Л. С. ВЫГОТСКИЙ ГЛАЗАМИ ЯПОНСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ

А. Д. ПАЛКИН

На рубеже XX–XXI вв. в японских научных кругах резко возрос интерес к творчеству Л. С. Выготского, о чем свидетельствуют многочисленные публикации японских исследователей, посвященные анализу работ советского ученого. В частности, активно обсуждается вопрос о том, справедливо ли называть культурно-историческую теорию теорией деятельности, в связи с чем происходит возвращение к спору школ Л. С. Выготского и С. Л. Рубинштейна. Кроме того, проводятся параллели между постулатами, выдвинутыми Л. С. Выготским, и современными достижениями в гуманитарной науке и даже в искусстве. Японские авторы дают положительную оценку умелому использованию Л. С. Выготским теории марксизма. Многие выдвинутые Л. С. Выготским идеи успешно применяются японскими учеными в их изысканиях как теоретического, так и практического характера.

Ключевые слова: Л. С. Выготский, Япония, теория деятельности, мышление, артефакт, эмпиризм.

В последние годы в психологических и лингвистических кругах Японии наблюдается настоящий бум изучения творчества Л. С. Выготского. Одна за другой выходят книги, посвященные анализу работ этого исследователя. В 2001 г. появилось второе издание «Мышления и речи» на японском языке (первое вышло в 1962 г.), где было улучшено качество перевода. Если учесть присущий японцам энтузиазм, с которым они берутся за все новое и перспективное, есть основания полагать, что прогресс в изучении российской психологии, педагогики и психолингвистики не заставит себя ждать.

Уже сейчас можно говорить о некоторых результатах. В частности, в различных японских университетах образовались научные общества, основным предметом внимания которых являются идеи Л. С. Выготского. Наиболее активным из таких обществ можно назвать Общество по изучению творчества Л. С. Выготского при Университете Кобэ. Там с 1999 г. проводятся ежегодные конференции, посвященные обсуждению различных аспектов теории ученого, а с 2000 г. издаются ежегодные сборники статей японских исследователей и переводов работ Л. С. Выготского на японский язык. Уже на примере этих ежегодников можно проследить практичный подход японцев к научным проблемам. Не только приводятся некоторые теоретические положения, но и со свойственным для Японии прагматизмом рассматриваются возможности использования этих положений в практических целях — в первую очередь для улучшения методики преподавания различных предметов (до сих пор являющейся слабым местом японской гуманитарной науки).

Рассмотрим несколько статей, в которых японские авторы, как уже говорилось ранее, открывают для себя и, соответственно, для японского читателя основные положения теории Л. С. Выготского. Целью данной статьи не является подробный пересказ либо

Рецензирование анализируемых работ. Хотелось бы прежде всего остановиться на идеях,

1 Которые могут оказаться интересными для российской научной аудитории.

144

Обратимся к сборнику «Практическая этнография»; первая его часть состоит из работ, авторы которых в своих исследованиях исходят из положений, выдвинутых Л. С.

05.10.2012

143

2

Выготским.

В первую очередь обращает на себя внимание статья К. Такаги. Она носит не совсем обычное название: «Передвижение и учеба: дальнобойность теории Выготского» [28].

Автор отмечает, что всякий человек (за редкими исключениями) в своей повседневной жизни постоянно передвигается с места на место, причем это передвижение обусловлено существующими социальными нормами. В случае ребенка оно происходит между домом, школой, подготовительными курсами и, например, спортклубом, а в случае взрослого на первый план выходит передвижение на работу. Одним словом, жизнедеятельность человека проходит в «социальном контексте». При этом происходит не только физическое перемещение, но и смена видов деятельности, стоит только человеку попасть в обстановку с новыми социальными условиями. Особенно резко эта смена проявляется при завершении учебы и переходе на работу.

Как утверждает Дж. Лэйв ([19], [20]), общество представляет собой совокупность макроструктур, и каждый отдельно взятый индивид, родившийся в данном обществе, неизбежно становится неотъемлемой частью общества, ему сообщаются существующие культурные традиции, иначе говоря, происходит социализация индивида в обществе. Дж. Лэйв полагает, что именно школа является тем местом, где осуществляется передача основных знаний от одного поколения следующему.

С затронутой темой, как замечает К. Такаги, напрямую связаны два известных тезиса Л. С. Выготского: о развитии высших психических функций через опосредствование их системой языка и о переходе знаний и навыков из области интерпсихического в область интрапсихического. Изучавший творчество Л. С. Выготского Дж. Верч отмечал, что в исследовательской деятельности советского ученого ближе к концу его жизни произошел сдвиг от рассмотрения коммуникации ребенка и взрослого в узких рамках диалога к рассмотрению их коммуникации в широком социокультурном аспекте. Развитие идей Л. С. Выготского, которому не удалось довести до логического завершения теорию о дихотомии интерпсихического и интрапсихического, Дж. Верч находит у М. М. Бахтина. Особенно интересным в связи с этим представляется разработанное М. М. Бахтиным понятие «голос». Наряду с такими сопряженными понятиями, как «гетерогенность голосов», «речевой жанр», М. М. Бахтин ввел речевое опосредствование в социокультурный контекст. Как считает Дж. Верч, то же самое планировал сделать и Л. С. Выготский, в связи с чем его теория должна была развиваться как «социолингвистика опосредствования» и именно в этом — социолингвистическом — направлении Л. С. Выготский работал в последние годы жизни.

Однако К. Такаги категорически не согласен с подобным утверждением. Рассматривая основные положения теории Л. С. Выготского, японский автор делает вывод, что для Л. С. Выготского было важно показать движение значения слова, в частности, во взаимосвязи житейских и научных понятий. Отсюда обращение к социокультурному контексту. В то же время достаточно изучить хотя бы критику Л. С. Выготским концепции раннего Ж. Пиаже об эгоцентрической речи, чтобы увидеть, что Л. С. Выготского в значительной степени интересовали внутренние, психические процессы. Если возвратиться к вопросу о житейских и научных понятиях, то они к школьному возрасту образуют единую систему, в рамках которой «контактируют», «сотрясаются» и порождают новую «волну» развития [28]. По мнению К. Такаги, именно эти рассуждения привели Л. С. Выготского к разработке знаменитой

145

05.10.2012

143

Теории о зоне ближайшего развития, т. е. неверно рассматривать теорию Л. С. Выготского как ярко выраженную социолингвистическую, тем более на последнем этапе его творчества.

Саму анализируемую статью К. Такаги можно четко разделить на две части. Первая содержит рассуждения автора по различным проблемам, связанным с обучением людей разного возраста в тех или иных условиях, а вторая посвящена описанию теоретических положений Л. С. Выготского. Это отражено и в названиях частей — «Передвижение и учеба» и «Дальнобойность теории Выготского». Связь между этими двумя частями статьи едва улавливается, но именно на этом примере можно судить о том, как движется творческая мысль ученого при знакомстве с новым перспективным направлением, — в нашем случае речь идет, разумеется, о знакомстве К. Такаги с работами Л. С. Выготского. Дело в том, что, как признается сам автор в послесловии, первый вариант статьи был написан до того, как произошло упомянутое знакомство. Позднее статья была переделана уже с учетом работ Л. С. Выготского. Несмотря на то, что получилась небольшая несостыковка в середине, в целом были высказаны достаточно интересные мысли, которые получили развитие в книге К. Такаги, на этот раз полностью посвященной Л. С. Выготскому.

В еще одной статье «Артефакты и система деятельности» [18] упомянутого сборника «Практическая этнография» Х. Исигуро обращает внимание на то, что технократизация общества достигла таких масштабов, что человек стал неотделим от искусственно созданных им объектов и явлений. Существование артефакта подразумевает наличие человека либо людей, создавших его, но и современного человека нельзя рассматривать отдельно от артефактов, которые сопутствуют ему на протяжении всей его жизни. Х. Исигуро начинает с рассмотрения средств, облегчающих усвоение некоторого материала или навыков. Пример, который приводит К. Бич [8], оказывается как нельзя кстати. Речь идет о методике обучения на краткосрочных курсах в школе по подготовке барменов. Чтобы улучшить запоминание рецептов приготовления коктейлей (и соответственно, оптимизировать работу барменов), обучающимся было предложено готовить коктейли в стаканах, различающихся по форме и цвету. Для каждого конкретного коктейля условно отводился тот или иной тип стаканов. Использование этого метода, основанного на обращении к материальным мнемическим символам, значительно облегчало процесс запоминания.

Как пишет японский автор, на аналогичную возможность создания искусственных символов, способствующих улучшению запоминания, указывал Л. С. Выготский, который видел в этом факте одно из решающих отличий человека от животных. Имя этому факту — «культурное развитие». Для человека побуждением к некоторому поведенческому акту или серии актов становятся в том числе искусственно созданные им самим стимулы. В качестве таковых для него могут выступать не только материальные предметы, но также поведение и высказывания окружающих. Для иллюстрации Х. Исигуро приводит наблюдения М. Коула с соавт. [10] за приготовлением пищи. Американские исследователи фиксировали высказывания детей, посещавших кулинарный кружок. Обнаружилось, что дети готовят то или иное блюдо, следуя подсказкам товарищей по группе, т. е. дети постоянно напоминают друг другу, какие ингредиенты следует использовать. Так совместная деятельность способствует возникновению условий, стимулирующих человека для выполнения поставленной задачи.

Далее, следуя за Г. Бэйтсоном [7], Х. Исигуро предлагает и самого человека рассматривать как часть окружающей обстановки, т. е. как составную часть артефактов. Таким образом, самость человека не ограничивается его кожным покровом. Человек

05.10.2012

143

Понимается как «расширяющееся во внешний мир тело». Р. Соммер [26] в этой связи указывает на наличие личного пространства у каждого человека, а также приводит случаи (в основном патологические),

146

Когда некоторые люди рассматривали личные вещи как часть самих себя. По замечанию Дж. Гибсона [12], человеческое существование обусловлено миром, обстановкой, в которой человек находится. На аналогичных позициях, как отмечает Х. Исигуро, стоял и Л. С. Выготский.

Дж. Брунер с соавт. [9] рассматривали отношение артефактов к человеческим способностям. Они указали на наличие внешней орудийной системы (External Implemen-Tation System), которая позволяет человеку более эффективно использовать свои природные способности. Например, велосипед позволяет значительно увеличить скорость передвижения, и человек приобретает новые возможности в плане использования собственных органов. В этом заключается важность социокультурного развития человека в мире артефактов. Если рассматривать езду на велосипеде с позиции системы, то человек с помощью велосипеда передвигается, несомненно, быстрее, чем пешком. Если же подойти с личной позиции, то человеку необходимо приспосабливаться к новым условиям (держать равновесие, поворачивать руль), открывая в себе новые способности. Х. Исигуро указывает на то, что данный подход перекликается с идеей Л. С. Выготского об интериоризации психологических орудий, т. е. о способности человека усваивать данные при помощи образного соотнесения необходимой информации с объектами внешнего мира. Этот процесс становится возможным только в результате взаимодействия человеческой психики с артефактами.

Творчество Л. С. Выготского оказывается актуальным и при рассмотрении отношения артефактов к системе деятельности. Л. С. Выготский указывал на важность функции опосредствования, выполняемой орудиями труда и знаками. Х. Исигуро подчеркивает, что человек осуществляет два основных вида деятельности: с помощью орудий он действует в материальном мире, а с помощью речевого общения (языка) он взаимодействует с окружающими людьми. Итак, орудия предназначаются для выполнения внешней деятельности, а знаки — внутренней, психической. Как отмечал А. Н. Леонтьев [21], структура любого вида деятельности содержит в себе как внешние, так и внутренние процессы, т. е. всякая деятельность предполагает наличие субъекта (человека) и объекта (предмета).

Э. Хатчинс [16] на примере действий членов экипажа корабля при прохождении фарватера показал, что люди и используемые ими орудия образуют единую систему, посредством которой осуществляется намеченная деятельность. И те, и другие должны подвергаться раздельному анализу, но необходимо помнить, что на практике люди и объекты внешнего мира выступают как единое целое.

Учитывая вышесказанное, Х. Исигуро перефразирует Л. С. Выготского следующим образом: артефакт выполняет функцию опосредствования; опосредствование, обусловленное использованием артефакта, способствует увеличению параметров выполняемой деятельности, т. е. в основе своей изменения претерпевают и натуральная деятельность, и психическая активность. Он пишет: «Согласно словарному определению, артефакт (Artefact) — это “искусственно созданный предмет, продукт цивилизации, искусственно созданный продукт”. Так или иначе, под артефактом понимается нечто намеренно созданное человеком. Однако даже следы, ежедневно остающиеся на земле

05.10.2012

143

После прогулки человека, являются искусственно созданными в окружающей среде отпечатками, оставшимися после этого человека, поэтому они тоже являются артефактами. К артефактам относятся не только “специально” созданные предметы, но и просто возникшие под воздействием человека. Одним словом, необходимым условием наличия артефакта выступает все то, что сопутствует человеческой деятельности. Как уже говорилось выше, артефакт не есть нечто “автономное”, независимое от человека. Артефакт — это средство, организующее деятельность человека» [18; 80]. Артефакты обеспечиваются внешними орудиями и знаками. Помимо этого, артефакты делают возможным диалог людей друг с другом.

147

Так, следы ног, оставленные, например, на горной дороге, становятся артефактом. В частности, они могут послужить знаком для заблудившегося путешественника, указывая, в каком направлении тому следует двигаться. Однако не во всех случаях искусственно созданный объект является артефактом. Возможны ситуации, когда он лишается опосредствующей функции. Удачный пример приводит Э. Венгер [30]. Если допустить, что на племя бушменов неожиданно с неба свалится банка «кока-колы», то для них она не будет являться артефактом, так как они не знают, что это за предмет, и могут воспринять банку как природное явление. Здесь же необходимо учитывать, что восприятие артефактов зависит от социокультурных условий, в которых находится человек. Эти условия определяются взаимодействием множества людей, поэтому Х. Исигуро настаивает на необходимости рассматривать артефакты не с позиции системы Я, но с позиции системы «мы».

Закончим наш обзор сборника «Практическая этнография» статьей его редактора — известного японского исследователя Ю. Моро [23]. В его статье под названием «Набросок по конкретике и практике» центральным исследуемым понятием является «практика».

«Практика — это повседневное поведение, деятельность, реально осуществляемые нами» [23; 23]. Практика многообразна, будучи определена различными условиями, в которых осуществляется та или иная деятельность. Так же многообразна речь, речевая деятельность, поскольку она обусловлена всевозможными ситуациями общения. Особенности практики, поведения людей зависят от разнообразных причин. Это подтверждают наблюдения за взаимодействием работников различных служб при выполнении должностных обязанностей. Наблюдения выявили разнообразие стратегий поведения людей в зависимости от того, где (корабль, аэропорт, метро, супермаркет и т. д.) осуществлялась деятельность и какие цели она преследовала [11], [14]–[16], [19], [25]. В то же время практика вливается в общественные, политические, экономические структуры жизни человека, оказываясь обусловленной разнообразными артефактами.

Далее Ю. Моро выступает с критикой эмпирического подхода в исследовании. Как указывали Л. С. Выготский, В. В. Давыдов, Э. В. Ильенков ([2]–[5]), основной недостаток эмпиризма заключается в подавлении практики, т. е. исключении ее из объекта научного исследования.

М. М. Бахтин упрекал Ф. Соссюра в эмпиризме при рассмотрении выдвинутой последним дихотомии «язык — речь». Ф. Соссюр противопоставлял язык как социальное, закономерное речи как индивидуальному, случайному. В результате язык у него подвергался подробному анализу, а речи отводилась второстепенная роль. Социолингвист Д. Хаймс [17] в своей критике эмпиризма называл его «эссенциализмом»

05.10.2012

143

За допущение возможности объяснить явление через интерпретацию сущности этого явления, тогда как остальные компоненты явления принимаются подобными его сущности.

Ч. Гудвин [13] усматривает явные черты эмпирического подхода в работах Н. Хомского. Если вслед за Н. Хомским допустить, что реальная речевая деятельность, т. е. речь на практике, не заслуживает особого внимания как нечто некачественное, станет бессмысленным и изучение вопроса об усвоении языка. Одним из примеров некачественности разговорной речи служат у Н. Хомского «ложные начала», т. е. запинания в начале фразы, которые нередко можно слышать в ситуациях общения. Однако, как считает Ч. Гудвин, такого рода «ложные начала» часто служат важными сигналами, привлекающими внимание собеседника к озвучиваемой фразе. Иными словами, это речевое явление играет скорее положительную, чем отрицательную роль, так как сообщает собеседнику дополнительную информацию о важности сообщения, эмоциональном состоянии говорящего и т. п. Поэтому Ч. Гудвин предлагает называть такие явления «повторными началами» (Restarts). Такого же мнения придерживается и Ю. Моро. Его записи актов речевой деятельности,

148

Сделанные в ситуациях свободного общения, свидетельствуют в пользу точки зрения Ч. Гудвина. Что касается подхода Н. Хомского, то он напоминает подход Ф. Соссюра: Н. Хомский практически не уделяет внимания языковой активности, но детально изучает языковую компетенцию (языковую способность), заявляя при этом о врожденности языковых знаний.

Итак, мы выяснили, что эмпиризм не позволяет провести грамотное исследование практики, поведения человека. По мнению Ю. Моро, первым, кто указал на несостоятельность эмпирического подхода, был, по всей видимости, Л. С. Выготский, еще в первой половине XX в. назвавший эмпиризм одной из основных причин психологического кризиса [29]. Для разрешения этого кризиса Л. С. Выготский предложил проводить научный анализ не по элементам, как было до него, а по единицам, приняв за единицу значение слова.

Интересно, что Дж. Верч [31] отрицает прямую преемственность между позициями К. Маркса и Л. С. Выготского на том основании, что Л. С. Выготский рассматривал знаковые процессы, которые К. Маркс, разумеется, не затрагивал. В. В. Давыдов [3], в свою очередь, считал, что во времена Л. С. Выготского «советская философия» еще не получила окончательного оформления. Поэтому, хотя Л. С. Выготский и был марксистом в полном смысле этого слова, о явной преемственности между марксистской философией и теорией Л. С. Выготского говорить не приходится. По этому поводу Ю. Моро не без иронии интерпретирует утверждение В. В. Давыдова в том смысле, что советский ученый видит полную преемственность современной ему психологии (высказывание В. В. Давыдова относится к середине 1970-х гг.) и философии К. Маркса.

Сам Ю. Моро полагает, что в психологической теории Л. С. Выготского последовательно развиваются идеи К. Маркса, и преемственность все-таки существует. Это доказывается на примере аллегории о солнце и капле воды, использованной Л. С. Выготским: «Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Слово относится к сознанию, как малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Оно и есть малый мир сознания. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания» [2; 361].

05.10.2012

143

Эта аллегория накладывается на сравнение К. Марксом формы товарной стоимости с «клеточкой» буржуазного общества. Подтверждение своей позиции Ю. Моро находит у Э. В. Ильенкова [4], работы которого, по убеждению японского исследователя, ясно показывают неразрывность теории Л. С. Выготского и фундаментальных идей К. Маркса и Ф. Энгельса.

По окончании экскурса в книгу Э. В. Ильенкова и краткого описания основных позиций культурно-исторической теории Ю. Моро цитирует собственные наблюдения над практическим речевым взаимодействием учителя и учеников во время урока. В частности, рассматриваются упоминавшиеся ранее «повторные начала» в речи учителя, способствующие установлению порядка в классе. Ю. Моро приходит к выводу, что, «как явствует из разговорных ситуаций в классной комнате, взаимообусловленное поведение учителя и учеников является клеточкой организации и оформления окружающей обстановки, называемой классной комнатой» [18; 55], что перекликается с концепцией Л. С. Выготского.

Заслуга Л. С. Выготского видится японскому исследователю прежде всего в разработке программы, позволяющей пересмотреть устоявшиеся к тому времени взгляды на повседневное поведение человека, подчастую характеризовавшиеся ярко выраженным эмпиризмом. Реальность формируется практикой, ею же поддерживаются и различные когнитивные процессы. Л. С. Выготскому удалось показать сложность и в то же время богатые возможности, предоставляемые исследователям при изучении практики. На этом оптимистичном суждении Ю. Моро мы и закончим рассмотрение его статьи.

Разумеется, перечисленные работы — лишь незначительная часть трудов, посвященных творчеству Л. С. Выготского. Стоит

149

Упомянуть хотя бы замечательную книгу того же К. Такаги «Метод Выготского: Психология разрушения и сотрясения» [27], где особое внимание уделяется полемике Л. С. Выготского и Ж. Пиаже, а также важности теории марксизма в становлении взглядов Л. С. Выготского. Большой популярностью пользуется в Японии небольшая работа Л. С. Выготского «Конкретная психология человека» [1]. Позднее она была переведена на японский язык (опубликована в бюллетене «Теория деятельности», изданном в 1997 г. в Японии), и К. Такаги в своей монографии подробно разбирает затронутые в ней идеи.

Крайне интересную работу о Л. С. Выготском написал К. Накамура, который не просто излагает основные положения теории Л. С. Выготского, но и прослеживает путь становления Л. С. Выготского как ученого в условиях конкретной исторической ситуации [24]. Помимо всего прочего, К. Накамура поднимает вопрос о том, является ли теория Л. С. Выготского теорией деятельности. Подробно проанализировав многолетнюю дискуссию сторонников школы Выготского и школы Рубинштейна, он дает отрицательный ответ на этот вопрос, но в его ответе отсутствует категоричность, из чего читатель может заключить, что окончательный вывод ему предстоит сделать самостоятельно. Не все японские психологи согласились бы с этим мнением. В частности, К. Амано, с работ которого, по сути, началось изучение идей Л. С. Выготского в Японии, уверенно утверждает, что опосредствование орудиями труда, наблюдаемое в деятельности, и опосредствование знаками, наблюдаемое в функционировании психики (на чем акцентировал внимание Л. С. Выготский), образуют единство, взаимно дополняя друг друга. Это очередной аргумент в пользу признания теории Л. С. Выготского теорией

05.10.2012

143

Деятельности [6].

Известное пристрастие японцев к теории марксизма, не угасшее и поныне, нашло отражение в монографии уже упоминавшегося Ю. Моро «Выготский в конкретике» [22], значительная часть которой посвящена разбору теории Л. С. Выготского в свете диалектического материализма. Автор книги неоднократно ссылается на К. Маркса, а также на Э. В. Ильенкова в связи с анализом теории марксизма, который снискал Э. В. Ильенкову мировую известность. Другой популярный в японских научных кругах российский ученый — М. М. Бахтин. Ю. Моро уделяет много места проведению параллелей между творчеством Л. С. Выготского и М. М. Бахтина (в частности по вопросам восприятия и интерпретации текста).

Этот перечень работ японских исследователей, посвященных творчеству Л. С. Выготского, может быть продолжен, но уже из сказанного ясно, насколько российский ученый популярен в Японии.

Из всех эпитетов, появившихся из-под «кисти» японских авторов, наиболее амбициозным смотрится тезис К. Такаги о психологии Л. С. Выготского как о «психологии разрушения», причем К. Такаги подчеркивает важность процессов разрушения для успешного взаимодействия двух общающихся индивидов. Аргументация его такова: «По Л. С. Выготскому, общение с другим человеком — это не процесс обмена определенной информацией, а “резонансные отношения”, которые за счет наложения собственной речи на развитую под влиянием словесных значений речь другого человека сотрясают этого человека (образуя волнообразное движение к системе единиц во внутренней речи собеседника) либо сами поддаются сотрясению под воздействием речи другого человека. Сотрясение системы единиц придает этим резонансным отношениям сущностную неопределенность, непредсказуемость, и именно эта неопределенность, непредсказуемость открывает перед Л. С. Выготским саму возможность конкретной психологии» [27; 159]. Без сотрясения системы был бы невозможен контакт с окружающими, предполагающий изменчивость и непредсказуемость отношений. На этом же принципе основан язык телодвижений, разработанный руководителем Франкфуртского балета В. Форсайтом: время выступления его танцоров определяется стремительностью их движений, создающих впечатление

150

Разрушения танцевальных па, но несмотря на это впечатление, в танце сохраняется внутренняя логика. Именно следуя внутренней логике изучаемых процессов, Л. С. Выготскому удалось создать стройную теорию. «Так Выготский наполнил систему единиц незримой внутренней речью, предчувствиями конкретного индивида. Это было достигнуто через раскрытие возможности контакта систем единиц, устремленных прежде всего вовне в ситуациях межличностного общения» [27; 164–165]. Налицо положительная оценка японским автором теории Л. С. Выготского, несмотря на несколько странный эпитет «психология разрушения».

Выражаясь современными терминами, с Л. С. Выготским связано разрушение старой и создание новой парадигмы в психологии. Теперь очевидно, что этот перелом, начавшийся в Советском Союзе и прокатившийся по европейским странам и США, дошел и до Японии. Об этом также свидетельствуют критические суждения тех же японских авторов относительно взглядов бихевиористов, Н. Хомского и даже Ж. Пиаже, причем все это происходит на фоне пристального изучения теоретических разработок Л. С. Выготского и его школы.

05.10.2012

143

9

1. Выготский Л. С. Конкретная психология человека // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1986.

№ 1. С. 52–65.

2. Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. М.: Педагогика, 1982. С. 5–361.

3. Давыдов В. В. Принципы обучения в школе будущего // Хрестоматия по возрастной и

Педагогической психологии. Работы советских психологов периода 1946–1980 гг. / Под ред. И. И. Ильясова, В. Я. Ляудис М.: Изд-во МГУ, 1981.

4. Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. М.: Ин-т

Философии АН СССР, 1960.

5. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. М.: Политиздат, 1974.

6. Amano K. Хаттацу кэнкю-но гэндзай: Activity theory (кацудо рирон)-но хаттен-то гэндзё //

Ёдзи синригаку-но симпо / Под ред. Х. Хасигути и др. Токио: Канэко сёбо, 1994. С. 1–32. (На яп.)

7. Bateson G. Steps to an ecology of mind. N. Y.: Ballantine Books, 1972.

8. Beach K. D. Becoming a bartender: The role of external memory cues in a work-directed education

Activity // Appl. Cogn. Psychol. 1993. N 7. P. 191– 204.

9. Bruner J. S., Oliver R. R., Greenfield P. M. Studies in cognitive growth. N. Y.: John Wiley & Sons,

1967.

10. Cole M., Hood L., McDermott R. Ecological niche picking // Neisser U. (ed.). Memory observed: Remembering in natural contexts. San Francisco: W. H. Freeman & Comp., 1982. P. 366–373.

11. Engstrom Y., Engstrom R., Karkkainen M. Polycon-textuality and boundary crossing in expert cognition: Learning and problem solving in complex work activity // Learning and Instruction. 1995. V. 5. P. 319–336.

12. Gibson J. J. The ecological approach to visual perception. Boston: Houghton Mifflin Comp., 1979.

13. Goodwin C. Conversational organization: Interaction between speakers and hearers. N. Y.: Acad. Press, 1981.

14. Goodwin C., Goodwin M. H. Seeing as situated activity: Formulating plans // Engstrom Y., Middleton D. (eds). Cognition and communication of work. Cambridge: Cambr. Univ. Press, 1996. P. 61–95.

15. Heath C., Luff P. Convergent activities: Life control and passenger information on the London underground // Engstrom Y., Middleton D. (eds). Cognition and communication at work. Cambridge: Cambr. Univ. Press, 1996. P. 96–129.

16. Hutchins E. The technology of team navigation // Galegher J., Kraut R. E. (eds). Intellectual teamwork: Social and technological foundations of cooperative work. Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum Ass., 1990. P. 191–220.

17. Hymes D. In vain I tried to tell you. Philadelphia: Univ. of Philadelphia, 1981.

18. Ishiguro H. Атэфакуто-то кацудо сисутэму // Дзиссэн-но эсуногурафи / Под ред. Ю. Моро. Токио: Канэко сёбо, 2001. С. 59–95. (На яп.)

19. Lave J. Cognition in practice: Mind, mathematics and culture in everyday life. Cambridge: Camb. Univ. Press, 1988.

20. Lave J. Нитидзё сэйкацу-но нинти кодо — хито-ва нитидзё сэйкацу-дэ до кэйсан-си, дзиссэн-суру-ка. Токио: Синъёся, 1995. (Пер. с англ. на яп.)

21. Leont’ev A. N. The problem of activity in psychology // Wetsch J. V. (ed.) The concept of activity in Soviet psychology. Armonc, NY: M. E. Sharpe, Inc., 1975/1979. P. 37–71.

22. Moro Yu. Гутайсэй-но Вигоцуки. — Нинти-то бунка. Токио: Канэко сёбо, 1999. Вып. 6. (На яп.)

23. Moro Yu. Гутайсэй-то дзиссэн-но бёсюцу // Дзиссэн-но эсуногурафи / Под ред. Ю. Моро. Токио: Канэко сёбо, 2001. С. 22–58. (На яп.)

24. Nakamura K. Вигоцуки-но хаттацурон: Бунка-рэкиси-тэки рирон-но кэйсэй-то тэнкай.
Токио: Tokyo Univ. Press, 1998. (На японском.)

25. Reder S. Watching flowers grow: Polycontextuality and heterochronicity at work // The Quart. Newsletter of the Laboratory of Comparat. Human Cognition. 1993. V. 15(4). P. 116–124.

26. Sommer R. Personal space: The behavioral basis of design. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall,

05.10.2012

143

10

151

27. Takagi K. Вигоцуки-но хохо: Кудзурэ-то синдо-но синригаку. Токио: Канэко сёбо, 2001. (На японском.)

28. Takagi K. Идо-то гакусю: Вигоцуки рирон-но сятэй. — Дзиссэн-но эсуногурафи. Токио: Канэко сёбо, 2001. С. 96–128. (На японском.)

29. Vygotsky L.S. Синригаку-но кики — рэкиси-тэки ими-то хохорон-но кэнкю. Токио: Мэйдзи тосё, 1987. (Пер. с русского на японский.)

30. Wenger E. Toward a theory of cultural transparency: Elements of a social discourse of the visible and the invisible. Palo Alto, CA: IRL, 1990.

31. Wertsch J. V. Voices of the mind: A sociocultural approach to mediated action. Cambridge, Mass: Harvard Univ. Press, 1991.

Поступила в редакцию 20.IV 2004 г.

1

Практически все цитаты и ссылки на советских и российских авторов взяты из

Обсуждаемых книг японских специалистов, чтобы нагляднее показать, какие места из работ

Л. С. Выготского и его сторонников и критиков привлекли наибольшее внимание японских

Ученых. Для избежания двойного перевода отрывки из этих работ были сверены с оригиналами

И цитируются здесь в соответствии с русским текстом оригинала. Все цитаты из работ на

Японском языке переведены автором настоящей статьи. Библиографические ссылки на работы

Японских авторов приводятся в традиционной транскрипции без перевода на русский язык.

05.10.2012

143

1

143 МЕТОДИКИ