БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ГНОЗИС (методологические аспекты)

Д. И. ДУБРОВСКИЙ

Московский государственный университет, философский факультет

Существенная роль бессознательного в актах чувственного отражения и мышления, в генезисе творческих новообразований сейчас уже не вызывает сомнений. Это подтверждают обширные феноменологические материалы, накопленные в последние десятилетия, многообразные исследования в психологии и в смежных с нею дисциплинах (психофизиологии, психиатрии, психолингвистики и др.)» а также специальные философско-методологические разработки данной проблематики. Однако нужно признать, что успехи подобных исследований пока еще достаточно скромны. Они представляют собой по большей части результаты анализа лишь отдельных аспектов, фрагментов данной проблемы, первые попытки зондирования ее глубинного ядра и создания широких концептуальных подходов к ее разработке.

Вопрос о роли бессознательного в процессах гнозиса получил в материалах Международного симпозиума в г. Тбилиси сравнительно широкое освещение. Некоторые из них были специально посвящены указанному вопросу, в других он фигурировал на втором плане и затрагивался при обсуждении проблематики языка и речи, поведения, психотерапии, художественного творчества и др. Четкая систематизация всех этих материалов затруднительна, поскольку в них* представлен весьма разнообразный набор подходов, плоскостей анализа, точек зрения, оценок, исходных концептульных установок.

Отметим, что для описания явлений бессознательного и тем более для объяснения их роли в процессах гнозиса используются не только специально-научные понятия, но вместе с тем широко привлекаются познавательные средства общенаучного и философского уровня (особенно такие общенаучные понятия как «информация», «код», «структура», «функция» и др.). Однако, важно подчеркнуть, что именно комплекс психологических понятий и представлений образует основу описания бессознательного как особой реальности и специфического предмета исследования. В силу этого все внепсихологические категориальные средства частно-научного уровня (взятые, скажем, из нейрофизиологии или из лингвистики), а также категориальные средства общенаучного уровня и даже некоторые понятия философского уровня оказываются с необходимостью «привязанными» (в семантическом и логическом смыслах) к указанному психологическому базису. Это означает, что проблема бессознательного в своем содержательном ядре есть проблема психологическая.

Специфика понятия бессознательного психического обусловлена его противопоставлением понятию сознательного психического. Оба эти понятия являются по своему основному содержанию психологическими, а не философскими. В философском же понятии сознания охвачены и интегрально выражены не только сознательно-психические, но и нерефлексируемые компоненты и структуры субъективной реальности, т. е. то, что в психологии рассматривается как разновидность бессознательного психического. Отсюда следует, что, по крайней мере, некоторые бессознательно-психические феномены имеют существенное значение для интерпретации структурных, содержательных и процессуальных аспектов субъективной реальности. Но тут необходим конкретный анализ. Абстрактное же утверждение, что все бессознательное психическое есть субъективная реальность (т. е. идеальное)-, ^представляется нам некорректным, ибо в таком утверждении как раз и наблюдается диффузия философского и психологического категориальных уровней: психологическое понятие о сознании неявно отождествляется с философским, а понятие идеального берется в некоем психологичском смысле. Тем самым мы пересматриваем наши прежние суждения по этому вопросу [см. III, 71], ибо в них недостаточно учитывалась философская специфика понятия субъективной реальности.

Подчеркнем еще раз, что между психологическими и философскими понятиями, отображающими явления познавательной деятельности, существует особо тесная связь. Однако их употребление в одном контексте требует предварительного проведения специальной процедуры логической интерпретации. Поэтому вполне оправдано стремление некоторых авторов развести психологический и философский подходы к пониманию роли бессознательного в познавательной деятельности. Так, А. С. Кармин верно подчеркивает различие гносеологического и психологического аспектов исследования интуиции. По его мнению, взятая в гносеологическом плане, интуиция должна рассматриваться «как особого рода познавательный акт»; при этом нужно выявить «специфику познавательных операций, с помощью которых совершается интуитивный акт» [III, 91—92].

Думается, однако, что автор слишком суживает гносеологическое понимание интуиции, ограничивая ее лишь скачкообразным переходом от чувственных образов к понятиям, и наоборот [III, 93]. В этом случае остается, например, неясным смысл интуиции в художественном отображении действительности, по поводу которого неуместно говорить о переходе от чувственных образов к понятиям.

Среди материалов советских авторов, рассматривающих проблематику гнозиса, преобладают исследования с позиций концепции установки Д. Н. Узнадзе и его школы[86]. Эта концепция позволяет охватить не только содержательный, но и оперативный аспект бессознательного психического как активного фактора перцептивной и мыслительной деятельности. С этих позиций бессознательное предлагается рассматривать «как область и форму проявления неосознаваемых психологических установок» [III, 29]. Обладая определенным содержанием, скрытым от актуального процесса осознания, такого рода установка обусловливает направленность мыслительного акта, задает конкретный вектор активности всякого отражательного и оценочного процесса, выступает в качестве его организующего начала, но вместе с тем и как санкционирующий механизм результатов познавательной деятельности в данном интервале. Тем самым установка как бы интегрально охватывает многочисленные и разнопорядковые феномены бессознательного, которые обычно фиксируются лишь аналитически — как компоненты чувственного отображения или абстрактно-понятийного мышления или мотивации и т. п., и в этом усматривают особую привлекательность концепции установки. Ее основные принципы и теоретические возможности подробно освещаются в ряде обобщающих статей fill, 140; 1, 4; 1, 2; 1, 6] и др.

Что касается того направления нашей психологической науки, которое объединяется концепцией деятельности, то оно оставляет проблему бессознательного в большинстве случаев вне поля своих главных интересов. Иногда представители этого направления трактуют бессознательные компоненты познавательной деятельности в качестве своего рода эпифеноменов, лишенных какой-либо активной роли. Это проявилось, в частности, в стремлении П. Я. Гальперина связывать понятие о ‘ бессознательном лишь с теми фрагментами деятельности, которые протекают, по его выражению, «автоматически» [I, 204]. Такое, слишком узкое истолкование бессознательного, конечно, заведомо неадекватно, на что справедливо обращалось внимание [I, 204— 205].

Подобные трактовки бессознательного во многом проистекают из общего подхода к пониманию психического, характерного для представителей «деятельностной» концепции. Здесь отчетливо прослеживается тенденция сведения психического лишь к тому, что является осознанным или было им. Такое узкое истолкование психического влечет обычно слишком широкое истолкование сознательного, в которое включают «все, что когда-то вошло в психику через сознание, утвердилось в ней и теперь, хотя само не осознается, влияет на протекание нашего поведения» [I, 97]. Поэтому заслуживает, на наш взгляд, поддержки критические замечания Ш. Н. Чхартишвили [1, 5] и других авторов, высказанные в адрес концепции А. Н. Леонтьева, явно умаляющей значение бессознательных факторов в реализации познавательной деятельности.

Можно согласиться с В. П. Зинченко, что концепции установки и деятельности, хотя в ряде отношений и конкурируют между собой, в принципе могут рассматриваться как дополняющие друг друга [I, 8]. Тем не менее, остается несомненным, что категориальные средства «деятельностной» концепции в том виде, как она развита ее ведущими представителями [см., напр., 10], не ориентируют на актуализацию проблематики бессознательного и не создают достаточных теоретических оснований для ее разработки.

Концепция установки обладает в этом отношении неоспоримыми преимуществами. Она выражает собой содержательное и своеобразное развитие классической идеи диспозициональности, приобретшей фундаментальный характер в психологии XX века. Диспозициональ - ные аспекты психики (и познавательных процессов, в частности) находились и продолжают оставаться в центре внимания целого ряда психологических направлений, в том числе и психоаналитического. Вспомним, что понятие установки выполняло важную теоретическую функцию в концепции К. Юнга [9], оно играет существенную роль в современной когнитивной психологии. К сожалению, в статьях А. Е. Шерозия |1, 2], А. С. Прангишвили [1, 4] и других представителей школы Д. Н. Узнадзе это обстоятельство не нашло отражения. Между тем критика фрейдизма и его основных модификаций вряд ли может быть полной без специального рассмотрения содержания идеи диспозициональности в психоанализе и особенно — понятия установки в аналитической психологии К. Юнга. Это необходимо было сделать для более основательного выявления оригинальных черт концепции установки в школе Д. Н. Узнадзе.

Для дальнейшего развития этой концепции важна реалистическая

Оценка ее теоретических возможностей и результатов исследований* полученных на ее основе. Здесь неуместны преувеличения, встречающиеся иногда попытки универсализации понятия установки. Надо сказать, что в большинстве случаев представители указанной концепции проявляют должную умеренность, они отмечают, что «понятие бессознательного — это категория значительно более широкая, чем понятие психологической установки», что сводить концепцию бессознательного к концепции установки. было бы «серьезной методологической ошибкой» [III, 29]. Понятийный аппарат этой концепции, конечно, не позволяет охватить все аспекты многомерного познавательного процесса. Он дает возможность поставить в фокус анализа, так сказать, интенциональный план гнозиса, причем именно уже определившуюся направленность познавательной деятельности, а также самые общие факторы операционального характера, которые, оставаясь за порогом осознания, тем не менее стимулируют движение к цели.

Однако ряд существенных аспектов познавательного процесса не фиксируется в должной степени (а иногда и вообще) указанным понятийным аппаратом. Сюда относится прежде всего само формирование творческого целеполагания, многие факторы реализации творческой интенции, т. е. те кардинальные пункты познавательной деятельности, которые определяют продуцирование новых, нетривиальных ходов мысли, новых содержательных синтезов, истоки которых, как правило, скрыты от прямого осознания.

Разумеется, проблемная ситуация предполагает известную степень определенности, т. е. несет в себе некоторое знание о незнании, а, следовательно, и познавательную задачу, цель, которая инициирует соответствующую направленность информационных преобразований на досоянательном уровне. Однако более пристальное рассмотрение показывает, что проблемная ситуация всегда связана с допро - блемной ситуацией (или, лучше сказать, с предпроблемной ситуацией) и вырастает из нее. Она может быть охарактеризована как незнание о незнании. Начальные фазы формирования проблемной ситуации, представленной на уровне конкретного индивидуального сознания, связаны с рядом слабо рефлексируемых психических состояний, не получивших пока еще четкого научного описания.

Эти слабо рефлексируемые психические состояния обозначаются обычно как смутные образы, предчувствия, не поддающиеся вербализации влечения и антиципирующие переживания и т. п. Они образуют исток возникающих затем более определенных предвосхищающих интенций, переживаний, метафорических ассоциаций, которые обретают, так сказать, пробное вербальное оформление, но все еще сохраняют высокую степень неопределенности, автономности, независимости от доминирующих в сознании категориальных схем и наличных концептуальных полей, воспринимаются личностью как «чужеродные тела'» в потоке сознательного опыта, создают внутреннюю напряженность и своего рода амбивалентность, тенденцию дезинтеграции, которая выступает прелюдией к образованию новой целостности.

Подобные психические феномены, отображенные довольно широко, главным образом, в художественной литературе, знаменуют начальную стадию творческого процесса. Они могут расцениваться в качестве симптомов, ближайших проявлений тех бессознательных процессов, которые лежат в основе всякого подлинно творческого новообразования. Понятие установки вряд ли способно охватить и тем более объяснить весь диапазон подобных феноменов, взятых в их динамике. Тогда бы пришлось постулировать слишком большое число конкурирующих установок, не поддающихся к тому же четкому описанию. Однако без учета всего многообразия указанных феноменов нельгя адекватно отобразить такой познавательный процесс, который1 увенчивается подлинно творческим результатом. И здесь необходимы иные концептуальные подходы, которые, впрочем, могут не противоречить представлениям школы Д. Н. Узнадзе, а выступать по отношению к ним как дополнительные и коррелятивные.

Психологические исследования бессознательного находятся сейчас на такой стадии, когда попытки их унификации на базе какой-либо одной концепции преждевременны. Вместе с тем заслуживают внимания те обобщения и частные объяснительные схемы, которые возникают в пограничных областях, на стыках психологии с другими науками. Важное значение для понимания роли бессознательного в процессах гнозиса имеют материалы лингвистики и психолингвистики, что хорошо показано в статье Р. О. Якобсона, в которой раскрывается полржение о наличии «постоянного соучастия двояких компонентов в любой речевой деятельности» — сознательных и бессознательных [III, 165]. Тем самым фиксируется первостепенная роль неосознаваемых категориальных структур нашего мышления, задаваемых языком. Эти категориальные структуры во многом определяют не только когнитивные, но и ценностные параметры всякого познавательного процесса. Они обозначаются рядом авторов термином «над - сознательное», чем подчеркивается их социокультурный статус, их формирующая и управляющая функция по отношению к текущим отражательным актам.

Разумеется, «основы словесной структуры» (см. там же) не следует отождествлять с наличными логическими и ценностными структурами (как нельзя отождествлять язык и мышление); тем не менее, общность их по целому ряду признаков не вызывает сомнений. Их активная роль прослеживается на всех уровнях познавательной деятельности, начиная с чувственного отражения. Как убедительно показано в последнее время Дж. Брунером [3], всякий чувственный образ оказывается, по его выражению, категоризованным, т. е. отнесенным к определенной категории объектов, причем, сам механизм категоризации не осознается. В то же время и высшие уровни абстрактного мышления, интеллектуальной деятельности обусловлены нерефлекси - руемыми категориальными структурами и ценностными установками (см., в частности, [16; II, 123]). К ним относится и тот неосознаваемый «эталон вероятного», о котором' говорит А. А. Брудный, рассматривая скрьдые механизмы понимания теста [III, 100].

Такого рода наиболее общие логические и ценностные инварианты как раз и свя. аны со скрытыми структурами языка, определяющими набор фундаментальных форм дискретности и целостности, которые присущи мышлению. Разумеется, творческая деятельность — как теоретическая, так и поэтическая —в той или иной степени добивается рефлексии этих скрытых структур и производит в них изменения, новообразования. Эта сложная тема требует специального исследования. Здесь же мы отметим только, что указанные фундаментальные структуры (логико-грамматические и ценностно-смысловые), относимые к уровню «надсознательного», выступают в качестве чрезвычайно существенной социокультурной детерминанты психики, а тем самым и гнозиса, ибо всякий познавательный процесс немыслим вне его языкового оформления и воплощения.

По сравнению с другими компонентами, регистрами, аспектами многомерной сферы бессознательного эти «надсознательные» структуры сравнительно доступны для рефлексирующего анализа, который: издавна является объектом специального философско-методологического исследования, ставящего целью именно выявление скрытых глубинных оснований научного мышления (в современной западной фи


Лософской литературе данная проблематика представлена довольно широко; для примера укажем на концепцию «молчаливого знания» М. Поляни [18] и разнообразные феноменологические изыскания

[11] . В советской литературе основательная разработка названной проблематики проведена М. Г. Ярошевским [III, 181; 16; 17] и другими авторами [8]). Добавим, что такого рода рефлексирующий анализ является непременным условием крупных концептуальных сдвигов в научном познании, приводящим к возникновению новых фундаментальных теорий.

В материалах4 Симпозиума значительное внимание было уделено вопросу о соотношении осознаваемости и вербализованности психических явлений. Действительно, в актах гнозиса то, что осознаваемо, зачастую хорошо вербализовано. Однако вряд ли уместно следующее слишком жесткое решение этого вопроса: «Осознание немыслимо без наименования, т. е. без обозначения осознаваемого словом, без вербализации» [III, 40]. Нам думается, что нужно учитывать различные степени осознаваемости и саму динамику осознания. В ряде случаев начальные моменты осознания имеют довербальный характер: мысль уже наметилась, уже «почувствована» мной, но еще не уловлена словами. Подобная ситуация типична для момента зарождения оригинальной мысли и не раз отмечалась великими творцами как «состояние невыразимости», совпадающее часто с начальной стадией оформления новой мысли. Когда процесс оформления достигает известного уровня, наступает первичное вербальное выражение во внутренней речи, для себя, а затем уже — для других. Здесь отчетливо обнаруживается отсутствие синхронности мысли и слова. Оригинальная мысль идет впереди слова, она вступает в сферу осознания раньше, чем обретает словесную плоть. И это обязывает различать осознанность и вербализованность. Тем более это относится к эмоциональным переживаниям, которые достаточно ясно осознаются, но часто лишь с трудом поддаются адекватному вербальному выражению. На необходимость разведения, различения осознаваемых состояний и вербализованных указывают многочисленные данные исследований функциональной асимметрии мозга, оценки процессов художественного творчества, материалы патологии, особенно в случае афазий (см. подробнее: [7, гл. II, § 3]).

Мы остановились на этом вопросе потому, что он имеет принципиальное значение для понимания всякой познавательной деятельности и роли в ней бессознательного. Ведь явление осознания рефлексивно — в том смысле, что оно включает самоотображение познающего субъекта (т. е. не только знание о внешних объектах, но и знание о собственных психических состояниях, в которых отображаются внешние объекты и свойства самого субъекта). Таким образом, всякий акт гнозиса содержит отображение текущей субъективной реальности, и это отображение оказывает существенное влияние на качество, результативность познавательной деятельности, хотя оно, к сожалению, не всегда учитывается в наших гносеологических моделях и концепциях. Между тем самоотображенйе является важным регулятивным и санкционирующим фактором познавательного процесса, которое также развертывается в сознательно-бессознательном контуре, но по сравнению с отображением внешних объектов, как правило, не достигает адекватной вербализации. Оно зачастую остается лишь на периферии поля сознания, его содержание организовано иначе, чем содержание отображения внешних объектов. И есть основания предполагать, что неосознаваемые механизмы самоотображения достаточно специфичны; их анализ — необходимое условие понимания всякого познавательного процесса. И это относится как к текущему само - отображению (в данном познавательном акте), так и к интегральному обращу своего «Я».

Наряду с попыткой корреляции бессознательного и невербализо - ванного, в материалах Симпозиума мы встречаем попытку рассмотрения бессознательного как неформализуемого (см. .[III, 143] и др.). Такой подход сопровождается иногда слишком жестким, не всегда правомерным разграничением осознаваемого и неосознаваемого как формализуемого и неформализуемого. Верно, что многие феномены, относимые к категории бессознательного и выполнявшие важную функцию в процессах познания, не поддаются формализации (об этом свидетельствует, например, малопродуктивный опыт моделирования интуиции). Однако нам думается, что указанное разграничение является все же некорректным. Остановимся на этом несколько подробнее.

Когда производят указанное разграничение, то в центре внимания находится операциональный аспект познавательной деятельности. Многие авторы не без оснований считают, что операциональный состав бессознательных процессов качественно отличается от тех операций, которые присущи осознаваемым интеллектуальным действиям; некоторые говорят даже о наличии тут «иной логики» [III, 168]. Трудность, однако, состоит в невыявленности конкретного содержания той операциональной специфики, о которой идет речь. Возникает своего рода замкнутый круг. С одной стороны, как будто ясно, что в реальном процессе мышления всегда есть такие операции,, которые отличаются от известных логических процедур и не могут быть выражены средствами современной формальной логики. Но с другой стороны, этот столь существенный «остаток», не поддающийся формализации, должен быть все же описан в операциональных терминах, ибо иначе его сопоставление с известными логическими операциями теряет сколь-нибудь определенный смысл. Невозможность формализации некоторых психологически фиксируемых феноменов мыслительной (и шире — познавательной) деятельности допускает, в принципе, весьма различные интерпретации. Быть может, это связано с неопределенностью, нынешней невыразимостью того, что предлагается формализовать (ведь имеющиеся в психологии описания такого рода феноменов слишком расплывчаты, выражаются в слишком абстрактной форме). Отсюда — задача повышения степени определенности, конкретности описания операциональной стороны бессознательных процессов на психологическом языке. Лишь после ее решения можно будет с уверенностью говорить о принципиальной неформализуемости тех или иных уровней, регистров бессознательных процессов на основе наличных средств логики.

Однако не исключена и другая версия, которая, кстати, не противоречит первой, а именно: все дело в недостатке наличных средств формальной логики, но последняя быстро развивается, и со временем, надо надеяться, мы сможем формализовать то, что сегодня считается принципиально неформализуемым. Интенсивное развитие логики в последние десятилетия — особенно вероятностной, модальной, многозначной — существенно расширило диапазон формализуемого, но вместе с тем и поставило перед нами новые глубокие проблемы (см. подробнее: [2; 4; 15]).

Вместе с тем успехи формализации интеллектуальных функций открывают новые пласты неформализуемого. Несомненно, что осознаваемые психические функции, доступные формализации, образуют лишь один, зачастую «верхний», результативный слой многоуровневой системы переработки информации в головном мозгу. Эта система, наряду с иерархическим принципом организации, обнаруживает так же кооперативные и конкурентные отношения. Опираясь на современные нейрофизиологические исследования мозговой нейродинамики, можно предположить наличие некоторого более фундаментального принципа работы мозга, объединяющего иерархический, кооперативный и конкурентный типы внутрисистемных отношений. В чем суть этого принципа, пока остается загадкой.' Но, по крайней мере, со времени знаменитых публикаций Дж. фон Неймана [12] утвердилось мнение* что известные логические процедуры явно недостаточны для описания ряда специфических для мозга способов переработки информации.

Все это должно стимулировать дальнейшее развитие логики, ибо трудно дЬпустить, что никакая будущая логическая концепция не сможет приблизиться к описанию основных принципов информационной деятельности мозга, что последняя несовместима ни с какими логическими описаниями. Поэтому когда говорят о «трудностях рационального раскрытия идей бессознательного» [III, 154], о «невыразимости» бессознательного «на языке рациональных, категорий» {III, 44], то следует учитьшать, что само понятие рационального исторично, что сфера рационального расширяется по мере развития логики, и то, что вчера полагалось как внерациональное, завтра может оказаться вполне рациональным и даже формализуемым.

Можно представить себе различные варианты будущих логических систем, которые способны резко расширить возможности моделирования функций мозга. В свое время нами была предложена гипотеза, согласно которой «целостное функционирование мозга сопряжено с такой логикой, в которой число значений истинности является переменной величиной» {6, 328]. Здесь используется идея нового типа многозначной логики, которая строится не на постоянном числе значений истинности, а на возможности его изменения в широком диапазоне, задаваемом некоторой программой. Мыслимы и другие проекты будущих логических систем и математических структур, способных продвинуть дальше дело рационализации и формализации в интересующей нас области. Такое продвижение происходит и будет продолжаться. В материалах симпозиума, например, справедливо отмечалась плодотворность концепции «расплывчатых множеств» Л. Задэ в исследовании неосознаваемых форм отображения [см. III, 36—37; III, 667 и др.].

Все это заставляет нас возражать против упрощающих суть дела, слишком прямолинейных корреляций сознательного и формализуемого, с одной стороны, и бессознательного и неформализуемого, с другой. Здесь требуется конкретный анализ возможных вариантов отношений, которые весьма разнообразны. Во-первых, многие осознаваемые процессы и аспекты познавательной деятельности тоже ведь не поддаются строгому логическому описанию и формализации (например, я сознательно воспринимаю и переживаю весенние запахи леса, но я не могу однозначно и строго логически описать содержание этого переживания, не говоря уже о его формализации). Во-вторых, многие неосознаваемые процессы и аспекты познавательной деятельности в операциональном отношении не отличаются от тех, которые осуществляются на осознаваемом уровне и могут быть формализованы в такой же мере, как и последние. Мы располагаем достаточными свидетельствами того, что некоторые бессознательные фрагменты познавательной деятельности, взятые в операциональном плане, представляют хорошо известные логические структуры, которые реализуются, если так можно выразиться, в энтимемном (сокращенном, свернутом) виде и протекают только с гораздо большей скоростью, чем на осознаваемом уровне. Вспомним отмечавшиеся еще Гельмгольцем «бессознательные умозаключения», которые могут иметь, кстати, четкую дедуктивную структуру. В равной степени допустимо говорить о бес - 284 сознательных обобщениях, которые представляют собой результаты типичных индуктивных операций, ничем не отличающихся от тех, которые мы используем на уровне сознательно. производимых обобщений.

Поэтому трудно согласиться с О. К. Тихомировым, когда он, сравнивая мыслительную деятельность с машинным, искусственным интеллектом, связывает ее качественную специфику с наличием «бессознательных обобщений». По его словам: «Искусственный концептуальный интеллект» — это интеллект, лишенный бессознательных обобщений» [II, 63]. Но ведь «искусственному интеллекту» нельзя приписывать и сознательные обобщения. Если же имеется в виду операциональная сторбна дела (а именно она и подразумевается автором), то тогда надо было показать, чем различаются логические структуры «бессознательных обобщений» и «сознательных обобщений». Признак осознаваемости (или неосознаваемости) сам по себе тут ни о чем не говорит. В равной степени неправомерна попытка автора постулировать в онтологическом смысле некие исконно «формальные» и «неформальные структуры» интеллектуальной деятельности (см. там же, 66), ибо эти определения зависят от тех или иных способов дискретизации интеллектуальной деятельности, выделения в ней соответствующих моментов, аспектов, что обусловлено данным уровнем ее познания, наличными концептуальными средствами ее исследования, прежде всего — уровнем развития логики, математики, методологии научного познания. Поэтому не существует неких изначально и абсолютно «неформальных структур» (как и наоборот). Соотношение «бессознательного» и «неформализуемого» носит весьма сложный характер, требующий в каждом случае конкретного анализа.

Изучение материалов Симпозиума показывает, что общенаучные понятия (особенно «информация») в той или иной степени привлекаются большинством авторов, затрагивающих проблематику гнозиса. Зачастую, однако, указанные понятия не выполняют концептуальной функции, а используются лишь в качестве дополнительного средства описания и анализа неосознаваемых уровней, факторов познавательной деятельности. Заметим, что применение общенаучного понятийного аппарата оказывается логически совместимым с самыми различными психологическими и нейрофизиологическими подходами к данной проблематике; в этом проявляются его широкие интегративные возможности [см., напр., III, 145].

Ниже мы попытаемся показать обоснованность информационного подхода к исследованию роли, бессознательного в интеллектуальной деятельности. Это важно сделать, поскольку некоторые психологи [см., напр., 14], не утруждая себя аргументацией, отрицают продуктивность использования понятия информации в указанных целях.

Информация обладает не только синтаксическими (формальными), но также семантическими и прагматическими характеристиками. Она необходимо воплощена в своем материальном носителе, который выступает в качестве ее определенного кода, обладающего теми или иными пространственными и физическими, субстратными характеристиками. Все это обусловливает интегративные возможности «информационного языка», позволяющего объединить в одном концептуальном плане языки естественнонаучного описания (пространственные параметры, масса, энергия и др.) и гуманитаристского описания (содержание, ценность, смысл, интенциональность и др.).

Информацию можно рассматривать как содержание отражения самоорганизующейся системы некоторого объекта. Онл несет в себе ценностное отношение и является фактором управления. Поэтому ис


Пользование понятия информации для описания и объяснения психических процессов вполне правомерно.

Допустимо утверждение, что всякое явление сознания есть информация о чем-то, ибо акт сознания отражателен, интенционален, не бывает «пустым», его содержание и есть получаемая субъектом информация о некотором объекте. Но это означает и правомерность использования понятия информации для интерпретации неосознаваемых психических явлений, поскольку они тоже всегда содержательны, представляют собой определенное отражение действительности. В этом отношении бессознательные явления обладают теми же общими признаками, что и сознательные.

Информационный подход, сохраняя психологические определения бессознательного и опираясь на них, позволяет рассматривать этот феномен в более широком теоретическом контексте, включающем нейрофизиологический, нейролингвистический, нейрокибернетический аспекты данной проблематики; при этом акцентируются вопросы исторического становления человеческого способа отражения действительности и перспектив его совершенствования.

Предлагаемый подход создает новый ракурс анализа психического отражения, концентрирует внимание на его генезисе и затем на формировании качества сознательного отражения, его объяснении под углом филогенетического развития самоорганизующихся систем. С этой позиции различие между психической и допсихической формами информационного процесса, обусловленное уровнем самоорганизации, рассматривается как различие способов представленности информации для самоорганизующейся системы, а тем самым и способов оперирования этой информацией. Специфика психического отражения связана с появлением субъективной представленности содержания информационного процесса. Наличие субъективной представленности означает, что здесь информация дана самоорганизующейся системе как таковая, в «чистом» виде, т. е. в ее «выделенности» из своего материального носителя. В результате самоорганизующаяся система приобретает способность оперирования информацией как таковой. Другими словами, наличие субъективного образа и субъективных состояний, наличие психических процессов означает такой уровень отображения и управления, когда информация «выделена» из своего носителя, из своего кода, когда на «высших этажах» управления, наряду с кодовым отображением объекта, отображается содержание этого отображения и элиминируется организация кода, т. е. полностью отсутствует отображение самого носителя информации.

Таким образом, качество психического обусловлено своего рода двойным отображением (объекта и самого отображения этого отображения); такое «вторичное» отображение и выражает данность информации в «чистом» виде. Возникновение этой способности в ходе биологической эволюции знаменует качественно новый уровень активности самоорганизующихся систем, резко расширяет диапазон отображения ею внешней действительности и самой себя (по сравнению с допсихическими формами информационного процесса, в которых отсутствует «выделенность» информации из своего носителя, отсутствует «вторичное» отображение). Психическое отражение возникает на основе допсихического уровня информационных процессов, надстраивается над ним, сохраняя с ним прямые и обратные связи в целостной информационной деятельности сложной самоорганизующейся системы, подобно тому, как новое филогенетическое образование, сохраняя связь со старыми и укореняясь на их основе, приводит к возникновению нового типа целостности. Не исключено, что становление психического уровня информационных процессов ведет к модификации, 286 преобразованию некоторого подкласса допсихических информационных процессов в данной самоорганизующейся системе, повышая или снижая их информационную емкость, скорость протекания, изменяя их операциональные механизмы.

Вместе с тем всякое психическое отражение обнаруживает дву - мерность, а именно, единство актуального и диспозиционального планов информационного процесса. Специфическая для психического отражения данность информации в «чистом» виде, «выделенность» ее из своего носителя есть явление актуальное, которое с необходимостью предполагает определенные диспозициональные основания (память, навыки, генерализации, предпочтения, установки и т. п.). Таким образом, уже в психической деятельности животных допустимо выделить особый уровень информационных процессов и образований, который в ряде существенных отношений аналогичен тому, что у человека мы обозначаем как бессознательное. Это как раз и есть диспозициональ - но-психическое, то, что непосредственно не фигурирует в текущем акте психического отражения, т. е. «сейчас», но что всегда оказывает существенное влияние как на его содержание, так и на его форму, на его значимость для самоорганизующейся системы и его управляющую функцию. Разумеется, указанная аналогия имеет свои конкретные границы, но учет ее весьма важен, ибо характерной чертой многих бессознательно-психических феноменов является именно то, что их содержание не дано нам актуально, а существует и действует лишь диспозиционально.

Описание бессознательного предполагает соотнесенность с сознательным, а последнее определяется как то, что «всегда сопровождается непосредственным знанием о его наличии» [III, 185; см. также I, 98—99]. В большинстве случаев мы не располагаем непосредственным знанием тех диспозициональных факторов, которые влияют на ход психического отражения и его результат, в том числе и на осознаваемую сферу наших психических состояний. Но у животных дис - позициональное тоже находится за порогом непосредственно данной им в их психических актах информации ( в виде текущих субъективных образов); это, если так можно выразиться, их квазибессознательное.

В ходе биологической эволюции наблюдается развитие психического отражения, т. е. расширение диапазона получаемой информации, возможностей оперирования ею и использования в качестве фактора управления и совершенствования самоорганизующейся системы. На этом пути в ходе антропогенеза возникает качественно новая форма психической деятельности сознание. Здесь развитие способности оперировать информацией достигает уровня управления самим этим процессом. Точнее, суть нового качества заключается в возможности неограниченного производства информации об информации, что создает и развивает способность абстрактного мышления и творчества, рефлексирующего самоотображения, самосознания. Лишь при таком способе оперирования информацией возникает та неограниченная свобода движения в сфере субъективной реальности (в размышлениях, мечтах, упованиях, фантазиях, экзистенциальных рефлексиях и т. п.), которая характерна для человеческой психической деятельности, обусловливает творческий процесс отражения и преобразования действительности.

Что касается животных, то у них нет сколь-нибудь развитой способности производить информацию об информации и потому нет абстрактного мышления. Структура психического отражения у животных определяется, можно думать, лишь одним «двойным» отображением (создающим качество психического образа, т. е. данности информации в «чистом» виде), в то время как у человека оно многоступенчато, развертывается в любых направлениях, что и создает свободу мыслительных преобразований, высокую степень их независимости от наличных внешних воздействий, отображаемых в. виде чувственных образов. Способы этих мыслительных преобразований зависят от сложившихся логических и ценностных структур, которые выполняют свою организующую, селективную, управляющую функции, независимо от того, осознаются они или нет. Новые степени свободы возможных мыслительных преобразований открываются только в результате изменения указанных структур, причем, в большинстве случаев эти изменения первоначально не рефлексируются, возникая на уровне бессознательно протекающих процессов переработки информации.

Таким образом, человеческая отражательная деятельность обнаруживает три уровня информационных процессов: 1) допсихический (на котором отсутствует «раздвоение» информации и ее носителя, информация как таковая не «выделена»; она воплощена здесь в кодовой организации соответствующей подсистемы человеческого организма, заданной в основном генетически; эта кодовая организация не отображается непосредственно на психическом уровне, обладает высокой оперативной автономностью, но, конечно, оказывает на него существенное влияние, определяет его исходные параметры — это обусловлено морфологической, цитоархитектонической заданностью мозговых формаций, организацией и основными функциями отдельных нейронов и пейроглиальных клеток и т. д.); 2) неосознаваемо-психический, на котором «выделенность» информации дана лишь диспозиционально; здесь конкретное «содержание» информационного процесса «закрыто» для нас, хотя это «содержание» может косвенно и спорадически проявляться в тех или иных симптомах, субъективных Символических формах и т. д.; 3) осознаваемый, — «содержание» которого «открыто» для нас и доступно зачастую для произвольного оперирования им.

Хотя первый уровень информационных процессов, будучи фундаментальным, непосредственно не входит в динамическую структуру познавательного акта и обычно не привлекается для его анализа, роль допсихического здесь далеко не безразлично. Особенно важна его связь, по-видимому, с диспозициональными регистрами психического отражения. Этот вопрос еще ждет четкой научной постановки и систематического исследования. Частично он затрагивается в области стыков генетики и психологии (когда речь идет о врожденных задатках, о генетических предпосылках индивидуальных особенностей психической деятельности [см., напр., 13]).

Что касается последних двух уровней (и типов) информационных процессов, то их отношение в структуре познавательного акта не может быть выражено каким-либо линейным способом (иерархическим, конкурентным и др.). Тут нужно вводить модель многомерного отношения: то, что принадлежит к бессознательному, может быть по своему содержанию и форме, по своим управляющим и санкционирующим функциям и т. п. как «низшим», так и «высшим» в структуре познавательной деятельности, может находиться и может не находиться в отношении конкурентности к осознаваемому; в ряде же случаев отношение между ними может обнаруживать типичную амбивалентность по большинству показателей. Поэтому бытующие до сих пор одномерные модели заведомо несостоятельны.

Познавательная деятельность осуществляется в едином сознательно-бессознательно-сознательном контуре, что исключает слишком жесткое противопоставление понятий сознательного и бессознательного, а вместе с тем и тенденцию принижения сознательного, ибо первостепенная функция последнего состоит еще и в том, что именно оно ини - цирует широкий класс содержательных компонентов бессознательного,


Задает цели переработки информации ца этом уровне, оформляет и проверяет его результаты, чтобы снова дать импульс и направленность бессознательной активности.

Неосознаваемый и осознаваемый уровни (и типы) информационных процессов различаются по своей кодовой организации, и для того, чтобы определенное содержание неосознаваемого уровня информационных процессов стало осознанным, необходима операция декодирования, т. е. перекодирования данной информации в специфическую для осознаваемого уровня кодовую форму, которая делает информацию «открытой» для личности. Наоборот, переход информации в «закрытую», иницирование со стороны сознательного уровня определенного по содержанию и целям информационного процесса на бессознательном уровне также предполагает соответствующие кодовые преобразования. Эти вопросы требуют, однако, специального исследования.

Таким образом, информационный подход к интересующей нас проблеме создает своеобразный концептуальный ракурс ее анализа. Такой подход, разумеется, не претендует на какие-либо априорные преимущества по сравнению с другими подходами, хотя и предлагает более широкий теоретический контекст рассмотрения феномена бессознательного. Сейчас мы находимся на той стадии исследования, когда поиски новых планов концептуального рассмотрения могут оказаться весьма полезными, и вполне уместна, более того — желательна, конкуренция различных научных подходов, гипотез, разных способов пробного теоретического объяснения.

При этом, ставя в фокус анализа проблематику гнозиса, важно учитывать сложную диалектическую структуру самого познавательного акта, по крайней мере, такие его основные параметры, как содержательный, формальный, истинностный, ценностный, деятельностно-волевой. Это означает, что любой акт познавательного отражения представляет собой определенное содержание, протекает в соответствующих формах, является адекватным или превратным отображением действительности, несет в себе ценностное отношение к отображаемому в нем содержанию и, наконец, обусловлен волевым напряжением и целеустремленностью, выражает активность субъекта. Каждый из перечисленных параметров позволяет фиксировать специфические феномены бессознательного (неосознаваемое содержание, которое может быть верным или ложным отображением действительности, неосознаваемые формы представленности этого содержания, оперативные структуры его преобразования, ценностные установки; диспозициональные факторь! волеизъявления, целеобразования и вообще внутренней, в том числе творчески-ориентированной активности). Лишь при условии такого дифференцированного исследования с использованием результатов и средств марксистской гносеологии можно рассчитывать на серьезное продвижение в разработке интегральной модели бессознательного и его роли в процессах познания.

THE UNCONSCIOUS AND GNOSIS (METHODOLOGICAL ASPECTS) D. I. DUBROVSKI

Moscow State University, Faculty of Philosophy, Moscow SUMMARY

Fundamental methodological analysis of the problem of the unconscious is an important condition of its investigation at the modern stage. The broad and complex character of the problem calls for a critique and sped-

19. Бессознательное. IV 289

Fication of various analytical planes of investigation and, above all, of the - ways of theft - conceptual unification. Being psychological in its basic content, the problem of the unconscious i mplies the use—for conceptual purposes — of cognitive means of scientific disciplines related to psychology as well as of a general-scientific and philosophical conceptual apparatus. In this - connection, the significance is stressed of general-scientific cognitive means for the construction of an integral model of the unconscious and its role in acts of gnosis.

The correlation between the unconscious and nonverbalized (conscious and verbalized) in thinking processes is discussed, as well as problems of formalization of the unconscious level and operations of intellectual activity. The feasibility of using the „informational approach“ in explaining the unconscious mind and its role in cognitive and creative activity is substantiated.

ЛИТЕРАТУРА

1. БАССИН Ф. B-, Проблема бессознательного, М-, Медицина, 1968.

2- БИРЮКОВ Б. В-, ГУТЧИН И. Б-, Машина и творчество, М., Наука, 1982.

3. БРУНЕР ДЖ-> Психология познания, М., Прогресс, 1977.

4. ВЕЙЦЕНБАУМ ДЖ*> Возможности вычислительных машин и человеческий разум,.

М., Мир, 1982.

5. ДУБРОВСКИЙ Д. И», Психические явления и мозг, М., Наука, 1971.

6- ДУБРОВСКИЙ Д - И-, Информация, сознание, мозг. М-, Высшая школа, 1980.

7. ДУБРОВСКИЙ Д - И-, Проблема идеального, М., Мысль, 1983.

8. ИДЕАЛЫ НОРМЫ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ, Минск, Изд-во БГУ, 1981.

9. ЛЕЙБИН В. М., Психоанализ и философия неофрейдизма, М., Политиздат, 1977.

10. ЛЕОНТЬЕВ А. Н-, Деятельность, сознание, личность^М-, Политиздат, 1977.

11. МОТОРИНА Л - Е-, Взаимосвязь личностного и надличностного знания. Философские

Науки, № 2, 1982-

12. НЕЙМАН ДЖ-, фон, Общая и логическая теория автоматов. В кн.: А - Тьюринг, Мо

Жет ли машина мыслить? М-, I960.

13. РУСАЛОВ В - М-, Биологические основы индивидуально-психологических различий,

М., 1980.

14. ТИХОМИРОВ О - К-? Теоретические проблемы исследования бессознательного. Во

Просы психологии, №2, 1981.

15- УИНСТОН П-, Искусственный интеллект, М., Мир, 1980.

16- ЯРОШЕВСКИЙ М - Г., Категориальная регуляция научной деятельности. Вопросы

Философии, 11, 1973.

17. ЯРОШЕВСКИЙ М - Г-, Сеченов и мировая психологическая мысль, М., Наука, 1981.

18. POLANYI М., Personal Knowledge. London, 1959.