государственного центра XVI и XVII вв. — “белокаменной” Мо-сквы. <...> Получив через посредство скоморохов остатки былинного репертуара так называемого киевского цикла, севернорусские крестьяне наследовали вместе с тем и те былинные сюжеты, которые были сложены в Новгороде и не выходили далеко за пределы новгородского влияния» (с. 334-335).

С глубоким уважением отдает он должное выдающимся носителям и передат-чикам эпического богатства старины: «Если мы припомним, — говорит В. Ф. Миллер, — личную даровитость некоторых сказителей, которые славились в свое время в сво-ей округе, как художественные исполнители, их сильно развитую память, иногда да-же изумительную, передачу знатоками “старин” своего репертуара и напевов дру-гим любителям, которых всегда было достаточно, то поймем, при каких благоприят-ных условиях старины северного края попали в записи Рыбникова, Гильфердинга, Барсова, Маркова, Григорьева, Ончукова и других собирателей» (с. 335).

В настоящее время нет необходимости в детальном рассмотрении теоретиче-ских работ, написанных учениками В. Ф. Миллера при его жизни и вскоре после его кончины. Наследие их было подвергнуто внимательному анализу при стремлении отнестись к нему непредвзято12.

12 См.: Иванова Т. Г. Русская фольклористика в биографических очерках: Е. В. Аничков, А. В. Марков, Б. М. и Ю. М. Соколовы, А. Д. Григорьев, В. Н. Андерсон, Д. К. Зеленин, Н. Е. Ончу-ков, О. Э. Озаровская. СПб., 1993; Бахтина В. А. Фольклористическая школа братьев Соколовых. М., 2000; Иванова Т. Г. История русской фольклористики ХХ века. 1900 – первая половина 1941 гг. СПб., 2009.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

117


Но кое-что необходимо напомнить, поскольку этот анализ проводился все же не без воздействия ставших привычными негативного восприятия трудов самого В. Ф. Миллера и критического отношения к его исторической школе — особенно в сфере теории и методологии.

А. В. Марков еще при жизни В. Ф. Миллера склонен был считать свою работу «Бытовые черты русских былин» началом «историко-социологического» течения в былиноведении — относя себя вместе с тем и к «историко-бытовому» течению В. Ф. Миллера. Для этого были некоторые основания, но реальных расхождений по прин-ципиальным вопросам между учителем и учеником не было. Намерение выдвинуть на первый план «историко-социологический» аспект получило у А. В. Маркова даль-нейшее заострение в статье о методе исследования былин. Она заканчивалась слова-ми: «Я думаю, что на первой очереди стоит теперь исследование идейной стороны былин с точки зрения классовой психологии»13. Однако призыв А. В. Маркова изучать «те черты характера былин, которые указывают на классовые взгляды и интересы»14, повис в воздухе и в дальнейшем реализовался очень слабо. Конкретные исследования былин А. В. Марковым после публикации этой статьи принципиально не отличались от предшествующих ей. Социальные атрибуции занимают в этих трудах довольно скромное место и не знаменуют собой реальных отличий в методе сравнительно с методом В. Ф. Миллера.

Ранняя кончина А. В. Маркова оборвала его экскурсы в область теории былино-ведения. Они были продолжены Б. М. Соколовым. Благодаря недавней архивной публикации стал доступен датированный октябрем 1918 г. текст его лекции «Бли-жайшие задачи изучения русских былин», читавшейся Б. М. Соколовым в Москов-ском и Саратовском университетах. Здесь немало сохраняющих актуальность оценок и суждений, относящихся как в прошлому былиноведения, так и к рисовавшемуся в то время его будущему.

Автор справедливо утверждает, что «при чрезвычайном обилии работ, посвя-щенных объяснению эпоса как в целом, так и особенно в частностях, мы можем от-метить всего несколько статей, специально посвященных вопросам методологии изучения русских былин. <...>

Односторонность прежней “мифологической теории” теперь вполне очевидна. Очевидна нам и неуместная в науке крайность особо ретивых сторонников теории “заимствования”, какими, напр<имер>, были В. В.Стасов, а позднее и Г. Н. Потанин»15. Но, как подчеркивает далее Б. М. Соколов, «работы О. Ф. Миллера и Ф. И. Буслаева в области эпоса, несмотря на явную теперь неосновательность их мифологических за-ключений, сохраняют во многом свое значение и для нашего времени, не только бла-годаря обилию и разнообразию привлеченного ими материала, подлежащего те-

13 Марков А. В. К вопросу о методе исследования былин // Этнографическое обозрение. М.,
1907. № 1-2. С. 38.

14 Там же. С. 36.

15 Соколов Б. М. Ближайшие задачи изучения русских былин / Публикация В. М. Гацака //
Фольклор: Поэтическая система. М., 1977. С. 288 (далее ссылки в тексте с указанием страниц).

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


118 Филологическое Наследие

Перь лишь иному освещению, но и тем ИсторикоБытовым Отражениям, которые ими были усмотрены в русских былинах. Еще более приложимо это к теории заим-ствования. <...> Метод заимствования в толковании А. Н. Веселовского не только не отрицает исторического, но, наоборот, является даже его утверждением. Сравни-тельный метод, говорит А. Н. Веселовский, “есть только развитие исторического, тот же исторический метод, только учащенный, повторенный в параллельных рядах, в видах достижения возможно полного обобщения”16 <...> Отсюда мы видим, что ни теория мифологическая, ни теория заимствования не отрицают метода историческо-го, а наоборот — в применении его находят лишь необходимую себе поддержку и стойкий фундамент для своих построений.

Поэтому вполне понятно, что даже в эпохи наибольшего господства этих тео-рий наряду с ними, а отчасти и рука об руку с ними, шла работа по раскрытию ис-торических национальных основ нашего эпоса» (с. 289).

«В последнее же время, — подчеркивает Б. М. Соколов, — Исторический метод Изучения русских былин нужно признать главенствующим. Это явление вполне по-нятное. Оно диктуется самой сущностью истории словесности как науки, и освеще-ние былин в исторической плоскости Остается Очередной задачей для ближайшего времени».

Б. М. Соколов характеризует далее «самые основные, самые первоначальные во-просы», которые следует разрешить прежде всего: «определить время и место, где слагались былины, определить среду, где эти произведения возникли, и, наконец, раскрыть во многом темное для нас идейное, поэтическое и историческое содержа-ние былин» (с. 290).

В заключение Б. М. Соколов сжато формулирует «Ближайшие Задачи». «Мы считаем, — подчеркивает он, — важным и необходимым прежде всего Прикрепить русский эпос к его родной почве И из исторических и бытовых данных почерпнуть от-веты на вопросы о времени, месте и среде, где возникли былины. (Путь к этому не новый, намеченный учителями, но путь еще далеко не пройденный. Идти к этому нужно <...> указанным уже в науке плодотворным путем пристального изучения отдельных сторон былин под историко-бытовым углом зрения. Для этого должно быть довершено еще далеко не законченное собирание песенного и рукописного материала, а опубликованный материал должен подвергнуться необходимой сис-тематизации. Изучение реальных национальных основ наших былин должно идти через научный анализ имен и названий, всех сторон разнообразного внешнего и внутреннего быта, социальных отношений по былинам, отразившейся в них клас-совой психологии их создателей, поэтики былин, наконец — данных языка и сти-хосложения. Произвести эту работу можно только путем согласования научной работы, путем дружного сотрудничества историков словесности с представителями родственных научных дисциплин — истории, этнографии, бытовой археологии и языкознания.)

16 Веселовский А. Н. Собрание сочинений. СПб., 1913. Т. 1. С. 9.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


Азбелев С. Н.

119


Итак, пока что наиболее плодотворным и необходимым остается, с нашей точ-ки зрения, уже испытанный и много давший метод исторический» (с. 296-297).

Эта статья оказалась последней написанной без оглядки на коммунистических идеологов теоретической работой в рамках исторической школы В. Ф. Миллера.

Он является автором более 200 опубликованных работ, основная часть которых принадлежит классическому наследию русской фольклористики, оказывая воздейст-вие на мировую науку. Значение выдающихся трудов Всеволода Миллера было вполне ясно не только ученикам, но и современным ему коллегам по Академии наук, а возглавлявшаяся им историческая школа исследователей народного эпоса господ-ствовала в науке нашей страны до репрессирования ученых-гуманитариев в середине 1930-х годов. Угрожающие политические обвинения в центральной печати по адресу наиболее видных представителей школы В. Ф. Миллера повлекли имитации опро-вержений неугодных властям его тезисов, публиковавшиеся в научной прессе за подписями некоторых его учеников и последователей. Затем на протяжении десяти-летий эти концептуальные представления В. Ф. Миллера не только отвергались, но и сурово осуждались как классово враждебные. До относительно недавнего времени разговор в печати о его трудах должен был непременно сопровождаться подобной критикой.

Главным поводом для поношения стали выведенные В. Ф. Миллером из анализа художественного уровня и конкретного содержания былин заключения о создании эпических песен Киевской Руси главным образом профессионалами, которые своим творчеством удовлетворяли в первую очередь художественные запросы древнерус-ских князей и их дружинников, причем носителями эпической традиции постепен-но становились скоморохи, от которых она затем переходила и к крестьянским ис-полнителям, а потребности новой среды бытования и уровень ее культуры обусло-вили неизбежное опрощение и даже искажения прежнего эпического наследия. Эти заключения не были «теорией аристократического происхождения былин», каковую приписали Всеволоду Миллеру его критики, недобросовестно использовав позд-нейшие высказывания некоторых эпигонов исторической школы.

Главным же достижением В. Ф. Миллера были все же не эти важные тезисы и связанные с ними его суждения (порой высказывавшиеся попутно и заостренно), а впервые столь основательно разработанная и результативно примененная именно в его трудах методика выявления исторического содержания былин. Скрупулезным сопоставлением всех доступных изучению вариантов каждой былины между собой определялись ее версии и редакции, соотносимые затем с разнообразными пись-менными источниками, прежде всего, с летописями. В ходе этой работы выявля-лись как связи былины с историческими событиями и с другими произведениями устного эпоса, так и эволюция самих ее текстов. Путем снятия поздних наслоений удавалось восстановлять гипотетически если не исходный, то все же более ранний облик основного содержания былины и, соответственно, определять ее отправной исторический факт.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010


120 Филологическое Наследие

Гипотетичность конечного итога подобной работы, самим Миллером вполне осознававшаяся, почти всегда в той или иной мере присутствовала. Не все конкрет-ные его построения и частные догадки бывали достаточно убедительны и закрепи-лись в науке. Но на основе совокупности трудов В. Ф. Миллера, его учеников и после-дователей в науке сформировалось и закрепилось устойчивое и верное представле-ние о наличии исторического содержания у основного корпуса русских былин. Это составляет базу дальнейших изучений в данной области и способствует пониманию общих закономерностей эпического творчества.

© Московский городской психолого-педагогический университет, 2010 © Портал психологических изданий PsyJournals. ru, 2010