К 75-ЛЕТИЮ Ф. Т. МИХАЙЛОВА

12 апреля 2005 г., в очередную годовщину первого полета человека в космос, отметил свой 75-летний юбилей Феликс Трофимович Михайлов — человек, который всю свою жизнь посвятил освоению космических далей человеческого духа, для которого глубины и вершины Духа были всегда равнодоступны, потому что, по существу, совпадали друг с другом. Академик РАО, доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии РАН, заведующий кафедрой философии и культурологии Российского государственного медицинского университета Ф. Т. Михайлов является продолжателем традиций отечественной «философской психологии», представленной именами Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна, А. Н Леонтьева, Э. В. Ильенкова, В. В. Давыдова, В. С. Библера, Я. А. Пономарева, А. В. Брушлинского.

Каждая из книг Ф. Т. Михайлова — «Загадка человеческого Я» (1964, 1976), «Общественное сознание и самосознание индивида» (1990), «Избранное» (2001), «Самоопределение культуры» (2003) — содержит попытку осмысления и конструирования «предельных оснований» нашего мышления о духе и душе, сознании и самосознании, культуре и истории, Нашего мышления о самом мышлении. Работы Ф. Т.Михайлова очень «методологичны» в самом точном смысле этого слова. Они оказали и продолжают оказывать огромное влияние (быть может, больше косвенное, но от этого не менее мощное) на мировоззрение психологов, в частности отечественных. Однако назвать их автора «методологом», т. е. специалистом весьма узкой профессиональной квалификации, означало бы погрешить против истины. Творчество Ф. Т. Михайлова посвящено человеку и способам его познания как таковым.

Нельзя не упомянуть и о коллективной монографии «Философско-психологические проблемы образования» (1981), которая была подготовлена под руководством и при

05.10.2012

151

Участии В. В. Давыдова и Ф. Т. Михайлова группой философов и теоретиков-психологов, созданной в «золотые давыдовские годы» в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР (ныне Психологический институт РАО). Дело в том, что эта монография во многом предвосхитила, а точнее — создала идейную почву для той «революции» в российском педагогическом сознании, которая произошла десятилетием позже, уже на волне «перестройки». Закономерна и судьба этой книги, о которой рассказывает сам Феликс Трофимович: «При обсуждении рукописи книги на специально созданной комиссии расплакалась (это буквально) одна женщина из Питера — между прочим, академик. «Я не позволю издеваться над Советской педагогикой!» Решение комиссии: книгу сократить, членам академии на нее не ссылаться. При издании книги от 21 листа осталось... семь! В 1994 г. В. В. Давыдов переиздал эту монографию, но, к сожалению, в том же «усеченном» виде».

Квинтэссенция философии и философской, теоретической психологии Ф. Т. Михайлова — едина, ибо как исторически, так и логически неразделимы для него эти две формы рефлексии человеческого

152

Духа, человеческой культуры. Она — в идее смыслопорождающего Обращения (вести — речи — посыла) к миру другого человека с надеждой на добрый, умный, эстетически выразительный и непременно искренний, подлинный (буквально: оригинальный творчески) Отклик. В этом аффективно насыщенном, экспрессивном обращении-посыле целостная конструкция нашей субъективной реальности не просто объективируется, но каждый раз заново строится, реорганизуется по его законам. Именно в логике таких обращений творится история человеческой культуры. А мы по-прежнему (раньше в духе превратно понятого марксизма, сейчас в духе пресловутого «постмодернизма») почитаем высшей добродетелью трактовать культуру как нечто безличное, безадресное и деавторизованное. Разумеется, эти обращения с необходимостью принимают Каноническую форму В виде норм нравственности, научности, эстетических идеалов и т. д., кристаллизуясь в творениях культуры — научных текстах, произведениях искусства, технических изобретениях и т. д., но при этом никогда не утрачивают своей первозданности и непосредственности (по словам Феликса Трофимовича, «душа не знает посредников»). Именно в качестве их содержания получают живой смысл универсальные меры Мыслимого — всеобщие категории нашего мышления (бытие, противоречие, развитие и др.), а значит, оживает и та общемировая реальность, которую данные категории теоретически выражают.

Даже математико-логические правила исчисления высказываний, не говоря уже о схемах интенциональной логики Ф. Брентано, как, впрочем, и все, что человечество успело самым тщательным образом формализовать, несет в себе мощный заряд таких обращений. Более того, в этом принципиально «не алгоритмизируемом» заряде — код к расшифровке любых алгоритмов точного научного знания.

Культура, по Ф. Т. Михайлову, говорит на языке обращений, Живого тождества аффекта и интеллекта, а значит — и На языке психологии. В логике его работ, продолжающей логику концепции Л. С. Выготского, Аффективная мысль как атрибут жизни И есть собственный предмет психологии. Этим Ф. Т. Михайлов фактически определяет и место нашей науки в культуре, включая исторически развивающуюся систему научного знания — место, которое психология все никак не решается занять по причине традиционных комплексов провинциализма и изоляционизма психологов.

05.10.2012

151

Чтобы избавиться от этих комплексов, прежде всего необходимо предать исторической утилизации «догмат буфера». Имеется в виду ходячее представление о психологии как науке, занимающей некое пограничное положение между гуманитарным и естественнонаучным знанием. На деле же это означает примерно следующее. Психология уже не может описывать свой предмет в строго формализуемой естественнонаучной логике конечных определений телесного бытия. Вместе с тем она Еще Не поднялась (и в принципе не способна подняться) до уровня философского и общегуманитарного постижения тяготеющих к бесконечности устремлений человеческого духа, тех событий, что разворачиваются в эмпиреях Мировой Истории, в глобальном пространстве всемирной культуры. Психологам доступна лишь та «часть» («муляж») культуры, которая вмещается в границы зоны ближайшего развития, а ее историческое происхождение и суть, по большей части, лишь декларируются. Мы до сих пор принимаем психологию «карлика на плечах гиганта» (индивида, опирающегося в своем развитии лишь на достижения человеческого рода) за единственно возможную модель человеческой психологии, а многомерный способ бытия человека в универсуме культуры продолжаем описывать в терминах абстрактной «ученической» оппозиции «социализация — индивидуализация». Так и возникают маргинальные комплексы психологов. Однако не пора ли определиться, тем более, что этот шанс нам дают работы Ф. Т. Михайлова?

В контексте размышлений их автора психология человека предстает единственной и уникальной в своем роде Гуманитарной наукой о живом, наукой, непосредственно изучающей продуктивную форму живого. Разумеется, и история, и социология, и экономика имеют дело с живыми процессами и их результатами — с исторической, социальной, экономической и т. д. жизнью человека и человечества и ее предметными воплощениями. Но они всецело рассматривают живое сквозь призму его артефактов (М. Коул) и артеактов (В. П. Зинченко), законно абстрагируясь от анализа механизмов целесообразной и произвольной формообразующей активности человеческого живого, которая порождает первые и обеспечивает вторые. Это — предметное поле психологии. Психология призвана в первую очередь ответить на фундаментальный вопрос, который ставит перед семейством наук о человеке Ф. Т. Михайлов: Как возможна субъективная мотивация (детерминация) всех значимых проявлений человеческой жизни во всем диапазоне этих проявлений? Ведь вне и помимо этого никакая объективно-историческая необходимость, никакой природно-экологический фон, никакой биогенетический, органический фактор не сможет стать ее Смыслообразующими доминантой и детерминантой, феноменом человеческой жизни В подлинном смысле слова. Вопрос Ф. Т. Михайлова о характере детерминации жизни Homo Sapiens, жизни того мира, который он создает во взаимодействии с себе подобными, —

153

Почти шекспировский: «Что ему Гекуба? Что он Гекубе?» Ответ на него обретается лишь в «смыслонесущем» (по выражению Ф. Т. Михайлова) обращении человека к миру, к другим людям, к самому себе, причем это «к самому себе» является, по Ф. Т. Михайлову, не чем-то производным, вторичным и «интериоризируемым», а первичным и исходным. Поэтому в основе человеческого отношения лежит самоотношение, в основе сознания — самосознание, в основе развития — саморазвитие, а не наоборот, как подсказывает здравый смысл и озвучивающая его традиционная, «школьная» наука. К тому же перед нами не три разные формы обращения, а одна — единая и целая.

Уже младенец лишь постольку осваивает окружающий мир, поскольку изначально

05.10.2012

151

Авторизует Его на собственный, неповторимый лад, Активно используя Для этого богатый ресурс возможностей близкого взрослого, к которому он Инициативно обращается за практической помощью. Однако принимает он ее весьма избирательно — настолько, насколько она носит характер живой Эмоциональной поддержки, наполненного смыслом ответного, адресного «послания». Благодаря этому у ребенка возникает чувство «базисного доверия к миру» (Э. Эриксон), определяющее все дальнейшие шаги в его освоении. Согласно Ф. Т. Михайлову, механизм построения инициативного обращения — это «клеточный» механизм психического развития, точнее — Личностного роста Человека. Это блестяще продемонстрировано им на материале анализа работ школы М. И. Лисиной, посвященных раннему онтогенезу. Сама способность к такому обращению определяет изначальную Креативность Человеческой психики, ее Животворную Силу, которая отнюдь не исчерпывается специальными интересами психосоматики.

Как жаль, что многие взрослые утрачивают Дар обращаться и слышать чужие обращения, с детства присущий каждому Дар воображения. Многие, но только не Феликс Трофимович! Не случайно Н. А. Менчинская, давний и ревностный оппонент В. В. Давыдова и Ф. Т. Михайлова, однажды (по рассказу Василия Васильевича) на ученом совете воскликнула: «Феликс, когда ты говоришь, я тебе верю!»

Философское, научное, человеческое кредо Ф. Т. Михайлова лучше всего выражено в его собственных словах: «Уникальная способность человека к целесообразно произвольным действиям, обращенным к сочувствию других людей с надеждой на взаимопонимание, к свободному со-бытию с ними как к бытию добра, бытию Нравственному — вот начало и высшая ценность человеческой истории и культуры! Но, увы, его же свободная воля способна привести и к подавлению свободной воли других, к ограничению их свободы, вплоть до лишения самой жизни (бытие зла). И никто из нас не может решиться на слово и поступок без предчувствия важнейшего его результата: отношения к нему других людей. А это значит — к каждому из нас как личности, к мотивам и возможным результатам нашего слова и поступка. А ведь главное в этом их отношении — не оценка утилитарной надобности в нас, в полезности для себя наших слов и дел. Главное — это не всегда актуально осознанное, но однозначно мотивирующее их реакцию на наши слова и поступки, соотнесение их с “пространством” собственной свободы — свободы мысли, свободы чувств, свободы их действий. Смыслонесущее предчувствие этой Нравственной Реакции заставляет нас каждый раз заново преображать каждое наше обращение к другим людям в нравственном же поле общения, воспроизводя тем самым это поле как интерсубъективную реальность.

Иными словами, любой наш поступок, задуманный или импульсивный, неизбежно поверяется нами и в нас степенью его свободы. Или, если хотите, Духом свободы — единым интра - и интерсубъективным аффектом человечного со-бытия. Поверяется на человечность как пусть не обговоренное, в правилах и максимах не запечатленное, но изначально и объективно главное условие (и предпосылка!) — осуществления жизни человеческого типа. Поверяет не в суде, не на площади, не на собраниях — в нас самих. Ибо каждое “Я” — носитель и субъект этого Духа, субъект собственной воли к свободе» (из рукописи «Геном нравственности»).

Нам хочется пожелать Феликсу Трофимовичу только одного: чтобы запас его здоровья был эквивалентен титаническому объему тех дарований, которые он несет в себе. Всем остальным он может сполна делиться с друзьями, коллегами и учениками, чему и посвящает значительную часть своей жизни. Как заметил его друг и сподвижник

05.10.2012

151

5

Эвальд Васильевич Ильенков, подлинная личность всегда дарит другим естественную радость. Феликс Трофимович — удивительно щедрый человек.

Получив приведенный выше текст поздравления, адресованный Ф. Т. Михайлову, Редакция обратилась к его автору — доктору психологических наук В. Т. Кудрявцеву с Просьбой взять интервью у юбиляра. Предлагаем читателям ознакомиться с ответами Ф. Т.Михайлова на заданные ему вопросы.

154

ИНТЕРВЬЮ С Ф. Т. МИХАЙЛОВЫМ

— Уважаемый Феликс Трофимович, вся Ваша профессиональная жизнь посвящена философии, ее значительная часть — психологии. Вероятно, это было определено не только биографическими нюансами (давние деловые и дружеские контакты с психологами, работа в НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР). Да и сами эти нюансы, наверное, нельзя считать делом случая. Есть ли что-то общее между Софией, которой Вы служите, и Психеей, которая Вас всегда вдохновляла?

— Общее — это их предмет теоретического осмысления: субъективность как общее поле жизни на планете Земля или «как оказалась исторически возможной субъективная мотивация жизнедеятельности человека?». Но София (философия) — решает непростые проблемы форм, средств и смысловых мер осмысления человеком Бытия, а Психея (психология) — изучает субъективность форм Аффективного мышления Человека в процессе целесообразного и произвольного осуществления им целей своей жизнедеятельности. Задачи и цели теоретического исследования общего предмета вроде бы различны, но взаимозависимы настолько, что одно без другого непродуктивно. Их самоизоляция порождает извращение самого предмета чисто эмпирическим подходом к нему.

— С вашей точки зрения, философия создает не просто некую важную предпосылку для построения системы психологического знания, а является внутренним основанием этой системы, которое «удерживается» на всех уровнях ее конструкции. Не могли бы Вы подробнее раскрыть это свое вúдение?

— Много тысячелетий тому назад человек научился мерами простирания и дления Природы и своего бытия в Природе осознавать себя и окружающую его реальность объективного мира. Скажу больше: без этой способности мерить (отмеривать, делить на части) непрерывно текущее время и простирание единого физического пространства человек еще не был человеком! Его предок при единственном условии выживания — единой общности усилий всех соплеменников — соучастников общей борьбы за жизнь, включил в свое отношение к безжалостному миру бытия ориентацию на периодичность времен суток и года, прерывность пространства своей жизни, разделенную на лес, реки, моря, поля и т. д. Повторю: объективно пространство (простирание) бытия, как и время, непрерывно: все растения и массивы лесов живут влагой рек и озер, дождей и морей, теплом Солнца, единой биохимией своих превращений из семян в растения... Это даже не пространственная целокупность, это — именно единство и целостность простирания объективной реальности Природы. Однако человек всеми им выделенными мерами пространства и времени своей жизни в этой целостности одновременно вычленил себя из нее. Он тем самым стал вольным субъектом использования для достижения вожделенных

05.10.2012

151

Целей своих собственных произвольных, искусственных чувственных образов — субъективных смыслов каждой дискретной меры Бытия. Эту его способность мы и называем мышлением.

С появлением особой деятельности — управления одними людьми жизнью и субъективностью других — эти смысловые меры мира стали предметом специального исследования и преображения. Так появился и предмет особого вида деятельности — теоретической. Ее первый предмет — приведение в соответствие целям произвольной и целесообразной деятельности людей в объективном мире преображаемых смысловых мер этого мира. Философы — это просто теоретики Par Excellence, решавшие парадоксы и противоречия в самих мерах мыслимости бытия. Не так просто разобраться без преображения этих мер, например, в таких неустранимых противоречиях, как хаос явлений бытия во всем их многообразии и порядок их единства (Космос), как покой и движение, как само Бытие и Небытие мира сего! «Движения нет, сказал мудрец бродатый, другой же встал и стал пред ним ходить, чтоб разрешить вопрос замысловатый». Продолжение Вы помните, естественно.

Так закладывался предмет фундаментальной теории: мерой пространства стало движение точки, образующей линии искусственных его мер — геометрических фигур, не существующих реально как сама точка, о которой Евклид пишет, что ее нельзя разделить надвое, и что если изъять из линии бесконечное количество точек, то на линии останется... бесконечное количество точек. Это и стало постулатом геометрии на все времена ее самосовершенствования. А апории Зенона заложили фундаментальные основы механики: новыми мерами физического бытия стали движение, его время и скорость, а также путь — пространство движения тел, и затем — инерция масс и их вес.

Вся дальнейшая история теоретической работы — это история разрешения противоречий, несомых парными категориями (мерами). Выдающее открытие И. Канта — его третья антиномия чистого разума. Это тождество несовместимых друг с другом истинных утверждений; включенность человека в независимые от него обстоятельства (каузальная зависимость от них) и целесообразная произвольность субъективной мотивировки всей его телесной жизнедеятельности. Но человек благодаря Кантову тождеству тезиса

155

И антитезиса его третьей антиномии — тождеству их противоположностей, стремится изменить обстоятельства, объективно принуждающие его к покорности им, обеспечивая тем самым способность субъективной мотивации своего вполне телесного поведения и креативность самоизменения.

— Круг Вашего общения необычайно велик. И все же: встречи с кем из психологов имели особое значение в Вашей жизни?

— Вначале — с текстами Платона, Аристотеля, Б. Спинозы, И. Фихте, Г. Гегеля и неидеологизированными текстами К. Маркса. Осуществленные ими и их последователями продуктивные исследования средств, способов и смысловых мер человеческой субъективности — единственно возможная философская основа психологии как науки. Потом были лекции А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия, П. Я. Гальперина, Н. Ф. Талызиной. А главное — встреча и дружба с Э. В. Ильенковым и В. В. Давыдовым, позже — с М. Коулом и Дж. Вертчем, с П. Хаккарайненом — и в Москве, и в Сан-Диего, и в Хельсинки, а также участие в международных конференциях по теории деятельности

05.10.2012

151

7

И, конечно же, работа заведующим теоретической лабораторией в Психологическом институте вместе с Д. Б. Элькониным и другими прямыми учениками и друзьями Л. С. Выготского.

— Будучи одновременно философом и психологом, Вы располагаете уникальной
(прежде всего — для нас) возможностью оценить ситуацию в современной российской
психологии одновременно изнутри и извне. Не могли бы Вы сделать это прямо сейчас?

— Если коротко, то изнутри: поражает принципиальный отказ ведущих психологов
мира и России от открытости своих теорий философской, исторической и социальной
рефлексии, стремление замкнуться на избранный ими «вариант» общего предмета
теоретической психологии и средства его профессионального осмысления, плюс
некритическое отношение к признанным авторитетам (прямое заимствование, ссылки на
их труды как подтверждение истинности собственных взглядов и т. п.), иными словами —
узкопрофессиональный изоляционизм. Отсюда: множество школ и школок, выстроенных
на тощих абстракциях от целостности и органичного взаимоопределения всех
проявлений субъективной мотивации жизнедеятельности живого. Пример: популярность,
более того, чуть ли не всеобщее профессиональное признание вытеснения в
непознаваемое бессознательное травмирующих переживаний и смыслов бытия в качестве
реального психологического феномена психоаналитических грез и беллетристических
образов.

— Хотим мы того или нет, но больший отрезок истории той психологии, современниками которой мы являемся, падает на советский период. Однако классики авторитетных направлений советской психологии (даже Л. С. Выготский) в се больше воспринимаются научным сознанием (особенно растущим, молодым ) в качестве «героев вчерашних дней». Их наследие стремятся не столько развивать, критически переосмысливать или даже конструктивно «преодолевать», сколько превратить в сугубо историческое достояние... А может быть, речь здесь действительно должна идти о некоем подобии Ньютоновой механики — важном, но все-таки «частном случае» чего-то большего, об исторически ограниченной конструкции научной мысли, которая достойна занесения во все учебники, но уже не способна к развитию? Но тогда что в этом случае может претендовать на роль Эйнштейновой «неоклассики» — этого самого «большего»? Или все-таки та же культурно-историческая теория или теория деятельности имеют перспективу?

— Сравнение с Ньютоновой механикой фундаментальных прозрений истинных (фундаментальных) теоретиков психологии очень удачно, несмотря на формулировку вопроса. Теория относительности А. Эйнштейна, проблема природы света, обострившаяся гипотезой И. В. Гете, уравнения Дж. Максвелла и многое другое, остро проблемное, разрешились не отменой и выбросом на свалку истории науки механики Ньютона, а, фактически, признанием ее продуктивной идеей пространственно-временнЫХ взаимопревращений, обнажившей свои внутренние, требующие разрешения противоречия. Но разве любая иная фундаментальная теория своего предмета не занята исключительно разрешением своих внутренних противоречий, принятых в свое время за ее постулаты? Беда не в старении каждого продуктивного шага теории, а в эмпирическом понимании всего процесса научного познания. Вот пример кредо такого понимания: Платон об идее писал ошибочно с точки зрения современных философов, он безнадежно устарел и интересен только историкам философии. Так же эмпирически, т. е. как факт наличного в прошлом бытия разных концептов предмета психологии, оцениваются Т.

05.10.2012

151

Рибо, Л. С. Выготский, Ж. Пиаже и все иные теоретики прошлого, сумевшие не только оголить непреодолимые противоречия развивающейся теории, но и найти их решения, отказ от которых Иванов, не помнящих родства, преступен!

— За год до Вашего юбилея отмечался юбилей близкого Вам И. Канта. «Кант и
психология» — тема более чем традиционная для истории нашей науки, хотя его место в
этой истории, как правило, освещается столь же традиционно... односторонне. Вы же
связываете с именем И. Канта сформулированный

156

Вами «основной постулат психологии и общего человекознания». Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

— Подробнее я написал об этом в статье «Kant versus modern psychology». Дело в том,
что великому немецкому философу удалось найти и сформулировать постулат общего
человековедения, включая в него и психологию. Постулат теории очерчивает ее
предметное поле, задавая всеобщие смыслы Мерам его мыслимости, в которых только и
возможно мышление о «секторах» и обсуждаемых явлениях его. Он сформулировал
фундаментальное противоречие двух, казалось бы, исключающих друг друга начал бытия
человеческого как их изначальное и неустранимое тождество, как взаимное порождение
антитезиса тезисом и тезиса антитезисом. Одно без другого немыслимо: только их
тождество во взаимопорождении их каждым актом человеческой жизнедеятельности
позволяет человеку быть человеком. Этим он вернул нас к гениальному открытию Б.
Спинозы: нет двух субстанций — непротяженной и неподвластной времени субъективной
(идеальной) и простирающей, длящей себя объективной (материальной). Каждый акт
мысли как обращения к людям и к себе самому возможен только в качестве телесного
акта речи во вполне телесном «материале» ее языка. Каждое телесное состояние и
движение инспирировано идеальным смыслом цели, поиском мыслью независимых от
цели средств ее достижения. Человек — часть материального мира Бытия. Мыслящее
тело человека включено в причинно-следственные взаимодействия с реальными
(материальными) обстоятельствами. Но даже оно, осуществляя свою жизнь
целесообразно и произвольно, способно на преобразование обстоятельств. И именно эта
способность делает человека человеком — творцом потребных ему обстоятельств и
средств их будущего и снова потребного людям изменения.

Так третья антиномия чистого разума И. Канта оказалась точной, самодостаточной, четкой и ясной формулой единого постулата всех фундаментальных теорий человековедения — психологии в том числе.

— Читая Ваши новейшие работы, слушая Ваш юбилейный доклад на заседании
Московского семинара по культурно-исторической психологии в Институте психологии
им. Л. С. Выготского РГГУ, я не мог отделаться от впечатления, что 75 лет для ученого
Вашего типа — это возраст творческого взлета, формирования новых
исследовательских перспектив. Говорю это не в порядке дежурного комплимента: так
искренне считают многие. Как Вам, человеку по-кантовски «беспокойного» духа,
который не знает смирения с преходящими жизненными обстоятельствами (подчас
очень нелегкими) или состояния «самоконсервации» во вполне заслуженной «бронзе»,
удается сохранять на протяжении всей жизни прямо-таки удивительную
самоидентичность и самодостаточность, целостность и цельность?

05.10.2012

151

9

— Все-таки это комплимент, да еще и юбилейный. Но на Ваш вопрос я отвечу одной
фразой: мне всю сознательную жизнь было интересно, а затем и просто необходимо
переосмысливать уже и без того продуктивно осмысленное. Вдогонку добавлю: вначале
просто интересно, но не очень продуктивно. Но с тех пор, как я приступил к
ответственной (перед сотрудниками, друзьями, учителями, студентами, аспирантами)
работе, пришлось быть на уровне интересующих меня теорий.

— Ваши последние теоретические прорывы просто не оставляют мне шанса воздержаться от банального вопроса о Ваших творческих планах.

— Работа над вторым томом предыдущей книги, названным мной, в отличие от первого тома, «Самоотчуждение культуры» (название первого тома — «Самообоснование культуры». — В. К.), прерванная тяжелой болезнью, — вот мой долг перед самим собой. И я его выполню.

— Считаете ли Вы, что разгадали свою любимую «загадку человеческого Я» хотя бы в «общем плане»? Что бы Вы пожелали тем, кто намерен найти собственный ключ к ее разгадке?

— Не очень-то я люблю эту старую свою книжку («Загадка человеческого Я». — В. К.), которую написал за лето для студентов-медиков, так как «рекомендуемая» (обязательная) по программе литература была, как правило, безграмотной. Но сработал эффект контраста: книжка была написана человеческим языком. Это было редким исключением: учебники и «дополнительная к ним» литература по философии почему-то писались (и пишутся) на волапюке — языке профессиональных «вдалбливателей» студентам поверхностных и весьма сложно изложенных (ибо на волапюке) «истин на все времена».

А пожелание мое простое: не замыкаться в узких, для себя, любимого, очерченных границах смыслового поля теории, а быть открытым всем проблемам человековедения, в первую очередь философии.

05.10.2012

152

1

152 НАШИ ЮБИЛЯРЫ